– Нет-нет. Я бы чувствовала то же самое, если бы обнаружила, что кто-то в моей семье вел тайную жизнь. Да, она много говорила о своей сестре – о вас. Она восхищалась вашей готовкой и выпечкой.
– Она называла меня своей сестрой?
– Да. А разве вы не ее сестра?
– Да, но я только недавно об этом узнала.
– Надо же! Она всегда называла вас своей сестрой. Если, конечно, у нее нет еще какой-то сестры.
– Только я, – сказала я, но про себя подумала: «Кто знает, какие у нее еще были секреты?» – У меня остался только один вопрос, – произнесла я. – Она не упоминала о женщине по имени Анна Найтли?
– Анна Найтли, – повторила Анжела, словно стараясь что-то припомнить. – Не думаю. Это была еще одна мать, которой помогла Ноэль?
Я закрыла глаза. Скорее наоборот, подумала я.
– Нет, – сказала я вслух. – Еще кое-кто, кого я пытаюсь разыскать.
Сейчас, лежа в постели, все, о чем я могла думать, была Ноэль и ее тайны. Я смотрела на лунный свет на потолке. Тед, наконец, заснул рядом со мной. Но ему это долго не удавалось. Какой бы странной ни представлялась мне деятельность Ноэль в роли суррогатной матери, для Теда это было в сотни раз более шокируещее известие. Он едва оправился от открытия, что мы с Ноэль были сестрами, как я ошеломила его подлинной целью ее «сельской работы». Мы долго об этом говорили, но, я думаю, ни один из нас так и не осознал этого полностью. Он не знал и половины всего. Я хотела бы рассказать ему об Анне Найтли. Но в то же время мне хотелось защитить Ноэль. Тед начал кривиться каждый раз, когда слышал ее имя. Могу вообразить его реакцию, если бы я рассказала ему все, что мне было о ней известно.
Тара и я думали, что мы поняли ее мотивацию: она украла ребенка. Вынашивая и рожая чужих детей, она нашла способ его вернуть. В этом было ее искупление. Но для того, чтобы искупить такую вину, одного ребенка оказалось недостаточно. Она должна была отдавать, отдавать и отдавать. Ребенок, которого она нечаянно убила, и ребенок, которого она украла, наверно, преследовали ее изо дня в день, пока она не нашла способ успокоить свою совесть. Это так меня огорчало! Я знаю, она хотела иметь своих детей. Она любила детей. Она, должно быть, считала себя недостойной их иметь. Если бы только она дала мне знать, что мы – сестры. Если бы только она мне доверилась! Может быть, я смогла бы ей помочь.
Я продолжала думать об этих контрактах и о том, что Сэм принимал в этом участие. Он знал об этих чужих детях. Что еще он знал?
Я вспомнила о ее журналах. Не скрывалась ли на их страницах личность женщины, чей ребенок умер, или мы шли по неверному пути в наших поисках? Я начинала думать, что вырванная страница содержала ответ, который мы искали, но этой страницы больше не существовало. Мы не могли узнать, кто была эта пациентка. Репродукционный центр не даст нам такой информации, даже если бы они ею располагали. Только если бы мы пошли законным путем, они бы подняли свои архивы, но Тара и я не были готовы туда обращаться. Какая-то часть меня хотела признать, что ничего этого вообще не было. Мне пришлось напомнить себе о письме, написанном Ноэль Анне Найтли, чтобы лишний раз убедиться, насколько все это было реально.
Я думала о зеленоглазых белокурых детях Дениз Абернети. Дочь Дениз была последним ребенком, которого принимала Ноэль. Лежа без сна рядом с Тедом, я представляла Ноэль в поисках новорожденной, чьи глаза были зелеными, как у ее матери и старшей сестры. У Ноэль было шестое чувство относительно цвета глаз. Она всегда говорила, что никто другой, кроме нее, не может сказать, какого цвета глаза окажутся у ребенка. Я представила себе, как она ночью бродит по роддому, приподнимая младенцам веки, проверяя цвет их глаз. Безумная идея и очень-очень странная. Такая же, как быть суррогатной матерью.
