– Почему до Барселоны? – с некоторой растерянностью спросила она.
– Он приехал в Париж и влюбился в Татьяну Яковлеву. А у нее, конечно, была там своя жизнь. Ей Ситроен покровительствовал, Прокофьев внимание оказывал, Жан Кокто. И она дружила с дочерями Шаляпина. И пошла их провожать на вокзал – они в пять часов вечера уезжали с отцом в Барселону. А Маяковский ревновал страшно – думал, что она влюблена в Шаляпина, потому и пошла провожать. У него ведь... Знаете, он ведь о себе написал: «на мне с ума сошла анатомия – сплошное сердце гудит повсеместно». А Татьяна Яковлева для него была... Мне кажется, она была для него обликом счастья.
– Снимите, пожалуйста, очки, – сказала Соня. Она не знала, как разговаривать с этой девушкой: у нее не было в запасе слов, которыми разговаривают с такими людьми, и от этого она чувствовала неловкость. – Вам лучше носить линзы. Глаза надо будет совсем чуть-чуть подчеркнуть. А губы должны быть яркие, даже слишком яркие. Сейчас волосы завьются, и все сделаем.
Она укладывала ее волосы светлыми некрупными волнами, потом подводила глаза, губы... В облике этой девушки – не во внешности, а вот именно в облике, то есть в соединении внешнего и внутреннего, – была такая очевидная утонченность, что ей не следовало бояться нарочитости. И Соня относилась к ее облику смело, потому что кончиками пальцев чувствовала, как от каждого ее прикосновения проявляется в этой девушке то, что и должно было проявиться.
– Это поразительно... – потрясенно произнесла та, когда Соня сняла с нее фартук. – Я в самом деле стала на нее похожа... Но как же это может быть?
«Осталось только, чтобы Маяковский в тебя влюбился», – подумала Соня.
А вслух сказала:
– Почему же не может? Вы ведь в самом деле на нее похожи.
– Знаете, я не хотела говорить... – Она улыбнулась чуть виновато. – Я ведь должна ее играть, Татьяну Яковлеву. В нашем театре. У нас такой маленький театрик у Сретенских ворот, и ставится спектакль о Маяковском. Я думаю, Константин Иванович, это наш режиссер, дал мне эту роль только потому, что заметил, как сильно я хочу ее играть. То есть просто из жалости дал. У нас ведь не профессиональный театр, а так, своего рода театротерапия, и он меня, я думаю, просто пожалел... Я могу к вам прийти еще раз? Перед спектаклем.
– Конечно, – кивнула Соня.
Когда девушка вышла из зала, она выглянула в окно и долго смотрела, как та идет по переулку. Походка у нее была такая же, как голос и взгляд – странная, свободная, доверительная. Нелегко жить на свете женщине с таким голосом, взглядом и походкой.
«А я? – вдруг для самой себя непонятно подумала Соня. – Что – я? Ей вот хотелось быть похожей на какую-то Татьяну Яковлеву, она знала, что станет счастливой, если будет на нее похожа, и стала счастливой от того, что ей правильно уложили волосы и подкрасили губы. А я чего хочу?»
Если бы она могла ответить себе так же просто, как отвечала себе эта девушка! Но в Сониных желаниях не было ничего внешнего, а собственный облик устраивал ее настолько, что был ею незамечаем и уж точно не зависел от правильного выбора помады.
И никакой определенности в ее желаниях не было.
Глава 6
«Я ее просто спрошу, – думала Соня, открывая дверь в квартиру. – Конечно, это будет дурацкий вопрос. Может, она надо мной посмеется. А может, и не посмеется. Все-таки она со мной вчера без насмешки разговаривала».
Но когда она вошла в темную прихожую, то поняла, что поговорить с Аллой Андреевной, да еще на такую странную тему, как неясность жизненных желаний, сейчас не получится. Алла Андреевна беседовала по телефону. Прислушавшись, Соня определила, что это разговор с очередной подругой, а значит, закончится он не скоро.
