Первое, что он сделает, так это постарается поднять моральный уровень при дворе. Альберт был просто поражен, и поражен неприятно, когда увидел список подружек невесты.
Одна из них была дочерью леди Джерси, любовницы короля Георга IV во времена его регентства. Можно ли позволять дочери женщины со столь дурной славой выступать в роли подружки королевы? Когда Альберт спросил об этом Викторию, она ответила, что будущая подружка всего лишь дочь, а не сама леди Джерси; Альберт, однако, полагал, что и для дочери такой аморальной матери слишком много чести присутствовать на их свадьбе.
Виктория же отстаивала свою правоту, ссылаясь на некую леди. А ей очень нравилась эта женщина, и потому она писала:
«…только она чересчур строга и требовательна, слишком сурова по отношению к другим, что ей никто не может простить; по моему мнению, нужно быть более терпимым к людям, и я всегда думаю, что не получи мы такого воспитания и не имей мы о себе такой заботы, к нам тоже было бы немало претензий… Быть суровым очень опасно…»
Вот так так! С моралью она явно не в ладах. Вот ее-то и не сумели воспитать, иначе бы она не дорожила своей гувернанткой больше, чем родной матерью. Да жизнь в качестве королевского мужа у него будет нелегкой — если только он не займет твердую позицию. Очень многое будет зависеть и от самой Виктории: в личном общении с ним она была нежной и ласковой, а в ее письмах он уже начал улавливать повелительные нотки.
Его опасения подтвердились, когда он получил ее ответ на свое письмо, в котором он строил планы проведения медового месяца. Он-то думал, что они пробудут две-три недели одни, подальше от лорда Мельбурна и баронессы Лецен с их влиянием на нее. За это время он успел бы окончательно покорить ее сердце, и она сама стала бы с готовностью следовать его советам, чего любой немецкий муж всегда ожидает от своей жены. Он опасался, что в Англии ему встретится много такого, чего он не одобрял. Ему нужно провести эти недели в Виндзоре с ней одной.
Возможно, ее отношение к этому его предложению было гораздо серьезней, чем к любым другим, когда решение диктовали ее министры или оппозиция, ибо на этот раз оно было ее собственным и выражено, на его взгляд, повелительным тоном. А может, если он не ошибался, еще и покровительственным?
Дорогой Альберт терялся в догадках.
«Вы забываете, моя любовь, что я суверен и что дела не могут стоять на месте. Идут заседания парламента, и почти каждый день происходит нечто такое, для чего я могу потребоваться, и мне непременно нужно находиться в Лондоне, поэтому даже и три дня отлучки — это для меня слишком много…»
Во время встречи Виктория, видимо, без памяти влюбилась в него, а за время его отсутствия вспомнила, что она королева.
Он представил себе эти два или — самое большее — три дня в Виндзоре, где он мог бы быть в наилучшей форме. Он ненавидел Лондон, в Лондоне он чувствовал себя нездоровым и усталым. Не любил он и Букингемский дворец, где было слишком много министров, слишком много церемонности. В Виндзоре они могли бы кататься в лесу верхом, совершать долгие прогулки на чистом свежем воздухе, там можно было бы рано ложиться и вставать в шесть. В Лондоне же она будет устраивать эти бесконечные балы.
Невольно он начинал спрашивать себя, а так ли уж, на самом деле, добра к нему его великая фортуна?
Что он мог поделать? Как мог воспротивиться тому, что с ним обращаются не как с равным? А вдруг она так же легко, как влюбилась, разлюбит его?
Он предвидел всевозможные трудности. Написал дяде Леопольду, давая понять, что у него меланхолия и будущее представляется ему довольно мрачным. Все происшедшее после отъезда из Англии наводит его на мысль, что новая страна вовсе не ждет его. Он, правда, не стал сообщать, что, как ему стало казаться, есть две Виктории — ласковая, нежная, любящая девушка и властная молодая женщина, которая хотя и могла на время забывать, что она королева, тут же вспомнила об этом, когда требовалось принять какое-то решение.
Наступил февраль — месяц бракосочетания. Наступило время сказать последнее прости лесам и горам родины. Приехал Эрнест, потому как, естественно, и он, и отец должны были присутствовать на свадьбе; и вот в последний раз они смогли вместе с Эрнестом побродить по лесам, поохотиться, пострелять, поискать разные разности вроде тех, что так восхищали их в детстве и из которых составился их «музей».
— Какой теперь в этом смысл? — спросил Альберт, отшвыривая какой-то камешек. — Я больше никогда не увижу нашу коллекцию.
— Не говори чепуху. Ты наверняка еще приедешь в Кобург с Викторией.