Если бы мы только знали дату рождения ребенка у Анны Найтли, все стало бы ясно. Мы бы выяснили, что зеленоглазая дочь Дениз Абернети была тем самым ребенком. По крайней мере, мы смогли бы увидеть, зафиксировала ли Ноэль эти роды, так неблагополучно завершившиеся. Я села в постели. Можно ли найти свидетельства о рождении в Интернете?
Я встала. Нужно выяснить это немедленно.
Внизу я достала из холодильника пирожок из приготовленных для юбилея Сюзанны и взяла его с собой в кабинет, завернув в салфетку. Я ела его, пока загружался мой компьютер. Но невозможно достать никакую информацию, не зная фамилию и имя. Я смотрела на экран, думая об Анне Найтли. Она была директором Бюро розыска пропавших детей. Она обратила свою потерю в способ помогать другим. Мне нравилось то немногое, что я о ней знала, и я ей бесконечно сочувствовала. Что она ощутила, когда обнаружила, что ее ребенок исчез? Что произошло с ней дальше? И как могла Ноэль так поступить с ней?
Я не хотела знать о ней слишком много личного. Я только хотела выяснить, когда исчез ее ребенок. Я хотела, чтобы она сама осталась для меня просто именем. Как только мы узнаем, у кого ее ребенок, я предоставлю это дело официальным лицам. Я надеялась, что никогда с ней не встречусь.
Но без свидетельства о рождении единственный способ узнать дату исчезновения ее ребенка – это найти ее саму. Я переключилась на Бюро розыска пропавших детей. Я уже выходила на этот сайт раньше, надеясь найти там ее краткую биографию, но ее там не оказалось. На сайте было слишком много информации, и я не знала с чего начать. Там были сведения для семей и формы, которые следовало заполнять лицам, случайно увидевшим детей, считавшихся пропавшими. Я поискала еще и нашла некоторые заявления Анны Найтли в связи с отдельными случаями. Но никаких сведений о ней самой.
И наконец, я напала на след.
Как искать на сайте пропавшего ребенка? Я заполнила поисковую форму, включив всю ту небольшую информацию, какая у меня была: Северная Каролина. Пол женский. Найтли. Сколько времени считается пропавшей? Я написала: тринадцать лет, так как Ноэль оставила практику двенадцать лет назад и в тот год впервые стала суррогатной матерью. Я отправила сообщение и быстро получила ответ: «0 информации». Может быть, у ребенка была другая фамилия?
Я откинулась на стуле и снова уставилась на экран. И тут я заметила крошечные зеленые буковки внизу страницы: «Поиск». Я кликнула, и на экране появилось место для вопроса. Я впечатала туда «Анна Найтли», и вдруг на экране появилась она – ее фотография и краткая биография. Я хотела отвернуться, чтобы не видеть ее лица, но слишком поздно. Я смотрела на нее во все глаза. Лицо у нее было круглое. Не слишком полное, но мягкое и приятное. Светло-каштановые кудрявые волосы до подбородка. Глаза большие и зеленые, как у детей Дениз Абернети. Мне понравилась ее улыбка. Не широкая, а такая, какой улыбается человек для официального портрета. Теплая, уверенная, но сдержанная. «Я занимаюсь серьезным делом, – говорила эта улыбка. – Я ищу ваших детей».
Я прочитала подпись под фотографией.
«Директор Бюро розыска пропавших детей Анна Честер Найтли, 44, работает в БРПД десять лет. Ее новорожденная дочь, Лили, исчезла из роддома в Уилмингтоне, Северная Каролина, в 1994 году. У нее есть еще одна дочь, Хейли».
Значит, у нее есть еще дочь! Меня это очень обрадовало.
Но 1994 год? Так давно? Ясно, с датами мы напутали. Я снова нашла форму заявления о пропавшем ребенке, изменила тринадцать лет на семнадцать и вписала Лили Энн Найтли.