Она хотела уже пройти к себе в комнату и дождаться там подходящего момента, но тут до нее донеслись слова, услышав которые Соня замерла, держа на весу босоножку, которую успела снять с ноги.
– Конечно, могло быть хуже, – сказала Алла Андреевна. – Когда сын подбирает девицу на улице, надо быть готовой, что она окажется кем угодно. В лучшем случае охотницей за квартирой, а то и просто наводчицей. Так что эта еще вполне сносный вариант. – Алла Андреевна помолчала, слушая, что говорит трубка, потом ответила: – Нет, не влюблен... Точно, точно. Я тоже сначала боялась, что влюбился, а теперь успокоилась. Она его просто устраивает, вот и все... Да по всему! В меру хозяйственная, вместе с тем не зануда. Неглупая, но интеллектом не пришиблена. Главное, себя адекватно оценивает – работает спокойно в парикмахерской и не считает, что Петька обязан ее устроить в нефтяную компанию... Ну, это-то я понимаю! Конечно, не расслабляюсь... Нет, жениться не требует. Да хоть бы и потребовала, он на ней все равно не женится. Все-таки Петька какой ни есть тюфяк, но мой сын. Понимает, что в постель к себе такую положить еще можно, но для женитьбы она не годится. А вообще, скажу тебе, насчет постели я даже рада... А если бы твой Радик до тридцати лет красной девицей проходил, как бы тебе это понравилось? А она Петьку очень раскрепостила, он просто преобразился. Теперь очертя голову неизвестно на кого не бросится, спокойно выберет... Держу, держу руку на пульсе! – Алла Андреевна рассмеялась. – Тем более что она, конечно, непростая штучка. Какая-то интрига в ней, безусловно, есть. Я, например, так и не поняла, зачем она приехала в Москву. Никаких явных наполеоновских планов не просматривается. Да и вообще никаких планов. Способностей тоже никаких. Чего хочет, по-моему, и сама не знает, так что вряд ли чего-то добьется... Ну да, внешность впечатляет, конечно. Кажется, за этой ее эффектной сдержанностью что-то должно быть. Буквально за рисунком губ... Но ничего особенного за всем этим нет, можешь мне поверить... Ей? Нет, не говорила... Да совершенно меня не интересует, обидится она или нет. Она взрослый человек, пора понимать, что на обиженных воду возят. Лирка! – вдруг воскликнула Алла Андреевна. – Половина третьего?! У меня же в три кафедра, потом на премьеру иду, еще одеться надо! А Петька сказал, сегодня поздно будет, не подвезет. Я умчалась!
Торопливо скрипнул стул. Соня попятилась и, по-прежнему держа в руке снятую босоножку, спиной вперед вывалилась из квартиры.
* * *Она шла по улицам, не разбирая дороги, то убыстряя шаг почти до бега, то останавливаясь без видимой причины. Во время одной из таких остановок она заметила, что на нее оглядываются прохожие, и наконец надела на ногу босоножку.
Случайно подслушанный разговор так ошеломил ее, что она не понимала, куда идет и зачем.
«Но почему?! – в смятении думала Соня. – Вчера ведь... совсем по-другому! Она так со мной говорила, так... По-человечески, как с равной. – И тут же она обрывала себя почти с ненавистью: – Как с равной! Развесила уши, дура! Как она может с тобой как с равной говорить? Ты что, на Арбате родилась или, в крайнем случае, в Ясеневе? – Соня уже знала, что в Ясеневе когда-то были построены дома МГУ и Академии наук, а потому этот район считается вполне приличным. – Да она тебя вообще за человека не считает!»
Злость, наконец ее охватившая, оказалась тем ведром холодной воды, которое было ей необходимо. Соня остановилась, огляделась. Оказывается, она забрела довольно далеко от Сивцева Вражка и уже стояла на Садовом кольце. На ближайшем доме она увидела табличку с надписью: «Садовая-Триумфальная улица».
