– Что?.. – Лиховцев ее не понимал.
– Сема мертв уже почти минуту. Нужна реанимация.
– Мертв?! Семочка! – взвыла притихшая было Марья.
– Уберите ее, – велела Катя, не оборачиваясь, а потом запрокинула Семину голову, надавила на нижнюю челюсть.
– Что ты делаешь? – Лиховцев перехватил ее руку.
– Пытаюсь его спасти. Ты будешь мне помогать?
– Как?..
– Искусственное дыхание. Вот так. – Она показала, как. – Я сама долго не смогу, быстро выдохнусь… Давай, по моей команде! – Она уперлась ладонями Семе в грудь.
Это было тяжело. По-настоящему тяжело. И морально, и физически.
Раз, два, три, четыре, пять…
Вдох…
Раз, два, три четыре, пять…
Они старались изо всех сил, но у них не получалось. Иногда смерть прикидывается случайностью. Нелепой случайностью. Удар в грудь может вызвать остановку сердца, если совпадет с соответствующей фазой сердечного ритма, если окажется достаточно сильным… Если, если, если… Это в теории. А теперь вот, оказывается, и в жизни… Здоровый, физически крепкий человек мертв уже целых…
– Сколько прошло времени? – Катя отбросила со лба влажную от пота прядь, снова, в который уже раз, прижалась ухом к Семиной груди.
– Пять минут… наверное… – сказал кто-то приглушенным голосом.
Пять минут, а им так и не удалось завести сердце…
– Почему ты остановилась?! – Лиховцев смотрел на нее со смесью надежды и ненависти, словно это Катя была виновата в том, что его друг умер так нелепо. – Он не умрет!
– Он уже мертв… – Тылом ладони Катя вытерла мокрый лоб. – Нужна дефибрилляция, адреналин…
– Не бросай его, пожалуйста. Помоги мне. – Он говорил тихо, почти беззвучно, а ей казалось, что он кричит.
Катя сделала глубокий вдох и со всей силы ударила Сему кулаком в грудь. От удара заныла рука, но это не важно. Важно, сработает ли принцип «клин клином вышибают», заведется ли вот уже пять минут мертвое Семино сердце…
За спиной послышались возмущенные возгласы, ропот негодования. Плевать! Они не понимают, а у нее нет времени на объяснения.
– Что ты творишь?! – Катя увидела искаженное болью и яростью лицо Лиховцева, а потом ее отшвырнули в сторону. Стало больно…
…Он снова убил. Убил своего единственного друга. Прав Старик – у него дурная кровь, он убийца.
Сема… Пять лет службы во Французском легионе – и ни единого серьезного ранения. А теперь вот так… по-глупому уйти!
Нет, Андрей не позволит! Если есть хоть крошечная надежда, он сделает все возможное и невозможное, не даст уйти своему единственному другу…
– …Он уже мертв. Нужна дефибрилляция, адреналин… – Голос пробивался к нему из другой вселенной. Тихий, до отвращения спокойный.
А он не видел никого, кроме Семы. Люди превратились в тени, размытые до акварельной прозрачности силуэты. А потом Андрей вдруг совершенно отчетливо увидел кулак, опустившийся на грудь его единственному вот уже пять минут мертвому другу, и не выдержал – ударил, сбил с ног, отшвырнул подальше от Семы, чтобы не смела, чтобы даже не думала, что можно вот так… не по-человечески, кулаком.
Она упала и затаилась – маленькая коварная тень. А он вернулся к Семе…
– Очнулся… смотрите, он пошевелился!
– Позовите врача!
– На бок его переверните, я читал, что нужно на бок…
Что-то происходило в мире теней, что-то очень важное. Мир менялся, наливался красками, прорастал звуками. Размытые силуэты приобретали четкость, превращались в людей, а его вот уже пять минут мертвый друг со свистом вдыхал и выдыхал воздух и, кажется, даже пытался сесть. Вокруг суетились люди: хлопали по спине, совали валидол и воду, помогали, мешали, галдели как галки. А со стороны пансионата к ним уже бежал толстый мужик в накинутом поверх тенниски и пляжных шортов белом врачебном халате.
Он был энергичный и деятельный – этот толстяк. Он одновременно занимался сразу несколькими делами: слушал многоголосую историю про мяч, щупал Семин пульс, прилаживал манжету тонометра на необъятный Семин бицепс, рылся в своем чемоданчике. Хорошо быть многоруким божеством, когда кто-то другой уже совершил чудо, вернул пациента с того света.
А Сема ничего не понимал, моргал растерянно, вертел башкой да время от времени потирал грудь в том месте, где на его смуглой коже наливался лиловым синяк, и отказывался верить, что целых пять минут болтался где-то между небом и землей. Он обнимал всхлипывающую Марью и бросал на Андрея полные тоски взгляды – выручай, друг, спасай!