Фотографии никакой не было – только одна строчка.
«Лили Энн Найтли родилась 29 августа 1994 года и исчезла из роддома в Уилмингтоне, СК, вскоре после рождения».
Сердце у меня дрогнуло. 29 августа 1994 года. Я встала из-за компьютера и подошла к длинному столу у окон, где я разложила журналы Ноэль. Я достала один, где было написано «март – ноябрь, 1994 год», медленно открыла его и, затаив дыхание, переворачивала страницы.
– Нет! – громко вскрикнула я, когда дошла до страницы, которую искала, хотя уже отлично знала, что там будет написано. Наверху страницы стояло имя роженицы: Тара Винсент. Дата – 31 августа 1994 года, день, когда в результате кесарева сечения родилась Дженни, а у Тары начались роды. Впервые я поблагодарила бога, что не могла рожать дома и Ноэль не было около моей дочери. Я перечитала записи Ноэль о трудных родах Тары, закончившихся опасным разрешением утром 1 сентября. Потом быстро перелистала страницы, надеясь, что Ноэль могла принимать другие роды где-то близко к этой дате, но следующая запись была о ребенке, родившемся 15 сентября, и это был мальчик. Я вернулась к родам Тары и многостраничным записям Ноэль. Я прочитала последние несколько строк, отыскивая место, где почерк Ноэль должен был измениться: вместо осторожной, уверенной акушерки должна была писать испуганная женщина, уронившая ребенка своей подруги. Женщина, которая готова была ринуться в роддом в поисках замены. Я изучила ее записи, но она умело замела следы. Я снова прочитала последние слова – «Она – красавица! Они назвали ее Грейс». Имела она в виду ту Грейс, которую родила Тара, или ту Грейс, которую я знала и любила все эти годы?
Грейс, которая не принадлежала никому из нас.
Часть третья Грейс
33
Грейс
Я проснулась в шесть часов и больше даже не старалась заснуть. Через несколько часов Клив приезжает на юбилей своей матери! Вчера вечером он написал мне, что его подвезет друг и он рассчитывает быть дома к полудню, хотя и не пригласил меня на ланч. Но он писал мне больше и чаще, чем обычно, как будто думал обо мне перед возвращением домой. Вчера он написал мне «Скоро увидимся!», и с тех пор я все анализировала эти два слова. Больше всего мне понравился восклицательный знак.
Я распланировала весь наш день. Если погода будет хорошая, мы сможем прогуляться у реки и поговорить. Действительно поговорить, как мы с ним говорили когда-то. Я надеялась, конечно, что мы с ним снова сойдемся. Это был трехдневный уик-энд, так что если мне даже не удастся убедить его сегодня к вечеру, что мы принадлежим друг другу, то у меня остается на это еще два дня.
Около восьми я была в «Фейсбуке», когда мама заглянула в дверь.
– Ты встала? – спросила она с удивлением.
– Я полагаю, это вопрос риторический, – сказала я.
– Ну конечно, ты за словом в карман не полезешь. – Она улыбнулась. Последние несколько дней она была какая-то странная, и улыбка у нее была неестественная. – Хочешь помочь мне? – спросила она. – У меня полно дел перед сегодняшней вечеринкой.
– Извини, не могу. Мне надо написать сочинение. И Клив скоро приезжает.
Ну зачем я это добавила? Кто тянул меня за язык? А теперь она начнет задавать мне бездну вопросов.
– Ты собираешься с ним видеться? – Я заметила, что эта идея пришлась ей не по вкусу. – Я хочу сказать, помимо вечеринки? – добавила она.
Я пожала плечами, как будто мне было все равно.
– Пожалуй, – сказала я.
– Ты можешь спросить его о занятиях и узнать, как ему живется в Чэпл-Хилл.
Я взглянула на нее как на пришелицу из космоса.
– Я знаю, как и о чем с ним говорить, мама, – сказала я.
