Клемент перевел коня на шаг, лицо озабоченное, явно твердит про себя заученное приветствие, с которым сейчас обратится. Я некстати вспомнил, как на короновании Георга IV герцог Веллингтон выехал навстречу для приветствия на специально обученной лошади, что умела двигаться задом, это было нужно для того, чтобы не поворачиваться к монарху спиной. И вот герцог въезжает в Вестминстер-Холл, но… хорошо обученная лошадь повернулась и вошла в зал задним ходом.
Клемент покосился на меня с подозрением, чему это я улыбаюсь, вскинул меч и прокричал мощным голосом:
— Эрцпринцу… слава!
Рыцари по обе стороны снова грянули:
— Слава!
— Ура!
— Да здравствует!
Когда крики умолкли, Клемент сказал приподнято:
— Ваше высочество… не скажете ли своим верным рыцарям несколько слов в качестве… качестве будущего эрцпринца? Как бы обещание… на будущее?
Я остановил коня, Клемент явно перехитрил, перекинув на меня это бремя, но я должен быть всегда готов ко всему, потому подумал целое мгновение и сказал решительно и державно:
— Я, как гуманист и душитель ненужных народу свобод, выступаю за всеобщее и как бы справедливое! А также равную ответственность перед Господом и перед данным им сверху лордом, то есть моим высочеством! Мы за гуманизм, а кто против — того каленым железом так, чтобы!.. Мы строим Царство Небесное, потому понесем обагренное кровью наших свобод знамя вперед по эпохам, постоянно отсекая головы гидрам контрреволюции!.. Мы победим, чего бы это ни стоило нашим противникам! Мы освободим мир и наши души от химер, это я обещаю, как авторитарный демократ, во имя тоталитаризма и базовых либеральных ценностей!
Мне прокричали «ура» еще раз, лица радостные, а лозунги все равно не слушают, главное — говорить с подъемом и ликованием, плечи шире, а взор направлен в будущее.
Когда приблизились к собору, Палант и Сулливан покинули коней и первыми вошли, почти вбежали в гостеприимно распахнутые ворота.
Я медленно слезал и медленно оправлял одежду, давая время обер-бургграфу и ландхофмейстеру занять свои места и отдышаться.
Альбрехт и Мидль тоже спешились, оба в самых парадных одеждах, Мидль впервые участвует в подобной церемонии, потому чувствует себя особенно торжественно, а улыбочку Альбрехта не понимает, то и дело осматривается в недоумении, что, дескать, граф усмотрел смешного в его одежде.
— Ваше высочество? — сказал Альбрехт. — Растягиваете наслаждение?
— Только не здесь, — ответил я. — Ну ладно… пойдемте, закончим эту нужную отечеству и такую важную для него процедуру поскорее.
— Главное, — пробормотал Альбрехт, — результат?
— А для вас?
— Иногда, — заметил он, — можно насладиться и самим процессом.
— Странные у вас вкусы, граф.
— Так я же всего лишь граф, — сказал он и, спохватившись, добавил торопливо: — Только не считайте это намеком!..
— Ну да, — ответил я злорадно, — как будто вы что-то скажете без долгого обдумывания ночью под одеялом!.. А теперь тихо, морду просветленно-торжественную…
Он приотстал, мы вступили под своды собора. Они с Мидлем пошли сзади, в зале народу битком, вся знать города и замка, для нас оставили узкий проход к возвышению у противоположной стены, где высится роскошный трон, а по обе стороны застыли в торжественных и полных величия позах Палант и Сулливан.
После коронации народу разбрасывали пригоршнями монеты, а мы галопом унеслись в замок герцога Пэтриджа. Уже и Мидль наконец-то понял, почему мои лорды веселятся, кто-то взялся подсчитывать мои титулы, постоянно сбивался, наконец общими усилиями кое-как собрали большую часть, но все равно никому не удалось на одном дыхании произнести их все, включая обязательное «…владетель земель таких-то» и «хозяин замка такого-то».
А ведь еще не знают о моем маркизате на той стороне океана, мелькнула мысль. С этого плацдарма и начнем осторожное завоевание Южного материка.
И хотя пир в мою честь, но герцог Пэтридж все так же во главе стола, довольный и величественный, но все равно не сановник, получивший повышение, а полководец, выигравший битву.
— Ваше высочество, — шепнул он, — лорды в моих землях заново собирают всех, кто готов с оружием в руках защищать Бриттию! Вы дали нам надежду.
— Польщен, — пробормотал я. Сидеть мне пришлось между хозяином и хозяйкой, потому приходится в одну сторону поворачиваться милитаристом, в другую — галантным донжуаном, им приятно быть, зная, что это безопасно, а женщинам жутко льстит. — Но не рискованно ли…
— Армия Мунтвига уже прошла, — напомнил он, — а с бандами нужно бороться. И с отрядами мунтвиговцев, что опоздали влиться в его войско и теперь спешат вдогонку.
