Филипп похолодел. Этого он никак не ожидал.
– Неправда, – прошептал он.
– Правда, – возразил нищий. – Все знают: его убили цветы. Мне… мне надо идти.
Филипп вскочил на ноги. Возле него уже никого не было.
– Орландо! – крикнул Филипп.
Никого. Ничего. Даже эхо не откликнулось ему. Филипп сделал несколько неверных шагов и увидел Орландо. Он стоял, прижавшись лицом к столбу и уронив руки вдоль тела. Плечи его дрожали.
Сон сорок восьмой
Зачем вы здесь? – спросил Орландо.
– Я ищу Аду, – ответил Филипп.
– Зачем? – резко спросил бывший актер.
– Я люблю ее.
– Вранье, – скривился Орландо. – У вас нет ничего общего с нами.
– С нами… – повторил Филипп. – То есть… и вы тоже?
– Да, я тоже, – проговорил Орландо с вызовом, вскинув голову. – Вас это не устраивает?
– Мне все равно.
– Мы никому не делали зла, – заявил Оливье. – Это вы захотели, чтобы мы были вашими врагами. Вы умеете только ненавидеть. А любить…
– Я люблю ее.
– Вы на это не способны. Люди вообще не умеют любить, вам этого не дано. Все, на что вы способны, – убивать, ранить, причинять боль. Здесь вы мастера.
– А как же вы? – горячо спросил Филипп, схватив его за руку. – Зачем же вы пришли к нам? Чтобы научиться убивать? Чтобы стать такими же, как мы?
Орландо отвернулся.
– Мы для вас чужие.
– Мне жаль, – промолвил Филипп, – что так получилось.
– Мне тоже, – сказал Орландо, сверкнув глазами. – Прощайте.
Филипп бросился за ним вдогонку. Начал накрапывать дождь. Орландо петлял и шел зигзагами, постоянно меняя направление. Он перескакивал через лужи, нырял в какие–то щели, ускользая с непостижимой скоростью. Филиппу с трудом удалось приблизиться к нему.
– Орландо!
Оливье обернулся.
– У цветов нет ничего общего с людьми, Филипп!
Огромный экран зажегся над его головой. На экране возникла трехмерная толпа, которая все прибывала. Голос диктора возвестил:
– Сегодня мы прощаемся с нашим Орландо Оливье.
Экс–звезда отпрянул и застонал. Толпа на экране выла и улюлюкала. Филипп, ничего не понимая, подошел ближе.
– В этот скорбный день…
– Что это? – спросил Филипп.
Орландо трясло, он стучал зубами. Филипп подхватил его и повлек за собой. Их вынесло на наземный бульвар, кишащий разношерстной толпой. Рука Орландо превратилась в зеленый лист. Филипп снял с себя ветхий плащ и закутал своего спутника. Экран грохотал высоко в небе:
– Наш Орландо… Наш дивный талант, погубленный смертоносными цветами…
– Нет, нет, – шептал цветок. – Пустите! Пустите меня! Я пойду туда, я больше не могу… Как они мучают меня! За что? Что я им сделал?
Люди оборачивались на них.
– Молчите, – шепнул Филипп, – молчите… Идите за мной. Клянусь, я не выдам вас.
– Нет, – сказал Орландо, – довольно. Бросьте меня! Я болен, Филипп. Бросьте меня и уходите. Все равно, – добавил он с горькой усмешкой, – все равно я уже мертв.
Мышкетер из дорожного патруля, паривший над толпой в своем аэромобиле, заметил Филиппа.
– Эй, вы двое там! Стоять!
– Все кончено, – горько усмехнулся Орландо.
– Нет, – возразил Филипп, – все еще только начинается.
Фаэтон знал: что бы ни случилось, он не бросит Орландо, и Орландо внезапно тоже понял это. Он низко наклонил голову, чтобы его не узнали. Машина зависла перед Филиппом.
– Кто такой? – грозно спросил мышкетер.