Дом был старый, увенчанный легкой башенкой. Он стоял чуть глубже других домов, а на образовавшейся перед ним площадке расположилось под раскидистым каштаном уличное кафе. Не дожидаясь официанта, Соня сама подошла к стойке и взяла стакан холодной минералки. Пузырьки зашипели у нее внутри, показалось, так же сердито, как шипела в ней злость на себя.
«А с Петькой она тоже все это обсуждала? – вдруг пришло ей в голову. – И что он, интересно, ей на это сказал?»
Это показалось Соне таким важным, что она вскочила из-за столика, едва не опрокинув стакан с остатками воды. Ее никогда особенно не интересовало Петино мнение, вернее, она почти всегда могла предсказать его заранее, но сейчас ей было крайне необходимо его узнать, притом немедленно! Она торопливо набрала его номер – он был недоступен. Это было странно: по понедельникам Петя всегда работал допоздна, говорил, что у них в офисе какой-то плановый мозговой штурм, что ли.
«Дома его дождусь, – решила Соня. – Придет же когда-нибудь. А мадам, к счастью, нет».
Мысль об Алле Андреевне Дурново вызывала у нее глубокое отвращение.
Обратно к Сивцеву Вражку Соня шла быстро и целенаправленно. Она не собиралась скрывать от Пети, что слышала мнение о себе его мамаши, и хотела услышать его собственное мнение.
В квартире было тихо. Соня вошла в гостиную, обвела ее взглядом.
«И вот это все мне грело душу? – подумала она с недоумением. – Эти царские абажуры с помойки? Да пропади они пропадом!»
Она не собиралась больше оставаться в этом доме. Но что будет делать дальше, не знала. Это зависело от того, что скажет ей Петя.
Она не собиралась больше оставаться в этом доме. Но что будет делать дальше, не знала. Это зависело от того, что скажет ей Петя.
«Соберу пока вещи, – решила Соня. – Отнесу в общагу, потом вернусь Петьку дожидаться».
Их с Петей комната находилась в отдалении от гостиной и кабинета Аллы Андреевны. Их с Петей! Как глупо это теперь звучало... Соня прошла по коридору и, прежде чем войти, на мгновение остановилась перед неплотно прикрытой дверью. Ей вдруг показалось, что из комнаты доносится какой-то шум. Этого не могло быть: в квартире никого не было. Не хватало еще галлюцинаций! На нервной почве, как мама говорила.
Соня открыла дверь. Постель почему-то была разобрана, хотя она отлично помнила, что утром убрала ее в предназначенный для этого плетеный сундук. Эта глупая мысль: «Почему постель не убрана?» – была первой, которая пришла Соне в голову.
В следующее мгновение она поняла, что в постели лежат двое. То есть не лежат даже, а двигаются в какой-то неудобной, перекошенной позе. Впрочем, для обоих эта поза, наверное, была и удобна, и даже приятна: мужчина коротко постанывал, его широкая спина ритмично вздрагивала, а женщина так же коротко повизгивала, и ее ноги, торчавшие у мужчины из-под локтей, ходили вверх-вниз в том же ритме, что и его спина.
Все это показалось Соне таким неприглядным, таким физически отвратительным, что она даже не сразу сообразила, чем это занимаются в постели мужчина и женщина. Она как-то и не представляла, что со стороны это выглядит именно так!
«И мы с ним, значит, такими же уродами казались?» – мелькнуло у нее в голове.
«Мы с ним» – потому что одновременно с этой брезгливо мелькнувшей мыслью она узнала в мужчине Петю Дурново. Да и кто еще мог оказаться в его комнате? Разве что квартирный вор, но тот вряд ли поспешил бы заняться так называемой любовью.
Соне казалось, что она не издала ни звука. Но Петя вдруг замер, а потом обернулся. Он был без очков – всегда снимал их в постели, – и всплывающий в его близоруких глазах испуг ничем не был отгорожен от Сониного взгляда.