— Нет, она скажет, что такая поездка слишком надолго оторвет ее от государственных дел.
— А ты, как строгий муж, топнешь ногой.
— Только не на королеву Англии, — скривившись, ответил Альберт.
Эрнест с тревогой взглянул на брата. Он ничего не знал о переписке, которую Альберт вел со своей нареченной.
— Давай лучше поговорим о прошлом, — предложил Альберт.
Но, прежде чем он покинул землю, на которой родился, состоялись проводы. Народ ожидал их: принц Альберт уезжал, чтобы жениться на королеве Англии, и все одобряли его намерение, поскольку он станет королем мощной державы, что будет хорошо и для его родной страны.
Предполагался бал, но балы в герцогском дворце разительно отличались от балов в Виндзоре и Лондоне. Они заканчивались в нормальное время, и хотя Альберт предпочел бы обходиться вообще без них, к этому он отнесся благосклонно — хотел послушать оркестры и поздравительные речи. Тут ведь почти никто не знал, на какой властной молодой женщине ему предстояло жениться.
Пришло время уезжать. Он ехал вместе с Эрнестом и отцом. Бабушка, прощаясь, не скрывала слез: она ведь заботилась о нем с детских лет и не чаяла уже, наверно, дождаться новой встречи. Когда карета отъехала, он увидел, как слуги подхватили ее — она лишилась чувств; у него было такое настроение, словно он ехал на собственные похороны.
И снова эта ужасная переправа через Ла-Манш, и море, такое же бурное, как и прежде. Судно бросало на волнах из стороны в сторону, и Альберт снова подумал, что быть безразличным к смерти — это значит считать ее предпочтительней мукам морской болезни.
Наконец-то показались белые утесы, и он, пошатываясь, встал на ноги, зная, что на берегу будет поджидать толпа, чтобы взглянуть на будущего мужа королевы.
Когда он ступил на сушу, послышались редкие приветственные возгласы. Он улыбнулся. Никто не должен знать, что он едва стоит на ногах, что ему не мил весь белый свет. Но раз уж он оказался на твердой земле, он не даст им повода смеяться над избранником королевы.
Он поднялся в поджидавшую карету, раздались радостные восклицания, и его повезли по дороге на Кентербери, где ему предстояло провести ночь, прежде чем отправиться в Лондон и в Букингемский дворец.
Народ Кентербери вроде отнесся к нему без особой неприязни; он лишь несколько раз уловил слово «немец», а поскольку после крепкого сна о последствиях морского путешествия не было и речи, он чувствовал себя в состоянии встретить свою судьбу лицом к лицу.
Во дворце с нетерпением ждала Виктория. Не было никаких церемоний. Королева уступила место влюбленной девушке.
Она порывисто бросилась ему навстречу.
— Дорогой, дорогой мой Альберт!
Она смотрела на него вверх с полураскрытым ртом, и он видел слегка выступающие десны, а голубые глаза сияли обожанием.
— Ваше путешествие показалось мне таким долгим. — Она бросилась в его объятия. — Я часами смотрела на дорогу из комнаты конюших.
Зардевшись, она вдруг обернулась к дяде и второму кузену: из-за Альберта она позабыла обо всем на свете.
Дядя Эрнест с улыбкой пробормотал: «Очаровательна! Очаровательна!», а кузен Эрнест, улыбнувшись, бросил на Альберта завистливый взгляд.
— Я так счастлива видеть вас… всех, — возбужденно воскликнула она, не сводя с Альберта зачарованного взгляда.
На прием, безусловно, он пожаловаться не мог.
Не мог он пожаловаться на отношение к нему королевы всю вторую половину дня и на следующий день. Она без умолку щебетала, не в силах скрыть своей радости от их встречи: дни без него казались такими долгими; она чувствовала себя несчастной, когда от него не приходили письма; эти подлые тори настоящие чудовища, и она никогда не простит им того, как они с ним обошлись. И что бы она делала, не будь рядом дорогого лорда Мельбурна! Дорогой Альберт просто ангел, что принял министра Энсона своим секретарем.
— Но у меня же не было выбора, — ответил он.
— Вы философ, мой дорогой Альберт. Это еще одно из ваших редких качеств, которые я так люблю.
Он не мог не восхищаться ею; от прежней высокомерной королевы не осталось и следа, как бывало и раньше, вспомнил он, когда они оставались вместе. Ее высокомерие проявлялось только в письмах, несомненно, написанных под диктовку ее министров. Любопытно, что она ни разу не упомянула о баронессе Лецен. Ее даже не видно нигде. Выходит, он преувеличивал ее значение? На самом же деле ему нечего бояться, пока Виктория признает перед ним свои обязанности как жена, он справится со своими противниками, которые, безусловно, существуют и в парламенте, и в стране.