– Преданный слуга синьора Ляпсуса, зятя синьора Вуглускра, – сказал Филипп в порыве вдохновенной дерзости. – А это мой брат. Он, кажется, смертельно болен, и я веду его к врачу.
– Тьфу ты, пропасть! – выругался бравый мышкетер и тотчас поднялся на высоту в десять тысяч метров, дабы не подхватить ненароком смертоносную заразу.
– Он был нашей надеждой, нашей юностью, нашей весной, – продолжал разглагольствовать диктор.
Филипп выпрямился. Что–то ослепительно вспыхнуло в вышине, и ярчайшая молния ударила в экран, сопровождаемая ревом обезумевшего грома. Люди кинулись кто куда. Площадь опустела.
– Дождь, – блаженно пробормотал Орландо и затих.
Филипп бережно усадил его около стены. Струйки воды текли по лицу человека–цветка. Золотистые пряди на его голове слиплись и стали похожи на золотые лепестки. Филипп протянул к ним руку, чтобы потрогать, но передумал и сел рядом с Орландо. Дождь шелестел, и вдоль тротуаров бежали потоки воды. Филипп подтянул колени к груди и обхватил их руками. Тонкая шея Орландо дрогнула, веки медленно разлепились.
– Вам лучше? – спросил Филипп.
– Да, – сказал Орландо. – Этот дождь… Правда, я больше люблю солнце. – Он улыбнулся. – Я ведь подсолнух.
– А она? – быстро спросил Филипп. – Она тоже любит солнце?
– Не знаю, – сказал Орландо. – Наверное. Вообще–то она орхидея.
Филипп встал.
– Куда вы? – спросил Орландо ему вслед.
Филипп остановился в середине площади, лицом к востоку, и закрыл глаза. Вода струилась по его одежде, но он не чувствовал ее. Мысленно он представил себе восход солнца, как оно выскальзывает из–за горизонта, лаская лучами лицо. Он увидел гаснущие звезды и луну, тающую в небе, которое все светлеет и светлеет, из бархатно–синего становясь голубым, а затем прозрачным. Он увидел, как расходятся облака, как они отступают и образуют прекрасные картины, прежде чем раствориться в голубой вышине. И когда он представил себе все это, он открыл глаза.
Ночь ушла. Не было больше ни дождя, ни сумрака, ни смерти. Солнце сияло в небе, солнце стояло над блестящими аэробульварами, которые Филипп забыл погасить, солнце смотрело на город, и весь город смотрел на солнце, зачарованный, потрясенный. Под веками Филиппа стояло дрожащее белое марево. А он – он тоже стоял и ждал, когда оно пройдет. Но марево все не проходило, более того – в нем вырисовывалось чье–то лицо. То, о котором Филипп мечтал все эти дни. Слеза скатилась по его щеке; Ада подошла и взяла его за обе руки.
Сон сорок девятый
Время остановилось. Куда бы оно ни шло – вперед, назад, отмеряя четверть шестого до шести или после, – больше не имело значения. Они замерли, взявшись за руки, посреди желтой, глупой, безнадежной площади, ставшей для них площадью счастья. Ни один не нарушал молчания – слова не вмещали всего, что они чувствовали. Но глаза их сказали друг другу:
«Ты любишь меня?»
«Люблю».
«Обещай мне никогда не покидать меня».
«Я никогда тебя не покину».
– Ты обо мне думала? – спросил Филипп. – Ты знала… Прости меня.
– И ты тоже должен меня простить.
Они улыбнулись. Они засмеялись. «Ты здесь, и я здесь. Как это хорошо!» – говорили их сияющие взгляды. И Орландо, смотревший на них с грустью, закашлялся и стал глядеть на солнце.
Потом они шли рядом, и Филипп обнял Аду за плечи. Люди, испуганные появлением солнца в ночи, попрятались по домам: все были уверены, что это испытывают какое–то новое оружие.
– Знаешь, – говорил Филипп, – когда я тебя увидел там, на вечере, у меня было предчувствие…
– Какое?
