Мы с Колей единодушно, неприлично громко засмеялись. Все обедавшие в ресторане с удивлением оглянулись на наш столик. В глазах милой школьницы была такая жажда жизни!
— Вероятно, вы в школе этого не проходили?
— Мы даже мифологию в школе не проходили!
Мне стало легко и весело, а выпитый стакан вина заставлял смеяться:
— Милая девочка, вот закончите школу, вступите в жизнь, и все станет понятным!
— Кора, вы так замечательно загорели. Как идет вам загар! Вы просто Кармен, да, Кармен-блондинка. Смотрите, все мужчины в ресторане заглядываются на вас!
— Смеется она всегда, демонстрируя свою сверкающую пасть, громко и зло сказал Коля и тихо прошипел: — Кулаком бы в зубы, чтобы не улыбалась всем.
Прибыв в Москву, я сразу уехала на дачу. А через несколько дней с балкона вижу: подъехала машина, и выходит из нее Коля. Я бросилась к маме: "Мамочка, там подъехал «Маркович». Скажи, что я два часа назад уехала в Москву". Так повторилось несколько раз. Я его избегала. Он мне так надоел в Сочи!
В Москве меня застала большая почта из Звенигорода от Колечки и одна телеграмма — но какая! — от Дау: "Целую самую красивую, самую любимую. Дау". Стою как зачарованная у входной двери, упиваюсь словами "самую красивую, самую любимую". Звонок в дверь. Открываю — вваливается Колечка: "Наконец застал тебя". Не успела опомниться, он выхватывает телеграмму из моих рук. Читает вслух: "Целую самую красивую, самую любимую".
— Ах, вот вам какие слова были нужны, а я не догадался в Сочи, что вы ждете красивых слов.
Он с остервенением стал рвать на мелкие кусочки телеграмму. Я попыталась отнять.
— Как ты посмел порвать телеграмму! Она тебя не касалась. Она — моя!
— Ах так! Меня водить за нос, издеваться, насмехаться, из меня делать дурака и быть преданной женой своему повелителю. Делаешь из него бога!
Он в бешенстве стал наносить мне удары. Я упала на пол и прижалась лицом к полу в передней. Он не раз угрожал выбить мне зубы. Руками я пыталась защитить голову. Он стал топтать ногами, целясь в голову. Я не на шутку испугалась: ведь может изувечить. От страха притихла. Он опомнился, отступил к порогу, испуганным голосом позвал меня. Я прикинулась «убитой». Он, пятясь, вышел, прикрыл дверь, щелкнул спасительный английский замок. Я села на пол, встать было трудно, голова кружилась. Жгучая боль на тыльной стороне кистей рук. Защищая голову, получила ссадины на руках от его каблуков. Но особых увечий нет, кости все целы. Счастье, что у этого профессора МГУ мягкие кулаки: слишком многим женщинам уделял он внимание, на спорт не оставалось времени.
Что же, придется уверить Дау, что от побоев «милого» получила максимум наслаждения. И он поверит! С удивлением, но поверит, скажет: странные существа эти женщины. Но насколько я успела узнать Колечку, он трус, и поэтому я решила: сумерки, я не задерну шторы, не зажгу света, и он решит, что потеряла сознание, а если моя квартира не проявит признаков жизни и ночью, то он наделает в штаны, решит, что он убийца. Когда приедет Даунька, он побоится врываться в квартиру. Тихонечко подползла к окну в кухне, боясь колыхнуть занавеску, осторожно выглянула: Колечка маячит у моих окон, тщетно пытаясь зафиксировать признаки жизни. Еле добралась до постели.
Вдруг у окна моей спальни слышу голоса. Шурка Шальников говорит:
— Коля, почему вы решили, что с Корой что-то случилось? Ее просто нет дома, все форточки закрыты, ни одно окно не откроешь. Ну, если вы так настаиваете, пойдемте со двора. Возможно, мне удастся открыть дверь.
Я знала, что Шальников сможет открыть любую дверь без ключа, и, пока они обходили кругом, успела закрыть замок на предохранитель.
