– Хотите выпить чего-нибудь холодненького? – спросил Йен, входя в офис. – Воды? Содовой? – В руках он держал официального вида папку, не толстую и не тонкую, потертую по углам.
– Нет, спасибо, – сказала я. Я знала, мы обе желали, чтобы он перешел к делу.
Йен сел в кресло у стола Сэма.
– Итак, – он взглянул на меня, как мне показалось, с извиняющимся выражением. – Ноэль продолжает нас удивлять.
– Йен, – нетерпеливо спросила Эмерсон, – что ты нашел?
Он взял в руки папку.
– Она лежала среди старых дел Сэма. На ней имя – Шарон Байертон. Явно выдуманное.
– Почему выдуманное? – спросила я.
– Я и сам так поступаю, – сказал Йен. – Если я работаю с клиентом, чью личность хочу защитить от кого-либо, кому это дело может попасть в руки, то даю ему вымышленное имя. Но когда я открыл эту папку… – Он покачал головой. На его лице отразилось недоверие, как будто он все еще не мог осмыслить то, что нашел внутри.
Когда он открыл папку, я увидела пачку плотной, кремового цвета бумаги, которой Сэм пользовался в официальных случаях.
– Вы помните так называемую «сельскую» работу Ноэль? – спросил Йен.
Мы кивнули.
– Она не занималась тогда акушерством, разве что практиковалась на себе самой.
– О чем ты говоришь? – спросила Эмерсон.
– Здесь контракты, – сказал он, поднимая бумаги. – Она была суррогатной матерью.
– А?.. – Слова застряли у меня в горле.
– Пять раз. Когда она уезжала заниматься своей «сельской работой», она на самом деле находилась в Эшвилле, или в Рали, или в Шарлотте, донашивая ребенка последние месяцы и потом передавая его биологическим родителям.
Я не могла произнести ни слова, и Эмерсон, кажется, тоже потеряла дар речи. Слишком трудно было все это понять.
– Как это? – Эмерсон взглянула на меня. – Как это? Зачем бы она это делала?
– О боже! – медленно проговорила я. – Ты уверен?
Йен наклонился и передал каждой из нас по контракту. Я перелистала страницы, полные юридического жаргона. Пустые места после слов «генетический отец» и «генетическая мать» были заполнены чужими именами. В пропуске, обозначенном «носитель эмбриона», стояло имя Ноэль.
– Кто эти люди? – спросила я Йена.
Он покачал головой.
– У меня нет никакой другой информации, кроме той, которая наличествует в этих контрактах. Контракты составлены умело, но это не типичные контракты, когда речь идет о суррогатном материнстве. Обычно суррогатные матери замужем и имеют детей, и муж тоже подписывает контракт. Здесь, конечно, этого нет. Она заключала каждый контракт перед оплодотворением в пробирке, чему я рад. Она тщательно ограждала себя. Или, как я полагаю, об этом заботился Сэм. В каждом случае родители оплачивали расходы, плюс пятнадцать тысяч долларов, что, я считаю, мало, но, видимо, Ноэль этим довольствовалась. У нее не было больших расходов.
– Мы брали с нее минимальную ренту, – глухим голосом сказала Эмерсон.
– Тут значатся обычные требования к суррогатной матери – не вмешиваться в воспитание ребенка, не пытаться утвердиться в родительских правах и…
– Когда она начала этим заниматься? – спросила Эмерсон.
– Первый контракт был подписан в апреле 1998 года. – Йен откашлялся и взглянул на контракты, лежавшие у него на коленях. Когда он снова заговорил, голос его звучал хрипло. – Обычно в таких контрактах включается оценка психического состояния суррогатной матери, но здесь этого нет, и я… – Голос у него оборвался, Йен опустил голову, потирая рукой подбородок, за стеклами очков поблескивала влага в его глазах. Мне стало жаль его. Я встала, подошла к нему и обняла.