— Да, — согласился я, — эти могут натворить бед.
— С вашим появлением, — сказал он, — многие воспрянули духом, снова берутся за оружие! Через несколько дней отряды будут сформированы.
— Это весьма, — сказал я с чувством. — Мы уходим завтра, но это неважно, бриттские герои в нашей опеке… да что там опеке!., они не нуждаются даже в нашей помощи и смело могут начинать зачищать земли от разбойных банд. Вы правы, герцог, одна шайка может причинить вреда не меньше, чем все войско. Эти сволочи упиваются своей безнаказанностью!
Он поднял кубок.
— За ваши победы, принц!
— За наши общие победы, — ответил я.
Кубками чокнулись самыми краями, мы не простолюдины, что всегда с размаха и показной лихостью, благородные люди подчеркнуто сдержанны.
Лорды и менее знатные рыцари во всем зале поднялись во весь рост и прокричали здравицу:
— Слава Ричарду!
— Слава эрцпринцу!
— Слава вождю!
Ах, как лестно, мелькнуло в черепе, а ведь в самом деле лестно, как ни иронизируй, не с этого ли начинается коррозия сознания и некоторое искажение восприятия…
Я поднялся, держа кубок над головой. Все умолкли, глядя на меня в ожидании, я произнес с чувством:
— Как однажды сказал Господь, и сказал, по-моему, правильно, чуть больше любви, чуть меньше сражений и — мир будет в порядке!.. Однако, чтобы дожить до этого счастливого времени, мы должны пройти через самые жестокие битвы и кровавые сражения! И на обломках древних империй напишем наши имена!.. А еще лучше — на стенах того Храма Небесного, что выстроим для себя и своих потомков, чтобы знали, кого чтить!
В зале радостно заорали примолкнувшие было в недоумении при словах насчет больше любви и меньше сражений, пошел звон кубков, чаш и даже кружек, все с шумом садились, началось привычное хвастовство подвигами и мерянье титулами, а я наклонился к уху герцога и шепнул:
— Я отлучусь ненадолго.
Его супруга, Киринда Кнайтлинская, сказала с улыбочкой с другой стороны:
— Обязательно возвращайтесь, дорогой принц!.. Наши женщины просто без ума от вас. И все хотят познакомиться поближе. Посмотрите вон на ту, в золотистом платье с пышными рукавами…
— Мишеллу Ансель? — спросил я.
Она довольно заулыбалась.
— Вижу, заметили… Красивая, настойчивая, из хорошей семьи. А вон Марго Генер, умная и блистательная, но и такая женственная, что даже я умиляюсь. Правда, она вроде бы замужем, но что-то я ее мужа ни разу не видела…
Я ответил изысканно:
— Ваша светлость, не до лядей пока что. Армия — еще та женщина, тоже требует внимания и ласки.
Ее супруг коротко усмехнулся, он и за обеденным столом сидит как за штабным, где расстелена карта.
— Дорогая, — сказал он с мягким укором, — успех у женщин имеет только тот, кто может без них обойтись.
Расточая улыбки и улыбочки, я выбрался из-за стола, что-то слишком много времени провожу за ним, а ведь в замке еще столько таких же никчемных дел, которыми тоже не стоит заниматься…
В соседнем зале смеха и громких голосов больше, здесь те, кто уже ушел из-за стола, там можно поговорить только с соседом справа или слева, а здесь ходи по залу и выбирай для общения, флирта или ссоры.
Ко мне сразу стали поворачиваться, поздравлять, я улыбался и старался не вступать в разговоры, а сам пробирался к выходу.
Дальше холл и распахнутые в приятный вечерний полумрак двери. У выхода я заметил леди Гизеллу, одну из подруг хозяйки, хотя та ее и не назвала, — сейчас любуется небом, где начинают загораться первые звезды, сильная и решительная женщина с умным волевым лицом, твердым взглядом.
Да, все мужчины толпятся возле Марго Генер, что играет в восхитительную дурочку с широко распахнутыми глазами и приоткрытым в изумлении ртом, однако Богу Богову, а кесарю кесарево: леди Гизелла вполне довольна собой, а в мужском внимании, похоже, и не нуждается, что для меня самое то, когда можно показать себя всем как нормального самца, что не прочь, и в то же время не влезать в эти дурацкие игры.
Проходя мимо, я учтиво поклонился.
— Леди Гизелла… щас придумаю, какую бы банальность сморозить, которую вам говорят чаще всего… Ну-ка, ну-ка… ага, ах, как дивно смотрится на вас это платье!