Утром на следующий день Шальников подлетел ко мне:
— Кора, а почему вы вчера «Шляпу» не впустили к себе? (Шурка уверял, что, кроме шляпы, у Колечки ничего человеческого нет. Конечно, Шурочка был прав.)
— Шурочка, вам что? Разве вы не знаете: милые бранятся только тешатся?
На следующий день телефон звонил без конца, трубку не снимала. Вечером только включила свет в коридоре — раздался продолжительный нахальный звонок в дверь, а потом дребезжащий стук в окна квартиры на первом этаже. Решила: Колечка или спятил, или пьян. Очень долго простояла затаившись у окна. Наконец, звонки в дверь, стук в окна прекратились. Вижу: он вышел не совсем твердой походкой из ворот нашего института. Да он пьян! Дофлиртовалась! Мне стало и стыдно, и тошно. И все это на глазах у всего института!
Глава 27
Спасителен был приезд Дау. Жизнь снова закипела у нac в доме. "Дау, тебя к телефону". Он приветливо говорит в трубку: "Если вы хотите стать физиком, совсем необязательно иметь высшее образование. Обязательно любить предмет. Но если вы серьезно решили стать физиком-теоретиком, приходите ко мне домой. Сейчас посмотрю, когда смогу с вами поговорить. Вас устроит, если это будет пятого, в четверг, в четыре часа дня? Только, пожалуйста, без опозданий. Вначале я просто проверю ваши знания по математике, потом дам вам список литературы. Будете заниматься и приходить ко мне домой на экзамены".
— Коруша, имей в виду, завтра у нас будет обедать мозг мира.
— Даунька, а вчера, когда у нас мозг мира ужинал, все вина и коньяки остались нетронутыми. Они пьют соки и минеральную воду. А я-то думала, что ты один исключение, употребляешь только безалкогольные напитки.
Когда Ландау работал в Цюрихе у Паули, Паули о Ландау сказал: "Я знаю, почему Ландау не пьет. Он пьян всегда, он опьянен самой жизнью, ему не нужен алкоголь".
Физики, известные всему миру, встречаясь с юным Ландау, говорили: "Этот молодой ученый интересуется всем. И очень интересен сам. Но его мальчишеские выходки приводят к тому, что вначале все, что он говорит, абсолютно непонятно. Но если с ним поспорить, то чувствуешь себя обогащенным".
Физики, знавшие Паули и Ландау, отмечали сходство в характере мышления, в подходе к физическим проблемам и даже в стиле научного творчества. Оба они, невзирая на лица, в острых, критических ситуациях не подбирали мягких слов, не стеснялись в выражениях, были язвительны и остроумны, но содержание их критики было важным и полезным. Даже Бору доставалось от Паули. Однажды он крикнул Бору: "Замолчите, не стройте из себя дурака". Бор мягко ответил: "Но, послушайте, Паули…" — "Нет, не буду слушать, это чушь!".
Сам Дау всегда с большим восторгом отзывался о Вольфганге Паули. Еще в детстве у Дау возникла потребность самостоятельно разобраться в устоявшихся жизненных представлениях окружающих. Он все воспринимал по-своему, все переосмысливал, создавал свои системы, находил свое собственное решение. Поражало это упорное стремление ребенка самому разобраться во всех вопросах. С годами это свойство натуры привело его к построению своих оригинальных теорий в науке.
Его логическое мышление, опирающееся на очень широкую эрудицию, его прославленный универсализм в науке нашли свое отражение и во взглядах на человеческие отношения. Отсюда теория о том, как правильно жить, и брачный пакт о ненападении. Ревность покушается на внутреннюю свободу, унижает человеческое достоинство, ревность — порок, не имеющий никакого отношения к любви. И он исключил этот порок полностью из собственного сознания.