– Она была не в себе, Йен, – сказала я. – С ней что-то было не так, и никто из нас не замечал этого.
– Я хочу поговорить с некоторыми из этих родителей, – произнесла Эмерсон. – По крайней мере, с последней парой. Могу я это сделать?
Йен поднял голову и сжал мою руку в жесте благодарности, снова овладевая собой.
– Я с ними свяжусь и узнаю, пойдут ли они на это, – сказал он.
Я стояла с ним рядом, все еще держа руку у него на плече. Слезы затуманили мне глаза. Я сожалела не о Ноэль, а о нем и понимала, что мое чувство к нему оказалось сильнее, чем я думала.
– Мы не заметили, что она беременна, – выдохнула Эмерсон. – Пять раз!
– При том, как она одевалась, это было нетрудно скрывать, – сказала я.
– Не поэтому ли они встречались с Сэмом в ресторане в Райтсвиль-Бич? – спросила Эмерсон.
– Возможно, – кивнул Йен. – Хотя последний контракт был заключен в 2007 году, и ей было сорок четыре года, когда она умерла, так что я думаю, она с этим… покончила. Вряд ли кто бы нанял суррогатную мать в таком возрасте.
– Но они же нанимали ее, незамужнюю и бездетную, – сказала я и снова села рядом с Эмерсон. – Как мог Сэм пойти на это? – спросила я. Я была поражена вмешательством его в это дело и особенно тем, что он знал о Ноэль такие вещи, в то время как мы все оставались в неведении. – Было ли это этично? Не следовало ли ему остановить ее?
– Может быть, он и пытался, – сказал Йен. – Я думаю, он видел в этих контрактах единственное, что мог для нее сделать. Все контракты составлены безупречно, все в порядке. – Он взял папку в руки. – Меня волнует, что у нее были проблемы психологического характера, о которых никто из нас не знал. Но если она была твердо намерена стать суррогатной матерью и отказывалась лечиться, я верю, что Сэм защищал ее интересы наилучшим образом, каким только мог. – Он снова открыл папку. – Здесь нет никаких сведений, заметок о его встречах с ней, хотя такое бывает. Я сам выбрасываю такие заметки, особенно когда речь идет о какой-то секретной информации. Единственное, что я обнаружил здесь помимо контрактов, – вот это. – Он открыл последнюю страницу в папке.
Оттуда, где я сидела, я могла разглядеть только что-то написанное карандашом. Но прочитать я это не могла.
– Что там говорится? – спросила я.
– Только одно слово и вопросительный знак, – ответил Йен. – «Искупление?»
31
Ноэль
Уилмингтон, Северная Каролина 1993
Она сидела в отделении для новорожденных, ожидая Тару. Она была в отчаянии, но старалась держаться, потому что в комнате ожидания было полно встревоженных родственников и детей, и она не хотела расплакаться перед ними.
Она оставила Эмерсон и Теда в послеоперационной палате, где Эмерсон все еще не выходила из блаженного забытья. Ее первая беременность прервалась на двенадцатой неделе, но на этот раз ей удалось дотянуть до восемнадцати недель, и все, казалось, шло так хорошо. В следующий раз Ноэль не согласится быть ее акушеркой. Пережить потерю ребенка у любой ее пациентки было достаточно тяжело. С Эмерсон скорбь просто подавила.
Тара ворвалась в комнату, воплощение энергии и тревоги.
– Где она? – спросила Тара, обнимая Ноэль.
– В послеоперационной. С ней Тед.
Тара опустилась на стул рядом с Ноэль. Ее волосы были неаккуратно собраны в хвост, на ней не было и следа макияжа, что свидетельствовало о том, как она спешила выйти из дома.
– Поверить не могу, что ей снова приходится это переносить. В прошлый раз это было тяжело. Теперь будет гораздо хуже. Я опасаюсь за нее.