А он не спас… Наоборот, чуть не убил. Или все-таки убил? А спасла Сему…
– Док, а кто меня с того света вытащил? – Сема опередил друга.
– Да вот мне и самому любопытно. – Многорукое божество огляделось.
– Это Андрей. – Марья прижалась мокрой от слез щекой к Семиному плечу. – Он и Катенька.
Катенька… это Катеньку он отшвырнул, а может, даже и ударил, потому что она посмела…
– Доктор. – Андрей аккуратно взял многорукое божество под локоток. – Я буду вам очень признателен, если вы разъясните мне один момент…
И доктор разъяснил, даже прочел краткую лекцию по основам сердечной реанимации и заодно восхитился незнакомой ему Катенькой – молодец барышня, не растерялась! А потом его голос перекрыли звуки сирены.
– Что это? Зачем?.. – испуганно спросил Сема. Он все порывался встать, но Марья ему не давала, уговаривала не спешить.
– Это «Скорая». – Док захлопнул чемоданчик. – Хотя бы сутки после такого приключения вы должны побыть под наблюдением. Фибрилляция желудочков – это вам не шутки, молодой человек. – Сказал, но посмотрел почему-то на Андрея, а не на Сему, а потом, понизив голос, добавил: – Я бы на вашем месте настоял на госпитализации. Пусть хоть ЭКГ снимут.
И Андрей настоял. А потом помогал грузить носилки с возмущенно сопящим Семой в «Скорую». Марья шмыгнула следом, и он был ей за это благодарен.
– Сема, можно я с тобой не поеду? – спросил Андрей тихо, чтобы никто не услышал. – Мне нужно Катю найти. – Впервые он назвал ее по имени, и ему понравилось, как оно звучит.
– Я не маленький, мне няньки не нужны. Ты ее это… поблагодари от моего имени. Я бы сам, но видишь, как оно…
* * *Катя ушла только после того, как убедилась, что с Семой все в порядке. Когда его осматривал врач в полосатых пляжных штанах и бейсболке, совсем непохожий на врача, она пряталась за широкими спинами «пляжных» мальчиков, жадно ловя каждое сказанное слово. Семе повезло, он родился в рубашке. Все, теперь можно уходить со спокойной совестью и чувством выполненного гражданского долга. Ей вдруг захотелось побыть одной, оказаться подальше от любопытной, возбужденно гудящей толпы. Подобрав недочитанную книжку, Катя побрела прочь. В голове не было ни одной связной мысли, только гулкая пустота. Что-то похожее с ней случалось в институтские годы после сдачи особо трудных экзаменов. Та же опустошенность, только меньшего масштаба.
Катя шла вдоль кромки моря, особо не задумываясь, куда и зачем идет. В ее нынешнем состоянии намного проще было идти, чем оставаться на месте. Берег стал безлюдным, солнце уже окунулось красным боком в море, а она все шла и шла. И мысли в голове плескались ленивые, как вечерние морские волны.
Она только что спасла жизнь человеку и не чувствует никакого морального удовлетворения. Другой человек так сильно ее ненавидит, что ему трудно себя контролировать, но и раздражения она не чувствует. Она вообще ничего не чувствует! И это бесчувствие такое болезненное, что хочется плакать. Чтобы почувствовать хоть что-нибудь, пусть бы даже и усталость, Катя вошла в море…
Море было хорошим доктором, оно высосало из Кати почти все силы, но она была ему благодарна, потому что вместе с усталостью обрела душевный покой.
Почти. На берегу ее ждал Лиховцев…
– Как вода? – спросил он будничным тоном.
– Очень теплая. – Она села рядом, отжимая мокрые волосы.
– С Семой все в порядке.
– Я знаю.
– Он просил поблагодарить тебя.
– Не за что, я рада, что все хорошо.
– Я хотел извиниться. – По голосу чувствовалось, что каждое слово дается Лиховцеву с трудом.
– Пустое…
Ей и в самом деле было все равно. Пусть бы уже ушел…
…Вот и все, он извинился, формальности соблюдены. Можно уходить. Только Андрей медлил.
– Откуда ты знала, что нужно делать?
Она посмотрела на него с удивлением.
– Я обязана знать такие вещи. В рамках своей профессии. Странно, что ты этого не понимаешь.
Если бы Андрею дали под дых, он бы, наверное, чувствовал себя лучше. Как он мог забыть, чем она занимается!
Плети, наручники, горячий воск, строгий ошейник… Можно увлечься, не рассчитать силы, затянуть удавку чуть туже… Конечно, она должна знать азы реанимации, она же настоящая профессионалка.
Плети, наручники, горячий воск, строгий ошейник… Можно увлечься, не рассчитать силы, затянуть удавку чуть туже… Конечно, она должна знать азы реанимации, она же настоящая профессионалка.