Ландау своим ученикам всегда говорил: "Бойтесь растратить отпущенное вам время на мелкие, недостойные человека дела". И еще Дау глубоко верил, что человек рожден для счастья на земле. Человек сам должен научиться быть счастливым. Дау был учителем, что называется, с большой буквы. Он стремился научить всех быть еще и счастливыми. Его всегда будоражила мысль — как сделать, чтобы на свете было как можно больше счастливых людей.
— Дау, эта совсем молоденькая девушка, зачастившая к тебе, неужели она физик?
— Это моя новая ученица, и учу я ее счастью. Она страстно влюблена, а ее возлюбленный жениться не хочет. Я помогаю ей женить его на себе.
— Как? Ты способствуешь открытию мелкой лавочки? Понимаешь, Коруша, здесь такая ситуация, что его надо женить для его же счастья.
Несколько месяцев спустя сияющий Дау мне сообщил: "Коруша, они уже поженились. Я был у них в гостях. Более счастливого мужа не встречал!".
Как-то вечером в конце войны к нам зашел Алиханьян, сели ужинать. Дау вскочил, сказав: "Артюша, я больше не могу переносить твоего кислого вида! Хочу видеть тебя счастливым! У тебя есть все для счастья! Столько девушек мечтает о твоем внимании. Нита сейчас уже живет в Москве. Ты ей звонил?".
— Ну что ты такое говоришь, Дау. А вдруг к телефону подойдет Митя?
— Митя сидит за роялем и телефонных звонков не слышит. Тогда это я сделаю я. Кстати, я и Мити не боюсь. Нита физик, она не работает. Митя слишком переполнен музыкой, а вдруг она скучает?
Дау подошел к телефону, под диктовку Артюши набрал номер: "Ниточка, приветствую вас в Москве. Говорит Дау. Сейчас у меня сидит Артюша и очень скучает. Если вы свободны, приезжайте к нам ужинать. Коpa очень хочет с вами познакомиться. Ваш шофер знает, где наш институт. Квартира два. Мы вас ждем".
— Митя сидит за роялем и телефонных звонков не слышит. Тогда это я сделаю я. Кстати, я и Мити не боюсь. Нита физик, она не работает. Митя слишком переполнен музыкой, а вдруг она скучает?
Дау подошел к телефону, под диктовку Артюши набрал номер: "Ниточка, приветствую вас в Москве. Говорит Дау. Сейчас у меня сидит Артюша и очень скучает. Если вы свободны, приезжайте к нам ужинать. Коpa очень хочет с вами познакомиться. Ваш шофер знает, где наш институт. Квартира два. Мы вас ждем".
Минут через 20 к нам приехала Нина Васильевна Шостакович, жена знаменитого композитора: золотоволосая с золотистыми глазами. Ужин прошел очень весело. Алиханьян — сиял! Вся наша квартира наполнилась звонким смехом Ниточки (так ее называли все). Как красиво она смеялась. Впервые я слышала в смехе и звон хрусталя, и переливы серебряных колокольчиков. Алиханьян поехал ее провожать. Проводив гостей, Дау рассказал мне, что Артюша впервые увидел Ниту, сбегавшую по лестнице Ленинградского университета к своему жениху Шостаковичу, поджидавшему ее. Она весело смеялась и навек покорила Артюшу.
Нита — физик. Она кончала физфак в Ленинграде, была влюблена в своего жениха, который еще мальчиком стал знаменитым композитором. Вскоре они поженились.
Артюша встречался с разными девицами, но своей первой любви был пылко предан все годы, вероятно, поэтому он не женился.
— Дау, но Нита этого стоит. Как смеется! Тряхнет головой, отбросив золото волос, и зазвенел хрусталь с серебром колокольчиков. Она бесконечно обаятельна.
На следующий день Алиханьян просто ворвался к нам: "Кора, Дау, Ниточка согласилась сегодня поужинать в ресторане, если будете вы и Дау! Нас угостят замечательным шашлыком по-карски. Я уже все заказал!".