Тара была права. После первого выкидыша Эмерсон впала в глубокую депрессию, которая длилась неделями. Она была неспособна работать в риелторской фирме Теда, чем начала заниматься еще до свадьбы. Неспособна покупать продукты и убираться в доме. Иногда она даже не могла по утрам подняться с постели.
– Это гормоны, – сказала Ноэль. – Постнатальная депрессия. Ей могут понадобиться лекарства, чтобы выйти из этого состояния. Я спросила Теда, не могу ли я пожить у них какое-то время, и он согласился.
– Замечательно! – Тара схватила ее за руку. – Это будет такое облегчение – знать, что ты с ней. Я могу привозить еду.
– Хорошо, – сказала Ноэль. – Мы вместе о ней позаботимся.
Она поерзала на стуле. У нее снова схватило спину, после того несчастного случая это случалось постоянно. Иногда она не могла найти положение, в котором ее бы не мучила боль.
– Как думаешь, я могу ее увидеть? – спросила Тара.
Ноэль кивнула и встала.
– Пойдем, – сказала она. – Я попрошу их пропустить тебя.
Они направились по коридору в послеоперационную палату.
– Ее выкидыши меня пугают, – сказала Тара. – Она так о себе заботится и все делает правильно… Я не думаю, что смогла бы это вынести.
– Конечно, смогла бы. – Ноэль прижала руку к спине. – Ты стойкая. Но, будем надеяться, тебе не придется.
Ноэль знала, что Тара и Сэм уже пытаются завести ребенка, и она желала им успеха. День их свадьбы, почти восемь месяцев назад, стал одним из самых тяжелых дней в ее жизни. Утром она чувствовала себя совсем больной и думала, что не сможет пойти на свадьбу, не говоря уже о том, чтобы быть подружкой невесты. Ее болезнь не была физической. Ее тошнило от отвращения к себе. Почему люди так глупеют, когда речь заходит о сексе? Почему ей было так тяжело просто сказать «нет»? Когда в ту ночь в Райтсвиль-Бич она поняла, что Сэм не откажется от Тары, почему она не сказала «я понимаю» и не уехала? Тогда у нее не было бы этой жестокой боли, не было бы этого мучительного чувства вины.
И что главное, она не разрушила бы самую дорогую дружбу, какая у нее была. Теперь Сэм держался на расстоянии. Он старался никогда не оставаться с ней наедине. Даже Тара заметила, что что-то изменилось. «Ты поругалась с Сэмом, что ли?» – спросила она через несколько недель после свадьбы. Она выглядела озабоченной, не желая конфликта между двумя близкими ей людьми. Тара была такая простодушная. Такая доверчивая, когда речь шла о Сэме. «Конечно, нет», – сказала Ноэль. Потом она крепко обняла Тару, повторяя про себя: «Прости меня. Прости меня».
Ноэль впустила Тару в послеоперационную палату, но сама туда не вошла. Сестрам не понравилась бы толпа вокруг больной. Вместо этого Ноэль пошла в туалет и проглотила несколько таблеток, которые держала в кармане. Она прислонилась к холодной стене и закрыла глаза, с нетерпением ожидая, пока отпустит боль.
Она сказала всем, что в нее врезался пьяный водитель, когда она возвращалась ночью от роженицы в Уилмингтоне. Йен, с которым она встречалась после свадьбы Сэма и Тары, настаивал, чтобы она обратилась в суд. Но она сказала ему, что в то время инцидент показался ей таким незначительным, что она не потрудилась запомнить фамилию водителя. Она просила Йена не беспокоить ее по этому поводу. Она просто хотела все забыть.
В туалет вошла женщина, и Ноэль отодвинулась от стены. Она вымыла руки и вышла через коридор и приемную прямо на парковку. Ей нужно поехать домой и сунуть в чемодан кое-какие вещи, чтобы поселиться у своей сестры.