Она иронически взглянула меня.
— Верно, это говорят чаще всего. Но вы сказали потому, что и сами ничего умнее придумать не могли?
— Умнее? — ужаснулся я. — Комплимент должен быть глуп и лжив, иначе какой он комплимент? Или скажем мягче, комплимент должен быть правдивее правды.
Она повторила в задумчивости:
— Правдивее правды… интересная формулировка.
— А как иначе? — спросил я. — Человек, который говорит то, что думает, — конченый человек; а человек, который думает то, что говорит, — законченный идиот.
В ее глазах появился слабый интерес.
— Вы странный человек… О вас идут самые разные слухи… А ну, дайте-ка мне свою руку…
— Что руку! — воскликнул я с готовностью. — Могу и сердце!.. Вот так, прям на ладони.
Голос ее стал отстраненным, она смотрела на меня, но мне казалось, что становлюсь прозрачным, а она рассматривает узоры на стене за моей спиной.
— Вы странный человек, — повторила она словно в забытьи, — да, странный… и у вас… Господи, что это?
Она попыталась отдернуть руку, но вместо этого вцепилась в мою кисть еще крепче. Глаза расширились в ужасе, а щеки начали быстро бледнеть.
— У вас… где у вас душа? — проговорила она с трудом. — Почему вместо нее… тьма?.. Что… как это вы… Нет-нет, это невозможно!.. У вас тьма, только тьма, ничего, кроме тьмы… Какая бездна тьмы… Туда падать вечность… Это Тьма!
Она пошатнулась, я с трудом сам высвободил свою ладонь, а ее подхватил, галантно обняв и отведя в сад к скамейке, увитой гирляндами цветов.
Там усадив, сам отодвинулся на целый ярд, чтобы не ужаснулась, увидев меня рядом. Она дико посмотрела в мою сторону, снова вздрогнула, на щеки начал возвращаться слабый румянец.
— Что… что было со мной?
— Солнечный удар, — сказал я с сочувствием. — Или звездный? Вы едва не потеряли сознание.
В ее глазах снова появился ужас.
— Нет, — прошептала она, — сознание я не теряла… Я видела настоящую Тьму, и теперь это видение будет преследовать меня всю жизнь. Кто вы, сэр Ричард? Вы не посланник Тьмы, вы сама Тьма!..
— Вы преувеличиваете, — ответил я негромко и косясь по сторонам, — какая там Тьма, до нее еще не дорос. Так, полумрак… приятный, знаете ли, полумрак, как бы начало сползания во тьму, но разве не все мы блуждаем в полумраке и вовсе не стремимся выйти на свет, даже когда нас к нему подталкивают?
— Нет, — прошептала она. — вы… Тьма. Вы забрали мою душу, я чувствую на ее месте щемящую пустоту… Верните мне ее! Зачем вам душа маленькой женщины?
— Леди Гизелла, — запротестовал я, — вы не правы, зачем мне ваша душа? Вот до ваших прелестей, которые угадываю под этими рюшечками и фижмоч-ками, я бы не прочь добраться и хотя бы помять их в жадных ладонях…
Она покачала головой, услышав только «вы не правы», полузакрыла глаза, а я сказал тихонько:
— Отдыхайте… а я пойду, наверное, к священнику.
Она полузакрыла глаза, я тихо встал и пошел прочь, ну что за слон, куда ни влезу, там и сломаю, какого хрена вздумал говорить любезности? Мало ли что умею, мое ли это дело? Другое дело, какую-то пользу извлек бы, а то и не политик вроде…
Глава 7
За спиной послышались шаги, человек точно не крадется в ночи, а вот еще один, уже двое идут следом, затем я услышал строгий голос:
— Зигфрид, пароли менять трижды в сутки! С каждой сменой. Перед покоями будь осторожен в особенности.
Я остановился, развернулся к обоим.
— Норберт, ты совсем уж держимордишь. Зачем такие ненужные строгости?
Он взглянул на меня остро.
— Ненужные? Мы в чужом краю, ваше высочество! А сейчас еще вы решили заночевать в чужом замке.
— Тут те же березы, — ответил я, — что и в Варт Генце, Армландии, и даже Сен-Мари. А про муравьев вообще молчу…
Из темноты неслышно вышел Альбрехт, он и обронил тихонько, словно бы размышлял вслух:
— А почему бы не объявить все земли, где живут муравьи, которым так покровительствует сэр Ричард, зоной наших интересов? С постепенным включением в гм… ну, не империю, а как бы вот мягше…
— Сплюньте, — сказал я сердито. — Муравьи живут везде! А меня что-то не тянет во властелины мира.