— Но у меня же не было выбора, — ответил он.
— Вы философ, мой дорогой Альберт. Это еще одно из ваших редких качеств, которые я так люблю.
Он не мог не восхищаться ею; от прежней высокомерной королевы не осталось и следа, как бывало и раньше, вспомнил он, когда они оставались вместе. Ее высокомерие проявлялось только в письмах, несомненно, написанных под диктовку ее министров. Любопытно, что она ни разу не упомянула о баронессе Лецен. Ее даже не видно нигде. Выходит, он преувеличивал ее значение? На самом же деле ему нечего бояться, пока Виктория признает перед ним свои обязанности как жена, он справится со своими противниками, которые, безусловно, существуют и в парламенте, и в стране.
Милый Эос прибыл раньше своего хозяина, сообщила она ему; и разве это не добрый знак, что он подружился с Дэшем?
— Мой милый Альберт, я так рада, что вы будете жить во дворце. Мама считает, что это нехорошо, когда жених проводит предсвадебную ночь под одной крышей с невестой, но я сказала, что все это вздор.
— Не слишком-то дочернее поведение, — заметил он, отчего она громко рассмеялась.
Смеялась она чересчур громко. Как-нибудь потом он заметит ей, что это неприлично. И еще, что хорошая дочь должна чтить своих отца и мать. Разве это не одна из заповедей? Но для него останавливаться где-нибудь еще было бы, пожалуй, неловко, тем более в каком-нибудь сомнительном заведении — это можно было счесть унизительным и недостойным. Он улыбнулся.
— Улыбка вас красит, Альберт.
Она его, несомненно, любит, и ему нравилась ее открытость. Она очень располагала к себе своей бесхитростностью.
Вечером накануне свадьбы они познакомились со всеми подробностями свадебной церемонии, вплоть до того, как он наденет ей на палец кольцо.
На покой отправились рано — к удовольствию Альберта.
Утром его ждало ее письмо: она спрашивала, хорошо ли спалось ее «горячо любимому жениху».
Ему нечего бояться.
Он выглянул из окна и увидел, что льет дождь. Не слишком-то благоприятное начало для их совместной жизни, подумал он и ощутил, как у него снова портится настроение. Он снова перечитал записку от своей «навеки преданной Виктории». Ах, при чем здесь погода?! Она любит его, она в нем души не чает; он подскажет, как ей поступать, и вместе они принесут много пользы и своим близким, и всей стране.
По дороге к придворной церкви его приветствовали толпы людей, стоящих по обеим сторонам улиц. Они не могли не восхищаться его внешностью, ибо он был, несомненно, красив в своем мундире. (Перед свадьбой она недавно произвела его в фельдмаршалы.) Ничего общего с тем бледным, болезненного вида молодым человеком, который ступил на берег в Дувре.
Войдя в церковь, он почувствовал растерянность, поскольку толком не знал, что ему полагается делать. Накануне вечером ему описали всю свадебную церемонию, но вот что он должен делать перед нею? Следует ли поклониться архиепископу Кентерберийскому или в сторону алтаря? В одной руке он держал перчатки, а в другой молитвенник. А может быть, нужно наоборот? Он очень смущался, но отец и брат оказались рядом и ободряюще улыбались ему. Отец гордился им, брат по-доброму завидовал, и Альберт вдруг почувствовал себя несчастным: что же с ним будет, когда они уедут и оставят его здесь, в этой чужой стране?
Прибыла Виктория. Белый сатин и оборки кружев, поверх которых надета лента ордена Подвязки; ослепительно сверкают бриллиантовое ожерелье и сапфировая брошь, которую он ей подарил; на лице под венком из флердоранжа восторженное выражение. При виде ее он несколько успокоился. Восхищенным взглядом она окинула его великолепную фигуру: мундир фельдмаршала, орден Подвязки, которым она его тоже недавно наградила, пояс с кисточками, белые бриджи, бриллиантовая звезда на груди. Взглядом она дала ему понять, что очень им довольна.
Она заметно волновалась, но, как всегда, знала, чего от нее ожидают. Ее присутствие успокоило его, и она шепотом рассказала ему, что им сейчас полагается делать. Она была смущенной невестой и самовластной королевой. От переполнявших ее чувств она трепетала так, что это стало заметно, но голос ее, когда она давала необходимые ответы, был твердым и отчетливым.
Альберт надел ей на палец кольцо — несколько неуклюже, пожалуй, ей даже пришлось ему помочь, но она и любила его за то, что он не был таким самоуверенным. Милый, милый Альберт! Как же она будет любить его!