В машине Ноэль почувствовала, что валиум в сочетании с перкосетом начинает действовать. Слава богу! В последнее время она начала принимать больше лекарств, иногда составляя из них смесь. Но она соблюдала осторожность, стараясь найти баланс между доведением боли до минимума и сохранением при этом работоспособности. Она не хотела рисковать своей практикой и жизнью пациенток. Она знала врачей и медсестер, злоупотреблявших наркотиками, и дала себе клятву никогда не становиться одной из них. Однако после несчастного случая она стала относиться к ним с большим сочувствием. Она пробовала иглоукалывание, тепло, холод, но ничто не действовало так эффективно, как хорошая доза наркотиков. Ноэль старалась приберегать их до того времени, когда у нее не было вызовов. А когда ей приходилось принимать роды или ухаживать за роженицей, она работала, усилием воли преодолевая боль. Боль, которую, по ее мнению, она заслуживала.
В доме Теда и Эмерсон Ноэль заняла одну из гостевых комнат, привезя с собой кое-какую одежду, лекарства и свои журналы. Впервые с тех пор, как она восемь лет назад покинула свой дом, Ноэль чувствовала себя членом семьи. Она готовила, убирала, ездила за покупками и выхаживала свою сестру, медленно возвращая ее к жизни. Она выслушивала Эмерсон, когда та говорила о потерянном ребенке, о своих планах и надеждах на него – это был мальчик, – как она воображала его школьником, студентом, женатым, с собственными детьми. В воображении Эмерсон он был музыкальный и артистичный, хотя, по правде говоря, ни она сама, ни Тед этим не отличались. Он был бы добрый и любящий. Эмерсон была в этом уверена, и Ноэль в этом не сомневалась. Она выслушивала все это, думая, «мой племянник», и сама остро переживала потерю.
Она была единственной акушеркой, не имевшей своих детей. И мечта иметь собственного ребенка и свою семью крепла в ней с каждыми родами, которые она принимала. Это желание заставило ее по-иному взглянуть на Йена.
– Я восхищаюсь тобой, – сказал он ей однажды ночью в гостевой комнате Эмерсон. Они занимались любовью в двуспальной кровати, очень тихо, чтобы никто не услышал. – За то, что ты взялась помочь Эмерсон и Теду.
Йен не только восхищался ею, он ее обожал, так же как и другие мужчины в ее жизни. Обожание ее не возбуждало. Любила ли она его? Да, как и всех своих друзей. И этого должно было хватить. Клонов Сэма вокруг не находилось. А Йен стал бы хорошим отцом и более верным мужем, чем она заслуживала.
– Эмерсон помогать легко, – сказала она, опуская голову ему на плечо. – Я ее люблю. Я хочу видеть ее счастливой.
– Они с Тедом – хорошая пара.
– Да, – согласилась она. – Я тоже так думаю.
Тед был одним из тех, кто не распространяется о своих чувствах, но иногда Ноэль замечала, что он ведет себя очень трогательно. Как он нежно гладит щеку Эмерсон, когда они смотрят телевизор. Или грусть в его глазах, когда он убирал на чердак ставшее ненужным детское креслице для машины. В такие моменты Ноэль овладевало желание чего-то большего, чем то, что было у нее в жизни.
– Итак, не наводит ли тебя созерцание этой домашней идиллии на какие-нибудь мысли? – поддразнил ее Йен.
Обычно она смеялась в ответ. Он уже пару раз просил ее стать его женой, но она сказала, что еще рано говорить об этом. Хотя сегодня, думая о Теде и Эмерсон, о том, как хорошо им вместе, несмотря на то что они такие разные, Ноэль заколебалась.
– Вообще-то, – сказала она, – это очень хорошо.
– Я даже не ожидал такого ответа, – признался Йен. – Так ты выйдешь за меня?
Теперь она рассмеялась. Но, приподнявшись на локте, взглянула на Йена.
– Ты сделаешь мне одолжение, Йен? – спросила она.
Он откинул прядь волос ей за плечо.
– Какое?