– Не знаю. Просто предчувствие. Наверное, оттого, что я ждал тебя всю свою жизнь. Искал тебя, а находил других, и все они были как твои тени в мутной воде. Я не лгу. А ты? Что было с тобой?
– Со мной? Я просто жила, как вы, люди. Однажды на улице я нашла приглашение на праздник, которое кто–то потерял. А потом появился ты… Знаешь, я тогда подумала, что некоторые люди красивы, как цветы.
– Как цветы?
– Как ты.
– Значит, я красивый?
Ада остановилась, глядя на него.
– Да. Но такой… бледный. Филипп, что с тобой произошло?
– Нет, ничего особенного, – улыбнулся он. – Просто я был болен.
Ада вздрогнула и уткнулась лицом в его плечо.
– Филипп, я боюсь.
– Чего? – он осторожно гладил ее по волосам.
– Не знаю. Мне иногда бывает так страшно, Филипп.
Лицо его омрачилось.
– Ничего не бойся. Обещаю тебе, мы уедем отсюда, и все будет хорошо. Ты мне веришь?
Ада подняла на него глаза, полные слез.
– Верю.
– Хочешь, солнце зайдет? – предложил он.
– Нет, – она улыбнулась, – пусть светит.
Орландо, старясь не навязываться влюбленным, ушел вперед, но неожиданно налетел на что–то и чертыхнулся. «Что–то» зашевелилось, и Орландо в испуге отскочил.
– Филипп!!! Филипп и Ада подбежали к нему.
– Что случилось? Это был всего лишь старый, грязный нищий с черной дырой вместо глаза, весь покрытый струпьями и замотанный в жуткие обноски. Филипп лихорадочно стал шарить по карманам, выискивая мелочь.
– Граждане, подайте несчастному, у которого даже не хватает сил, чтобы петь, – проскрипел нищий ржавым, противным голосом. – Подайте несчастному, который даже не может навести на вас ствол дырокола, чтобы возбудить к себе жалость и сочувствие. – Неожиданно он умолк и вгляделся в Аду. – Какая красавица! Какая красавица! Не хочешь обнять старого кактуса? Старого больного кактуса? – Он переменил тон и сварливо спросил у Филиппа: – Ну? Где мои деньги?
– У нас ничего нет, – ответил Орландо.
– Извините нас, – добавила Ада мягко.
– Извинить, извинить, – забормотал нищий. – Но как же так, ведь кактусу надо на что–то жить, надо жить, иначе он умрет. Ведь так? А?
Нищий весь трясся.
– Филипп, пойдемте отсюда, – шепнул Орландо. – Я не могу на него смотреть, у меня сердце разрывается. Вы же видите, он совсем болен.
Нищий заволновался.
– Как? Как? Как вы назвали его? Филипп? Это и вправду Филипп? Филипп Фаэтон?
– Да, это я, – подтвердил Филипп, испытывая мучительную неловкость.
– Вы не узнали меня? – жалобно спросил нищий.
– А должен?
– Сильвер. Сильвер Прюс!
Орландо ударил себя рукой по лбу:
– Сильвер Прюс! О–о!
– Бедный Сильвер Прюс, несчастный Кактус Шипелли! Берегитесь их, Филипп. Берегитесь! Клянусь, я не знал, зачем им нужен. Я должен был выдать проклятый подсолнух, который всеми верховодил. Они ненавидят цветы, вы знаете. Они и меня едва терпели, хотя какой из кактуса цветок, Филипп? О да, я цвел раз в двести лет, но я толстый, колючий, противный! Меня не полюбит ни одна орхидея. И я продался. Чертов Орландо швырнул в меня рояль, а ваш друг – забыл, как его звали, – скрутил в бараний рог. И вот я здесь, Филипп. Не надо меня жалеть. Вуглускр всегда мечтал избавиться от цветов, он и треклятый доктор выдумали вирус, но что–то не сработало. Теперь погибнут все, и люди, и цветы. Как жаль, Филипп, как жаль! Бедный Орландо, он умер, а какой он был веселый! Правда, я сам мечтал его убить, но это неважно. Все обречены. Города больше нет!