Я Ниту искренне полюбила. Она у нас стала часто бывать. Ее младшему ребенку Максиму исполнилось 7 лет, и она поступила работать к Алиханьяну. Его лаборатория находилась на территории «капичника». Это были годы, когда Сталин нашел в музыке Шостаковича что-то несовместимое с социализмом. Она была «слишком» революционной. Звуки сатанинской силы чего-то требовали, куда-то звали. Но главное было в том, что Запад называл его гением века в музыке. В ответ на это Шостаковича лишили основной зарплаты, а к его произведениям цензура стала так придирчива, что пришлось начать преподавание в консерватории, чтобы содержать семью. Ниточкина зарплата понадобилась.
Меня всегда тревожил аппетит Дау. Он очень мало ел. Бывало, в зимнюю пору достанешь свежую клубнику, поставишь перед ним: "Даунька, пожалуйста, съешь!".
— Подожди, Коруша, возможно, я ее съем, но позже.
Гости к обеду и ужину всегда меня радовали. Это прибавляло Дау аппетита. Раньше всегда у нас обедал Артюша. Теперь он приходил вместе с Нитой, ведь они работали у нас в институте.
В один прекрасный день мне удалось купить в комиссионном магазине импортный холодильник. Нита, увидев его, просто ахнула:
— Кора, откуда у вас холодильник?
— Из комиссионного. Хотите, я и вам куплю.
— Разве это так просто?
Когда мы с Нитой привезли им домой холодильник, Митя, конечно, сидел, уткнувшись в рояль. Когда же до его сознания дошло, что в их быт входит холодильник, он вскочил, бросил ноты на рояль, удивленно и радостно сказав: "Неужели я теперь смогу есть твердое сливочное масло!".
На семейных торжествах Шостаковичей всегда присутствовали Дау, я и Артюша. Митя никогда не угощал гостей своими произведениями. Всех притягивал роскошно сервированный стол. Сменялись разнообразные блюда и пироги, вызывая возгласы восхищения. Иногда в разгар веселья появлялся Максим в длинной ночной рубашке. Митя устрашающе громко говорил: "Нита, я давно говорю, Максима надо сдать на базу! На базу его! Если он не спит, безо всяких разговоров — сдать его на базу!". «База» заставляла малыша очень быстро залезать под одеяло.
Дау так понравилась реакция Максима на «базу», что он на следующее утро тоже пообещал своего годовалого сына сдать на «базу». Эта шутка повторялась до автомобильной катастрофы.
Часто после работы Нита и Артюша заходили к нам. Все вместе ходили в кино, театры, рестораны. Наконец, с Нитой я побывала в Большом театре на "Спящей красавице" и других спектаклях. А Митя много работал. Он всегда был переполнен музыкой и без рояля не мог.
Был такой случай, когда он переехал из Ленинграда в Москву, а Нита еще не вернулась из эвакуации. Прошел слух, что Шостакович один и плохо устроен (хотя квартиру ему дали хорошую). Из Союза композиторов приехала комиссия, чтобы проверить эти слухи. На звонок в дверь Митя вышел сам, став на пороге, чтобы не дать войти в квартиру, и стал уверять, что ему ничего не нужно, он благодарит и категорически отказывается от всякой помощи. Члены комиссии были настойчивы и в квартиру вошли: в совершенно пустой квартире стоял рояль со стульчиком, около рояля — газеты вместо постели, на окне — бутылка из-под кефира. Митя был смущен и растерян: начнут устраивать его быт, следовательно, мешать, а ему ведь нужен только рояль!
Казалось, Митя не замечает отсутствия Ниты. Он был рад, что она стала работать. Хозяйство вели две домашние работницы. Быт Ниту никогда не интересовал. Когда мне случалось заходить к Ните запросто, Митя с грустной неудовлетворенностью вставал из-за рояля. Был всегда очень застенчив и как бы растерян.
Как-то из института Дау пришел вместе с Нитой. Он разводил руками в недоумении, говоря: "Нита, Долматовский очень плохой поэт, почему Митя должен писать музыку на его стихи?".