Церемония завершилась. Виктория и Альберт стали мужем и женой.
Они поехали обратно во дворец, где их ждали свадебная трапеза и гости, но прежде чем отправиться к ним, они ненадолго остались одни, и Виктория дала Альберту кольцо, сказав при этом, что он должен носить его всю свою жизнь и у них никогда, никогда, не должно быть друг от друга секретов.
Как утомительно, добавила она, заниматься гостями.
— Но милый Альберт, скоро все это закончится, и тогда мы отправимся в Виндзор.
«Виндзор, — с облегчением подумал он. — Свежий воздух! Деревья и поля! Там он будет чувствовать себя гораздо лучше; там идеальное место для начала супружеской жизни. Он покажет ей, разумеется, как можно мягче, что хоть она и королева, она все-таки его жена, а хозяином в доме должен быть муж».
— Милый Альберт, я знаю, вы любите Виндзор. Я тоже. Так чудесно провести там несколько дней, прежде чем мы вернемся в мой дорогой Лондон. Я не люблю долго находиться вдали от столицы. Другие города кажутся мне какими-то неживыми по сравнению с ней. И, разумеется, все ведь живут в Лондоне. В Виндзор только приезжают.
По его лицу пробежала легкая тень досады. Какие у них, однако, разные вкусы!
— А когда вернемся в Лондон, на славу повеселимся. Все только этого и ждут. Я имею в виду банкеты и балы. — Ее глаза заблестели от предвкушаемого удовольствия.
Нет, его дорогая маленькая Виктория все же слишком легкомысленна. Но сейчас, вероятно, не время пытаться ее перевоспитывать.
— Смотрите, — вскричала она, — вот и замок!
— Великолепный замок, — охотно подтвердил Альберт.
— Милый Альберт, я так рада, что он вам нравится. Теперь это будет один из ваших домов.
— Один из моих самых любимых, — уточнил он.
— Нет, правда? Вы, верно, говорите так потому, что мы проведем в нем медовый месяц?
— Не только, а еще и потому, что тут красивая местность. Я надеюсь, мы будем часто сюда приезжать.
— Это, разумеется, будет трудно, когда заседает парламент. Согласитесь, милый, что премьер-министр не может ездить взад-вперед, не может он и оставаться в замке, когда в палате общин столько дел.
Нежное напоминание, что она королева.
— Я надеюсь, что смогу быть вам полезен, — сказал он. — Я бы хотел, чтобы вы иногда со мной советовались.
— Милый Альберт, можете быть уверены, что, как только возникнет необходимость, я обязательно это сделаю.
Как только возникнет необходимость! Что она имеет в виду? Но сейчас, в медовый месяц, нельзя раздражаться.
Они вышли из кареты, и Альберт в восхищении замер. Какая замечательная готическая архитектура!
— Террасы сделаны для королевы Елизаветы, — щебетала Виктория.
— Красиво, — пробормотал Альберт. — Величественно. Впечатляет! — А сам подумал: «Как непохоже на Розенау!» Ему вдруг до смерти захотелось очутиться на родине.
— На восток выходят личные апартаменты, — объяснила Виктория. — Апартаменты для государственных деятелей выходят на север, а для гостей — на юг. Но давайте войдем.
Прошлое как будто поглотило его, когда он оказался за этими толстыми каменными стенами, но при этом он не мог не подумать о том, какую, собственно, роль ему суждено играть здесь в дальнейшем. Будь он королем этой страны, принадлежи этот величественный и славный замок ему по праву, каким счастливым и гордым он был бы, введя в него свою невесту.
Но он здесь чужой: благословение всему исходит от ее руки.
— Идемте, Альберт, — говорила она, — я покажу вам мой замок.
Большой банкетный зал напомнил о былых королевских пирах. Альберт представил себе их всех — долгую линию английских суверенов… большей частью мужчин, но и нескольких женщин… Елизавету, которая не позволила ни одному мужчине разделить с нею трон, и Анну, чей муж, придурковатый принц Георг Датский, получал в год 50 000 фунтов стерлингов, тогда как его, Альберта, оценили всего в 30 000.
— О чем вы думаете, Альберт?
— Обо всех королях и королевах, которые тут жили.
— Значит, вы знаете нашу историю?
— Что за вопрос?
— Вы умница, Альберт. Но теперь замок мой.
«Мой», — отметил он. «Наш» — прозвучало бы куда приятней!
Они пошли взглянуть на покои, которые им приготовили.
— Королевская спальня, — сказала она, покраснев и потупя взор.
Он прошел через спальню в другую комнату.