– Да, я чуть было не забыл.
– Что тебе не нравится? – Впервые за долгое время она не прятала взгляд, смотрела прямо ему в глаза. Не смотрела – всматривалась.
– Мне все не нравится. – Он кивнул. – Мне не нравится то, чем ты занимаешься, и те, с кем ты этим занимаешься.
Андрей готовился услышать оправдания или наоборот – обвинения, а она просто сказала:
– Мне тоже. Но они не все такие. То есть почти все, но я пытаюсь увидеть в них хоть что-нибудь человеческое.
– Получается?
– Не всегда. У меня проблемы с прощением.
– Тогда зачем?
– Из-за денег.
– Со мной ты тоже из-за денег. – Он не спрашивал, он констатировал очевидное. А Катерина отвела взгляд, и уголок ее рта дернулся, словно Андрей ее ударил.
– Ты лучше, чем хочешь казаться.
Она говорила и пересыпала песок с ладони на ладонь, словно взвешивала его душу на невидимых весах. Как в то утро, когда он сделал ей непристойное предложение. Что она знает? Что она понимает?..
– Я хуже… Многим хуже.
Поцелуй получился солено-горьким, с колкими песчинками, поскрипывающими на зубах, с оборвавшимся на вдохе дыханием. Не поцелуй – а доказательство его слов. Он плохой, не нужно с ним связываться. И жалеть тоже не нужно. Пусть лучше себя пожалеет. Она думает, что вытянула козырную карту, но на самом деле ей не повезло, она продалась не тому мужчине.
И Катя все правильно поняла. Оттолкнула, тылом ладони стерла его горький поцелуй и бегом бросилась в море. А он остался на берегу, дожидаясь, когда она смирится и вернется.
Не смирилась и не вернулась. Мог бы и раньше догадаться…
Море показалось Андрею слишком теплым, едва ли не теплее воздуха. Оно ласково шумело в стремительно сгущающихся сумерках, прятало от него Катю. Если бы он знал, что она плавает так хорошо, если бы подумал о том, как опасно море в темноте, то не задержался бы на берегу ни секунды. А она – дура такая! – не плескалась обиженно у бережка в ожидании извинений, она уплывала от берега все дальше и дальше, пока не исчезла в укрывшей все темноте. И Андрей испугался. Не за себя – за нее.
– Эй! – Он не узнал собственный голос. – Хватит! Возвращайся! Ты меня слышишь?
Ответом ему стал тихий всплеск, и Андрей поплыл на этот звук, молясь всем богам, чтобы она перестала дурить и вернулась.
Катя качалась на волнах, запрокинув лицо к зарождающимся в черном небе звездам. Андрей почти ничего не видел, слышал лишь ее тяжелое, сбившееся дыхание.
– Наплавалась? – Злиться нельзя, нужно экономить силы.
– Зря ты поплыл следом, мы далеко от берега.
Берег. Не потеряться бы в этой тьме.
– Давай обратно! – Андрей подплыл вплотную. – Пока еще хоть что-то видно. У тебя хватит сил?
– Хватит… наверное. Руки болят и бок… Я не рассчитала.
Руки болят из-за массажа, который она делала Семе, а бок болит из-за него… Стало тошно и стыдно до головокружения. Хорошо, что она не видит его лица.
– Я тебе помогу. – Он коснулся ее плеча. – Не бойся.
– Я не боюсь. Я мастер спорта по плаванию. Синхронному плаванию.
– Ну, тогда поплыли синхронно. – Андрею хотелось сказать что-то ободряющее, но подходящие слова никак не находились, и он произнес: – Кать, ты только не дури. Если станет совсем уж тяжело, скажи.
– Спасибо. – На мгновение она прижалась щекой к его плечу. Или это была только набежавшая волна?
Обратный путь казался бесконечным. Андрей держался чуть позади, страховал. Он мог лишь догадываться, сколько там осталось до берега, но чувствовал – Катя уже на пределе.
Она держалась до последнего. Андрей проникся к ней уважением. Он бы даже наградил ее медалью «За волю к победе». Она выдохлась лишь на финишной прямой, почти у самого берега. Андрей уже чувствовал кончиками пальцев дно, когда Катерина с головой ушла под воду. Выловил, вытащил…
Вот он, сюжет, достойный Голливуда: смертельно уставший, но продолжающий бороться со стихией герой выносит спасенную красавицу из пучины морской. А то, что у героя шумит в голове и отваливаются руки под небольшим, в сущности, весом красавицы, должно остаться за кадром…
…Они лежали на берегу, уставшие и дрожащие. Море наигралось с ними, глупыми человечками, и отпустило. Оно вымыло все лишнее: груз ответственности, сомнения, разочарования, несбывшиеся надежды, страх и боль. Оно вылизало их шершавым языком как беспомощных щенков. Не в его власти сделать их счастливыми, но оно попыталось сделать их свободными.