– Продолжай делать мне предложение, ладно? – попросила она. Она улыбнулась. – Когда-нибудь я, может быть, удивлю тебя.
32
Эмерсон
Уилмингтон, Северная Каролина 2010
Ночью, после того как Йен рассказал нам о суррогатном материнстве Ноэль, я лежала в постели, смертельно уставшая, но никак не могла уснуть. Выйдя из офиса Йена, я поехала в Джексонвиль посетить дедушку, который спал все время, пока я была у него. Тем лучше. Я знала, как он расстроился, узнав, что не увидит Ноэль, и мне было больно видеть его сожаление и печаль.
По возвращении домой я нашла оставленный Йеном номер телефона женщины, для которой Ноэль последний раз послужила суррогатной матерью. Я порадовалась, что ни Теда, ни Дженни не было дома. Я села за кухонный стол и набрала номер. Женщину звали Анжела, и в голосе у нее звучали слезы, когда я объяснила, кто я и зачем я звоню.
– Адвокат мне говорил, что она покончила с собой, – сказала Анжела. – Я была в шоке. Мы так ее любили. Если бы не она, у нас не было бы наших двух детей.
– Йен объяснил, что мы не знали о суррогатном материнстве Ноэль?
– Да. Меня это не слишком удивило, потому что она никогда не распространялась о себе. Роб и я очень мало знали о ней. Мы сначала сомневались, можно ли использовать ее, потому что у нее не было своих детей. Говорят, что суррогатная мать обязательно должна иметь собственных детей. Но мы поговорили с одной супружеской парой, которые уже прибегали к ее услугам, и они так нам ее рекомендовали, что мы обрели уверенность.
– Значит, так… – Я с трудом формулировала свои вопросы, хотя обдумала их, перед тем как звонить. – Где она жила до родов?
– Когда она носила нашего сына, мы поместили ее в отеле. К тому времени когда ей предстояло родить нашу дочь, мы уже вполне освоились с ситуацией, и последние три месяца беременности она жила у нас. Она на самом деле нам очень помогла.
– Она говорила, почему этим занимается?
– Она сказала, что это ее призвание. Она употребила именно это слово. Призвание.
– Вам никогда не казалось, что она принимает наркотики?
Я не собиралась задавать этот вопрос, но он у меня вырвался, и Анжела ответила не сразу.
– Почему вы спрашиваете об этом? – сказала она, наконец. – В контракте особо оговаривалось, что она не должна принимать никаких лекарств без одобрения ее врача и… нашего.
– У нее были проблемы со спиной. И она иногда нуждалась в обезболивающих средствах. Не представляю, как она могла без них обходиться.
– Я знала про ее спину, – сказала Анжела. – Я знала, что иногда у нее бывали боли. Но она как-то их переносила. К тому же она прожила у нас последние три месяца беременности. Мы бы знали, если бы она что-то принимала. Я полностью ей доверяла.
– Вы думаете, она была психически стабильна?
Анжела засмеялась.
– Я бы сказала, она была стабильно ненормальна, если вы понимаете, о чем я говорю. Я хочу сказать, очаровательно ненормальна. Но абсолютно психически здорова, просто… – Анжела громко вздохнула. – Ей нравилось то, что она делала. В этом я абсолютно уверена. Мне очень жаль, что вы ее потеряли. Мне трудно представить себе, что она могла покончить с собой.
– Она говорила о своей семье? – спросила я. – Я надоедаю вам своими расспросами, но…
– Нет-нет. Я бы чувствовала то же самое, если бы обнаружила, что кто-то в моей семье вел тайную жизнь. Да, она много говорила о своей сестре – о вас. Она восхищалась вашей готовкой и выпечкой.
– Она называла меня своей сестрой?
– Да. А разве вы не ее сестра?
– Да, но я только недавно об этом узнала.
– Надо же! Она всегда называла вас своей сестрой. Если, конечно, у нее нет еще какой-то сестры.