— Дау, неужели вы не понимаете? Стихи Долматовского нравятся Сталину. Митя просто счастлив: теперь цензура не будет запрещать его музыку — стихам Долматовского открыта зеленая улица.
Финансовые дела семьи стали поправляться. Америка попросила разрешения исполнить одно из новых произведений Шостаковича. Разрешили. Был заплачен гонорар в 10 тысяч долларов. Ните удалось даже попросить прислать за эти деньги одежду для семьи. Она стала щеголять в американских туалетах. Еще звонче зазвучал ее смех, а глаза сияли счастьем. Она еще больше похорошела, а за ней, как тень, всюду следовал Артюша.
Иногда я думала: Митя за музыку смеха так беззаветно полюбил Ниту с юных лет. Многие молодые женщины, поклонницы таланта Мити, усыпая его квартиру цветами, горели желанием приручить гениального композитора. Цветы принимала Нита, а композитор сидел, уткнувшись в рояль. В один из вечеров тех лет Митя, Нита, я и Дау были у Мишы Литвинова (сына Максима Максимовича). Его молоденькая жена Флора успела родить троих детей (будущих диссидентов). На Митю она смотрела как зачарованная. Все вышли на прогулку. Стояла дивная летняя ночь. Шли шеренгой. Дау рядом с Митей оживленно беседовали. Потом их обоих назовут гениями, а ведь гении не так уж часто встречаются на планете! Оба обладали обаянием таланта, чисто человеческим обаянием и, вместе с тем, были так непохожи друг на друга. Митя рассмеялся, остановился (это было на Малокаменном мосту): "Вы только послушайте! Мне Дау сказал, чтобы я обратил внимание на Флору. Я действительно боюсь на нее смотреть, ведь она может забеременеть от одного взгляда!".
На Черноморском побережье я всем санаториям предпочитала «Ривьеру», а Нита и Митя отдыхали в более комфортабельном «Правде». Мы часто встречались. Однажды по дороге в «Правду» за мной увязался какой-то тип. Я не дала повода для знакомства. На белоснежной лестнице санатория меня встречала Нита. В это время радио санатория передавало музыку Шостаковича. Незнакомец, обращаясь ко мне и Ните, стал музыку поносить. Нита, звонко рассмеявшись, сказала: "Я лично физик, но многие восхищаются музыкой моего мужа Шостаковича". Тип в одно мгновенье исчез, как бы растворился под музыку Шостаковича.
Когда Нита приезжала ко мне на Ривьеру, как из-под земли появлялся Артюша и увозил Ниту на своем роскошном «Бьюике», который он купил у армян-репатриантов. За рулем сидел шофер, Артюша машину не водил. А Митя? Митя нашел в санатории рояль, был всегда окружен поклонниками своего таланта и просто не замечал отсутствия Ниты. Алиханьян организовал научные экспедиции на Алагез и стал увозить Ниту в Армению на несколько месяцев, преподнося ей все красоты Армении: Ереван с Араратом, Севан, фрукты незабываемых ароматов.
Когда Ландау был приглашен Армянской академией наук, Дау и меня встречали Артюша и Нита. И мы побывали в библейских местах.
Приехав в Москву, я с большим огорчением узнала от общих знакомых, что кроткий, застенчивый, просто «святой» Митя вдруг обнаружил отсутствие Ниты. Он стал ревновать и даже бушевать, изливая свои чувства в музыке. Возвращение Ниты все расставило по своим местам.
Посещая Шостаковичей в обществе Артюши, я стала замечать, что Нита всегда старалась отодвинуть подальше от Мити рябиновую настойку. Гениальный композитор много работал, но в те годы его не ценили, как должно. Алиханьян же преуспевал сверх меры: армянский академик, член-корреспондент АН СССР, директор Ереванского физического института. Когда Капица был в опале, Артюша выстроил под свои московские лаборатории роскошное здание в конце парка, у пруда над Москвой-рекой. По-моему, он отстроился за счет Армии. Правда, когда Кентавр вернулся, он быстренько вытряхнул Артюшу и поселился там сам, но до этого момента было еще далеко.