– Ты как? – спросил Андрей шепотом.
– Я хорошо, а ты?
– Я тоже хорошо. Тебе холодно?
– Да, а тебе?
Он думал, что у него больше не осталось сил, но он ошибался. У него достаточно сил, чтобы согреться самому и согреть эту… согреть свою женщину. Если она захочет…
* * *В дверь стучали требовательно и нагло. Лиховцев еще спал, но по недовольному ворчанию было ясно, что он вот-вот проснется. Катя сползла с кровати, потянулась за халатом.
– Далеко собралась? – У него был ясный, совсем не сонный взгляд.
– Стучат. – Она смутилась под этим взглядом и поспешно запахнула полы халата. То, что случилось прошлой ночью, еще не дает ему права так на нее смотреть. И вообще, ей лучше где-нибудь спрятаться, чтобы не было кривотолков. – Это, наверное, к тебе, а я пока умоюсь.
– Стой! – Он перекатился через кровать, совершенно не стесняясь своей наготы, и поймал Катю за подол халата. – Мне кажется, ты достаточно накупалась минувшей ночью. Останься.
– Но тогда все поймут, что мы…
– Все поймут, что мы с тобой спим? Дорогая, для всех мы с тобой – муж и жена. Семейным людям свойственно спать в одной постели. – Было в его голосе что-то оскорбительное, одним махом перечеркивающее события минувшей ночи, расставляющее все по своим местам. Катя молча кивнула.
– Тогда открой, пожалуйста, дверь, а я пока оденусь. – Лиховцев больше не смотрел на нее, он был увлечен поисками своих штанов.
На пороге стоял Сема с огромным букетом цветов. Даже на собственной свадьбе Катя не видела такой роскоши.
– Доброе утро, Катя. – Сема был бодр, весел и на первый взгляд совершенно здоров. – Я вот решил выразить тебе свою признательность. – Он протянул ей букет. – Спасибо, что спасла мою жизнь.
– Всегда пожалуйста. – Катя забрала цветы, отступила в сторону, пропуская Сему в номер.
– А разве ты не должен находиться в больнице? – Лиховцев смотрел на друга со смесью облегчения и тревоги.
– Сбежал! – радостно сообщил Сема. – Что я, калека, чтобы на больничной койке валяться! Сбежал и сразу к вам – благодарить. – Он смущенно улыбнулся, а потом добавил: – На завтрак опоздал, у вас перекусить ничего не найдется? Кормят в больнице хреново.
У них нашлось кофе, батон, сыр и колбаса. Вернее, у Лиховцева нашлось, содержимое его холодильника Катя своим не считала, однако кофе сварила и бутерброды сделала, а потом улизнула-таки в душ. А когда вышла из душа, оказалась невольной свидетельницей чужого разговора. Нет, она не хотела подслушивать, но коль уж им с Лиховцевым выпало жить вместе, следует держать ухо востро.
– …Я чуть тебя не убил. – Голос Лиховцева звучал глухо и, Катя была готова в этом поклясться, виновато.
– Забудь, Лихой! – Сема был добр и великодушен. – Такое могло произойти с каждым из нас. Несчастный случай… стечение обстоятельств. А Катя твоя молодец. Круто она меня… с того света, считай, вытащила.
Катя затаила дыхание, так ей хотелось услышать, что же ответит Андрей, что скажет про нее. Он промолчал, словно не услышал, словно ему было неприятно слышать про то, какая она молодец. И Сема тоже молчал, а потом вдруг заговорил:
– Лихой, я не знаю, что ты там себе надумал, я тебе вот что скажу: если бы не ты, возможно, не было бы сейчас никакого Семы Виноградова. Если бы тогда, на зоне, ты за меня, толстого и слюнявого, не вступился…
На зоне…
Катя не должна была удивляться и пугаться, она ведь изначально предполагала нечто подобное, но все равно испугалась. Или нет, не испугалась – ей стало больно.
А дверь кухни распахнулась. За дверью стоял Лиховцев. Стоял и усмехался своей кривоватой улыбкой. Вот только в улыбке этой не было никакой радости.
– Да, дорогая, забыл тебе сказать – я сидел.
Ей хотелось спросить, за что. Даже боль отошла на второй план перед этим очень важным, жизненно необходимым вопросом. Но она не спросила, молча ушла в комнату.
Лиховцев с Семой тоже ушли. На целый день. Сема порывался что-то сказать, но лишь с досадой и отчаянием махнул рукой. Катя прождала в бунгало целый день. Могла ведь и не ждать, могла жить своей жизнью, развлекаться, да вот что-то не получалось у нее развлекаться…