– А что ты сегодня вечером наденешь? – Ей явно хотелось поиграть в двадцать вопросов, и обычно я находила способ положить этому конец, но сегодня я так волновалась по поводу своего платья, что решила показать ей его. В понедельник после школы мы с Дженни пошли по магазинам, и я просто влюбилась в одно платье. Я сняла его с вешалки и приподняла полиэтиленовый чехол. Дженни ахнула, точно так же, как я, когда впервые его увидела.
– Ой, Грейси, оно такое очаровательное!
Это был не тот эффект, на который я рассчитывала. Я хотела выглядеть взрослой и сексуальной, но я поняла, что она имеет в виду. Платье было красное, короткое и без бретелек. Оно было сшито из атласной ткани, с серебряным поясом. Может быть, на вешалке оно и выглядело очаровательным, но на мне оно смотрелось возбуждающе чувственно. Дженни поклялась, что так оно и есть.
– Спасибо, – сказала я.
– А туфли какие наденешь?
Я достала и показала красные туфли. Купив их, я прикончила мои сбережения.
– Прекрасно, – сказала мама. – И каблуки не слишком высокие. А я даже и не подумала, что мне надеть. – Она взглянула на часы. – Ты поела?
– Еще нет.
– Хочешь, я приготовлю…
– Нет, спасибо. Я не голодна. – Я снова села за компьютер.
– Ты уверена, что не хочешь поехать со мной? Я бы привезла тебя обратно к полудню.
– Мне действительно нужно написать эту работу, мама. – Я порадовалась, что оттуда, где она стояла, она не могла видеть монитор.
– Ну ладно, – сказала она. – Хорошего тебе дня.
Конечно, никакую работу я не написала. Даже и не пыталась. Я сделала домашнее задание по математике, съела банан, вымыла голову, миллион раз взглянула на телефон, чтобы убедиться, что он включен, пообщалась в «Фейсбуке» с друзьями, с которыми никогда лично не встречалась. Наконец, терпение мое истощилось, и я послала Кливу сообщение.
– Ты уже дома?
Он ответил меньше чем через минуту: «Приехал час назад. Увидимся на вечеринке?»
Сердце у меня упало. «Увидимся на вечеринке?» Он, что, шутит? А почему не сейчас? Мы могли бы погулять у реки. Поговорить. Посмеяться.
Я забарабанила большими пальцами по кнопкам телефона. «Может, встретимся сейчас? Я свободна».
Ответ: «Помогаю маме кое с чем. Попозже».
Я села на кровать и заплакала. Я ничего не понимала. Мне стало так же плохо, как в тот день, когда он со мной порвал. Я пыталась позвонить Дженни, но она не отвечала. Твиттер начал скулить, и я взяла его на кровать. Он чувствовал, что я расстроена, и старался всем своим туловищем втиснуться мне в колени. Я уткнулась лицом ему в шею и зарыдала.
Через час я встала и взглянула на себя в зеркало в ванной. Все у меня было красное – нос, глаза, щеки. Нужно привести себя в порядок, а то мое лицо будет такое же красное, как и платье. Я встала, намочила в холодной воде махровую салфетку и прижала ее к глазам.
Есть мне не хотелось, но я жаждала кофе. Я спустилась на кухню и увидела, что в кофейнике еще оставалось немного. Конечно, кофе холодный. Я его подогрею. Открыв шкаф, я стала искать кружку. Что-то в шкафу изменилось. Моя любимая черная кружка была на месте, но чего-то не хватало. Мама вечно все переставляла, и меня это ужасно раздражало. И тут я поняла. Не хватало дорожной кружки-термоса, которую я подарила отцу! Я любила эту кружку. Я привыкла видеть ее каждый день как напоминание о нем. Я открыла другие шкафы, один за одним, кружка исчезла.