На Сильвера было страшно смотреть. Он рыдал, и его лицо двухсотлетнего старца линяло на глазах, кашей растекаясь по одежде.
– Я знаю, – сказал Филипп, стараясь говорить возможно мягче. – Успокойтесь, Сильвер. Вы знаете, как отсюда выбраться?
– Есть какой–то поезд, – прошептал Сильвер. – Он выходит завтра утром с разрушенного вокзала. Поезд. Я говорю вам об этом, потому что вы единственный всегда были добры ко мне. Уходите и оставьте меня… оставьте. Пожалуйста! – Он закрыл лицо обрубком руки. – Я не хочу, чтобы вы смотрели на меня!
Друзья отошли от того, что было Сильвером, с тяжелым сердцем.
– Если он сказал правду… – начал Орландо.
– Мы уедем поездом, – сказал Филипп. Орландо схватил его за рукав:
– Филипп…
– Что?
– За нами следят. Действительно, в небе над улицей зависла мышкетерская машина, словно кого–то ожидая.
– У меня есть оружие… – начал Орландо.
– Не надо. Быть может, это не за нами. Главное – сохранять спокойствие, – быстро ответил Филипп.
Ада прижалась к любимому. Все трое медленно шли по улице. Когда они вновь посмотрели в небо, машины там не было.
– Я же говорил! – воскликнул Филипп. Вздох облегчения вырвался у него из груди. Они прибавили шагу, радуясь, что больше им ничего не грозит, но тут Ада вскрикнула и указала куда–то вперед. Машина, покачиваясь в воздухе, опускалась в каком–нибудь десятке шагов перед ними. Орландо сунул руку в карман. Дверца машины отъехала в сторону.
– Не желаете ли прокатиться? – осведомился чей–то голос, гнусавый до безобразия.
– Он! Это он! – воскликнул Филипп.
Однако вместо Человека без лица на землю спустился подтянутый мышкетер с прямым пробором, в защитном комбинезоне без единой складочки.
– Так ты ее нашел? – поинтересовался офицер, гнусавя. – Прошу. – И он широким жестом указал на машину.
– У тебя друзья среди мышкетеров? – недоверчиво спросил Орландо.
– Это не мышкетер, это Человек без лица! – воскликнула Ада и расцеловала безликого в обе щеки.
– Гм, – сказал Человек без лица. – Подождали бы лучше, когда я скину это тело. А то все поцелуи достались неизвестно кому. Это Орландо? Я так и думал, что ты цел и невредим. Прыгайте в машину.
Друзья втиснулись в истребитель и взлетели.
– Куда едем? – спросил Филипп.
– Понятия не имею, – ухмыльнулся Человек без лица. – Кстати, хорошо, что ты тогда ушел. У меня были гости.
– И? – тактично осведомился Филипп.
– Что «и»? Так, поговорили немного… – пожал плечами Человек без лица. – Слушай, ты не мог бы куда–нибудь задвинуть это солнце? – А то глаза слепит…
– И что с ними стало?
– Я думаю, – сказал Человек без лица, – они умерли от страха.
– Я бы не сказала, что вы такой страшный, – заметила Ада.
– Я бы тоже так не сказал, – согласился Человек без лица. – Напротив, я бы сказал, что я самый симпатичный человек на свете. Ну так то я… А у вас что нового?
– Мы видели Сильвера, – возбужденно заговорил Орландо, – оказывается, он кактус и доносчик. Он очень болен. Говорил, что эпидемия началась из–за Вуглускра, что тот заказал Пробиркину какой–то вирус для уничтожения цветов, а вирус не вышел.
– Машина двести сорок семь, отзовитесь! – заверещало радио.
– Не хочу, – благодушно ответил Человек без лица. Потом покосился на Аду и уточнил: – Машину я, разумеется, угнал, но хозяева не в претензии, так что отзываться незачем.
– Шындырквекс, отзовись! – надрывалась рация. – Твою жену насмерть затоптали на похоронах Оливье. Отзовись, черт возьми!