Женские ноги у него под мышками тоже замерли.
– Ты... не на работе? – пробормотал Петя.
Краснота медленно разливалась по его лицу и даже по плечам.
– Я посменно работаю, ты разве не знал? – усмехнулась Соня. – Сегодня – до обеда.
В отличие от Пети, она не чувствовала ни смятения, ни потрясения. Она вообще ничего не чувствовала. Петя всегда был для нее воплощением обыденности, и это не изменилось даже сейчас.
– Я зайду через полчаса, – сказала она. – Вещи соберу.
И вышла из комнаты, прикрыв за собою дверь.
Полчаса Соня провела в соседнем дворе – сидела на лавочке и смотрела, как белыми пороховыми кочками перелетает по асфальту тополиный пух.
«Может, в общагу пока сходить? – как-то вяло, рассеянно думала она. – Узнать насчет комнаты. А зачем?»
Переселение в общежитие в самом деле казалось ей теперь бессмысленным. Как, впрочем, и любые другие разумные действия по устройству своей жизни. Как можно разумно устраивать то, чего даже в общих чертах себе не представляешь?
Но забрать вещи из квартиры Дурново все-таки было необходимо. И полчаса уже прошло. Соня поднялась с лавочки и, утопая каблуками в тополином пухе, пошла к пятнадцатому дому по Сивцеву Вражку.
В дверь она позвонила. Ключи еще лежали у нее в сумке, но пользоваться ими она уже не хотела. И, к собственному удивлению, никаких чувств по этому поводу не испытывала.
«А чему вообще-то удивляться? – подумала Соня, стоя под дверью квартиры Дурново. – Никогда ко всему этому настоящих чувств у меня и не было, значит...»
Додумать эту мысль она не успела – Петя открыл дверь.
Он уже не выглядел ни испуганным, ни даже взволнованным. И очки плотно сидели у него на носу, и лицо не было красным. Этому как раз стоило бы удивиться: Петя никогда не казался Соне образцом самообладания.
Но сейчас в его взгляде чувствовалась уверенность. В чем? Это было непонятно.
– Проходи, – сказал Петя. И добавил, увидев, что Соня двинулась в сторону комнаты. – Подожди, давай в кухне посидим.
– Что, у тебя в комнате еще занято? – усмехнулась она.
– Нет, – пожал плечами он. – Просто я подумал, тебе не стоит спешить. Давай поговорим.
– О чем? Ты не обязан передо мной оправдываться.
– Я и не собираюсь, – все с тем же непонятным спокойствием ответил Петя. – Ты что будешь, чай или кофе? По-моему, ты у нас к кофе все-таки приохотилась.
«Ты у нас»!.. Слышать это было противно. Но Петина уверенность в себе была так неожиданна, что даже вызывала интерес. Соня прошла вслед за ним в кухню.
Пока Петя молол кофе на старой мельничке, потом варил его в медной турке, потом разливал по фарфоровым сервизным чашечкам, интерес, с которым Соня за ним наблюдала, все возрастал.
– Тебе сахар-песок или рафинад? – спросил Петя, поставив перед ней две серебряные сахарницы.
– Мне без сахара, – ответила Соня.
Долго беседовать на подобные темы она не собиралась, но и направлять разговор в русло существенного тоже не хотела. Пусть Петя попробует сам направиться куда считает нужным.
– Соня, – наконец сказал он, – я все-таки попросил бы тебя подумать. – Видимо, он ожидал от нее уточняющих вопросов. Но она молчала, и он уточнил сам: – Подумать, надо ли тебе от меня уходить.
– Да? – усмехнулась Соня. – Ты считаешь, я еще сомневаюсь?
– Я не знаю. По тебе ведь никогда не поймешь, что там у тебя внутри происходит.
– Вещь в себе – так твоя мама говорит? – вспомнила Соня.