Я не заплакала. Я только что привела в порядок свое лицо. Вместо этого я схватила телефон и набрала номер матери.34
Тара
Мой фургон был полон цветных шариков. В магазине молоденькая девушка, вся в пирсингах, спросила, какого цвета мне нужны шары. Я сказала, что предоставляю выбор ей. Обычно я все выбирала сама, но сейчас в моем сознании приготовления к юбилею Сюзанны и обнаружение суррогатного материнства Ноэль и того, что Сэм об этом знал, разделялись с каждой минутой на тысячи миль. Меня это ошеломило. Все эти годы он знал! Боже мой. Я понимала, что он хотел бы рассказать мне. Я преклонялась перед его этикой. Не знаю, смогла бы я на его месте сохранить эту тайну. Но я была рада, что Ноэль обратилась за помощью к Сэму. Я была рада, что она настолько доверяла ему.
Все, что я могла видеть в зеркале заднего вида, было море шаров. Я медленно ехала по направлению к кондитерской, где должна была забрать пирог для Сюзанны. Управлять фургоном, полным шаров, не менее опасно, чем пользоваться в дороге мобильным телефоном, подумала я, отыскивая место для парковки на расстоянии квартала от кондитерской. Я развернулась и втиснулась в маленькое пространство, руководствуясь только видом из боковых зеркал.
Когда я выключила мотор, у меня зазвонил телефон, и я решила, что это Эмерсон вспомнила еще что-то, что я должна была привезти. Я даже не взглянула на определитель номера.
– Привет, Эм, – сказала я.
– Как ты могла это сделать? – Грейс кричала так громко, что я убрала телефон подальше от уха. Я не знала, что я сделала, но тут же почувствовала себя виноватой.
– О чем ты говоришь? – спросила я.
– Неужели ты не могла оставить в доме хоть одну папину вещь? – В ее голосе была такая ярость, что я ее не узнавала. Что я такое сделала на этот раз? Я подумала о том месте, где в шкафу висели его вещи. Оно было пусто, так что казалось, в нем раздается эхо. На его ночном столике, где всегда было полно книг и ручек, теперь лежал только фонарик и несколько запасных батареек. В его письменном столе теперь обитали мои письменные принадлежности и школьные бумаги.
– О чем ты говоришь? – повторила я.
– О кружке, – сказала она. – О кружке, которую я ему подарила.
Я представила себе кружку. Я увидела, как я тянусь за ней, некрасивым, ненужным предметом, занимавшим место в моем посудном шкафу. Зачем хранить что-то, чем мы никогда не пользуемся? Я увидела, как запихиваю кружку в коробку, чтобы отправить ее в Гудвилл.
– О, – сказала я. – О нет. Я… я просто не подумала, детка. Я увидела ее, и… ты же знаешь, что я не выношу свалку, и я забыла, что…
– В этом ты вся! – кричала она. – Ты не можешь выносить свалку, поэтому кружку нужно выбросить. Ты даже не спрашиваешь меня. Если ты ее так ненавидела, ты могла бы отдать ее мне, и я бы держала ее у себя в комнате, потому что у меня нет дурацких комплексов с мусором, мама! Мне плевать на него!
Она повесила трубку, а я сидела неподвижно, стиснув в руке телефон. Она никогда так со мной не говорила, с такой яростью и, уж, конечно, так грубо. Я и не подозревала, что она способна так разговаривать. Но как бы ни были жестоки ее слова, я поняла, что она права. Я поступила эгоистично. И глупо. Эту кружку купила Сэму она. Каждый раз, когда кружка попадалась мне на глаза, видела в ней болезненное напоминание о нем. Но Грейс видела в ней драгоценную связь с тем, кого она любила. У меня горло сжалось, когда я позвонила ей, но она не ответила. Она уже сказала мне все, что хотела сказать.
Я выехала с парковки. Пирогу придется подождать. Я поехала в Гудвилл, выскочила из фургона и бегом бросилась к парадной двери. В маленькой комнате женщина протянула кухонный табурет долговязому мрачноватому парню, который принимал вещи и выписывал квитанции.