– Каждый умирает за то, что любит, – буркнул Человек без лица. – И зачем он полез в мою машину для измельчения бумаги? – добавил он, перехватив возмущенный взгляд Филиппа. – Не полез, так ничего бы не было.
Сзади донесся вой сирен.
– О–о, – протянул Человек без лица, – вот это мне не нравится.
– Машина двести сорок семь! Шындырквекс! Отзовись!!! – вопило радио.
Человек без лица сбросил скорость. Орландо вытащил дырокол.
– Это еще что за игрушки? – строго спросил Человек без лица. – Немедленно убрать!
Машина замерла в воздухе. Второй мышкетерский перехватчик остановился рядом. Незнакомый мышкетер откинул дверцу и заорал:
– Эй, Шындырквекс, ты что, оглох?
– Он не оглох, он умер, – с достоинством парировал Человек без лица. – Что вам угодно?
– А где Шындырквекс? – спросил опешивший мышкетер.
– Там же, где скоро будешь и ты, – отрезал Человек без лица и дал ракетный залп, после чего расстрелял из лазерного пулемета обломки машины, пока те падали на землю.
Филипп вздохнул и развел руками. Человек без лица развернул машину и полетел над городом.
– Я вот что думаю, – начал он. – Мне нужно чем–то завершить свою карьеру. Я ухожу на пенсию, и все, что мне требуется теперь, – это какое–нибудь громкое дело, чтобы история не краснела при упоминании моего имени. Как ты думаешь, Филипп?
– Уж не собираешься ли ты ограбить банк Вуглускра? – поддразнил его Орландо. – Чем не дело!
– Нет, – сказал Человек без лица серьезно, – моя беда в том, что я совершенно бескорыстен.
– Мне кажется, – несмело заметила Ада, – там сзади кто–то есть.
– А! – воскликнул Человек без лица. – Я совсем про него забыл.
Машина приземлилась на пустыре. Филипп прислушался и расслышал какие–то стуки в арестантском фургоне. Человек без лица распахнул дверцы, и Лаэрт вырвался на волю.
– Филипп! – завизжал он. – Какое счастье! Я тебя нашел! Скорее бежим! Меня арестовали, пытали, но я им ничего не сказал. Скорее! Там такой страшный мышкетер, ох, как я его боюсь! А–а–а! – завизжал он, увидев Человека без лица, одетого в тело мышкетера.
– Это же Человек без лица! – вмешался Орландо.
– Он? – завопил Лаэрт.
Человек без лица расстегнул молнию на комбинезоне, снял его вместе с телом и предстал перед друзьями в своем первозданном виде.
– Этот болван даже не узнал меня, когда я пришел на аэродром, – объяснил он.
– Узнаешь тебя, как же! – проворчал Лаэрт, оскорбленный до глубины вампирской души.
– Филипп, – сказал Человек без лица, – вы нашли свою девушку. Что вы будете делать дальше?
Фаэтон вкратце рассказал о своих замыслах.
– Это хорошо, – одобрил бывший киллер. – Я не терял времени даром. В машине у меня для вас пара тел, и, кроме того, я сделал вам новые удостоверения личности. Теперь вы господин и госпожа Стерлинг, – он протянул им карточки с пестрой голограммой. – Правда вот его, – он кивнул на Орландо, – я как–то не предусмотрел. Что до Лаэрта, то он не доставит вам хлопот. Вы с легкостью унесете его с собой в кармане, если пожелаете.
– А вы? – спросил Филипп.
Улыбка тронула губы Человека без лица, вытаскивавшего запасные тела.
– Я знаю, что мне не гулять по радуге. Каждому свое.
– Но как же он? – Филипп указал на Орландо. – Ему тоже надо бежать.
– Нет, – вмешался подсолнух, – я остаюсь. Все, что я могу сделать, это проводить вас на вокзал, но с вами я не поеду. – Он закашлялся.
– Тогда простимся, – сказал Человек без лица. – Желаю вам здоровья, денег и пожизненного счастья. Ты, – обратился он к Лаэрту, – отвечаешь мне за них.