Если разговор с Петей оставлял ее спокойной, то одна лишь мысль о его матери приводила в дрожь.
– Именно. Я никогда не понимал, что у тебя на уме.
– А что, очень стремился понять?
– Не очень, – согласился Петя. – Скажу честно: мне интереснее было разобраться в себе. И я тебе благодарен.
– За что? – не поняла Соня.
– За то, что ты мне в этом очень помогла. Я ведь уже уверился, что со мной что-то не так. Когда с женщинами, притом с совершенно разными женщинами, провал за провалом, это знаешь ли... Я уже подумывал даже: может, у меня что-нибудь с сексуальной ориентацией такое... оригинальное? А ты все привела в норму. Ты вообще очень внутренне организованная, – похвалил он.
– Спасибо, – невольно улыбнулась Соня.
– Это не комплимент, а чистая правда. Ты помогла мне осознать свои возможности.
– Ты их осознал и решил использовать на всю катушку.
– В общем, да. А что здесь такого? Мужчины полигамны по своей природе, разве ты не знала? И почему я должен сдерживать свою природу? У меня одна жизнь и одна молодость, и я не хотел бы, чтобы вся она состояла из сожалений по поводу несбывшихся возможностей.
В общем, он был прав. Соня и сама терпеть не могла несбывшиеся возможности. Из-за этого она ведь и уехала год назад из Ялты в Москву. Других на то причин она теперь не видела... Но правота Пети Дурново почему-то вызывала у нее отвращение.
– А ты не думаешь, – сказала она, – что мне довольно противно это слушать?
– Почему? – Петя удивился так искренне, что заподозрить его в каких-то скрытых мыслях было просто невозможно. – Я говорю то, что во мне есть. До сих пор тебя это устраивало.
И это тоже было правдой. Разве до сих пор ее к нему отношение определялось чем-то другим? Он действительно устраивал ее, и ничего более. Как, выяснилось, и она его. А этот его прагматизм... Так ли уж он был неожидан?
– А эта женщина, – добавил Петя, – сама меня домогалась. И, не скрою, это было мне приятно. Как всякому мужчине. Вот я и подумал, почему бы и не...
– Петя, – перебила его Соня, – а ты на мне женился бы?
И тут он наконец смутился. Глаза забегали за стеклами очков, румянец снова выплеснулся на щеки.
– Но ты же... – пробормотал Петя. – Ты никогда не заводила об этом речь. Я думал, ты не хочешь...
– Вот, я завела об этом речь, – настаивала Соня. – Женился бы?
– Дело в том, что я... Женитьба вообще не входила в мои ближайшие планы... Соня! – воскликнул он. – Ты же разумная девушка. Неужели ты не понимаешь, что...
Он опять замолчал.
– Что на таких, как я, такие, как ты, не женятся, – закончила вместо него Соня.
– Да. – Петины глаза перестали бегать. Взгляд выразил необычную для него твердость. – Я думал, ты всегда это понимала. Ну сама посуди, Соня, ведь мы с тобой абсолютно разные. У нас нет ни одного общего интереса. Ты ни разу не расспросила меня о моей работе. Не думай, я нисколько не обижаюсь, – поспешно добавил он. – Меня, честно говоря, твоя работа тоже совершенно не интересовала. А когда мы, вот например, ходили в театр, я видел, что тебе скучно, и...
– Мы ходили на плохие спектакли, – перебила его Соня.
Это была правда. Когда они попали в Театр Маяковского на «Женитьбу», на которую с трудом удалось достать места через подругу Аллы Андреевны, Соня никак не могла понять, почему этот спектакль считается таким модным. Она видела только, что актеры произносят текст, который она со своей хорошей памятью помнила еще со школы, – и больше не видела ничего. Зачем было собирать всех этих известных актеров для того, чтобы они произнесли всем известный текст, было ей непонятно. И к концу спектакля она чуть не уснула от этой непонятности и скуки.