— Вас и в принцы не тянуло, — заметил он.
Норберт сердито прервал:
— Граф, не отвлекайте! Вопросы о безопасности, а вы о всяком… Ваше высочество, есть косвенные сведения, что Мунтвигу служат и дебастры. Ну, служить не служат, а как-то помогают, а это совсем плохо.
— Что за дебастры? — спросил я.
Он тяжело вздохнул.
— Это то ли племя, то ли секта… О них почти ничего не известно, кроме того, что все живут в двух телах, а самые могучие — в трех.
— Ого, — сказал я ошарашенно. — Им хорошо в бою, верно? Двое дерутся, как один человек, прикрывая друг друга…
Он взглянул на меня искоса.
— Так вначале и было, а потом додумались использовать свои возможности иначе. Представляете, одно тело там, второе — здесь. И все, что видит у нас, одновременно видит и там, рядом с Мунтвигом. И рассказывает ему!
Я зябко поежился.
— Господи! Какие страсти рассказываешь…
— Такова жизнь, — сказал он серьезно. — Правда, их отличить довольно легко. Все у них как у людей, только зрачки вертикальной черточкой.
Я вздохнул с облегчением.
— Ну да, зрачки… Значит, за милю видно, так ведь? Точно, им близко не подойти. Норберт лютует!
Альбрехт сказал быстро:
— Да, я тоже слышал. У них еще одна особенность… когда одного убьешь, второй становится…
— Как все?
— Хуже, — сказал он с удовольствием. — Они так привыкают жить в двух телах, что когда остается одно, для них это такая потеря, что садись и волком вой! Они ж тогда просто калеки. Многим вообще жизнь не мила. Говорят, даже со скал кидаются! Да еще вниз головой.
Норберт сказал сухо:
— Туда им и дорога. Я бы всех их туда побросал.
— Хорошая идея, — сказал я. — Назначаю тебя ответственным за чистку тех земель от… всего нехорошего. Разумеется, когда доберемся до того проклятого края.
Норберт вздохнул, перекрестился.
— Надеюсь, рука Господа приведет нас туда.
— А не приведет он, — уточнил Альбрехт, — то сэр Ричард приведет туда точно.
— Если не промахнется дверью в ад, — донесся голос.
Я огляделся, со мной только Норберт и Альбрехт, Зигфрид куда-то исчез, хотя чувствую его присутствие.
Норберт произнес тихонько:
— Ваше высочество, я тут узнал совершенно случайно, что Зигфрид может… ну, без всяких амулетов… потому я попросил его сторожить вас почаще… в не-зримности, можно сказать, хоть это и не та незрим-ность, но все-таки незримность… полезная для государства…
— Для государства?
Он напомнил:
— Вы как-то говорили, что государство — это вы!
— С ума сойти, — сказал я с досадой. — Кстати, умники мои, знатоки, вы всегда все про всех знаете, скажите-ка, что вам известно про леди Гизеллу?
Они в недоумении переглянулись. Норберт промолчал, Альбрехт переспросил:
— Леди Гизелла? При чем тут леди Гизелла?
— Да вот заинтересовала, — ответил я. — Может же меня заинтересовать женщина?
Он сказал с сомнением:
— Вообще-то может…
Я посмотрел на него зверем:
— На что намекаете?..
— Да я ничего, — ответил Альбрехт подчеркнуто испуганно, — ни на что… а вы на что подумали?
— Вы мне растеризм не присобачивайте, — сказал я с угрозой, — сюзерен должен быть безупречен и чист, аки вымытый голубь мира! Если не знаете, так и не увиливайте…
Альбрехт возразил:
— Она весьма приятная леди, что нас и удивило!.. С чего бы вы заинтересовались просто приятной женщиной? Вы же герой, вам подавай необычное! Я, конечно, молчу, но я слышал, что в войске троллей, которое возглавляет Растер, у вас есть кровная родня…
— В духовном смысле! — перебил я, грозно повысив голос. — Сэр Дарабос, вы тоже знаете только то, что леди Гизелла приятная женщина?
Он кивнул.
— Да очень приятная, граф прав. Добавлю только, что она обычно держится замкнуто. И вовсе не потому, что у нее зеленые ногти на ногах, однако поговаривают, она удивительно хорошо разбирается в людях, что, как вы понимаете, никому не нравится. Но так это или нет, не знаю. Некоторые поговаривают, что связана с какой-то чертовщиной, но я не верю, она из очень приличной семьи. Хотя…
— Что «хотя»?
Он проговорил в задумчивости:
— По слухам, ее мать, а до нее и бабка умели видеть в человеке дурное и доброе. Но вы же знаете, чего только народ не наговорит, если только хоть чуть будете отличаться от них!