Но халиф Алай был способен без всякого вреда для себя делать вид, будто эти нации все еще что-то значат в мире, успокаивая их мудрыми кивками и утешительными словами, а они, вернувшись домой, могли со спокойной совестью считать, будто помогают продвигать «мир на Земле».
После Алай жаловался Вирломи: неужели американцам мало, что весь мир пользуется их долларом и позволяет им контролировать деятельность МФ? Неужели русским недостаточно, что халиф Алай держит свои войска вдали от их границ и ничего не делает для поддержки мусульманских повстанцев в их пределах?
И чего ожидали от Алая французы, когда он услышал, каково мнение их правительства? Неужели они не понимали, что теперь они лишь зрители в великой игре, причем по собственному выбору? Игроки не собирались позволять болельщикам вмешиваться, как бы хорошо те в свое время ни играли.
На всех этих встречах Вирломи лишь снисходительно слушала и молчала. У большинства участников создавалось впечатление, будто она лишь подставная фигура, а все бразды правления в руках халифа. Впрочем, подобное мнение никому не вредило. Но Алай и его ближайшие советники знали, что дело обстоит совершенно иначе.
Сегодняшняя встреча была намного важнее. За столом собрались те, кто реально руководил мусульманской империей, – доверенные лица Алая, которые следили, чтобы главы различных исламских государств поступали так, как требовал от них халиф, и не выражали при этом недовольства его крепкой хваткой. Поскольку Алай пользовался восторженной поддержкой большей части мусульман, у него имелось мощное орудие воздействия, позволявшее добиться сотрудничества со стороны их правительств. Но пока что не хватало влияния, чтобы создать независимую финансовую систему, и ему приходилось полагаться на пожертвования служивших ему разнообразных республик, королевств и государств.
Сидевшие за столом следили, чтобы деньги поступали в Хайдарабад, а повиновение расходилось из него во все стороны, желательно – с минимальными трениями.
Самое удивительное, что все эти люди нисколько не стали богаче с тех пор, как Алай назначил их на соответствующие посты. Несмотря на все возможности брать взятки или присваивать себе часть денег, они оставались чисты. Ими двигала лишь преданность делу халифа и гордость, что им доверили столь почетную и ответственную работу.
Вместо одного визиря у Алая их была целая дюжина. И сейчас они собрались за столом, чтобы дать ему советы и выслушать его решения.
И каждого из них приводило в негодование присутствие Вирломи.
Та даже не пыталась как-то изменить их отношение. Несмотря на то что говорила она редко и коротко, голос ее звучал столь же тихо, а жесты были столь же загадочны, как и среди индусов. Но в мусульманских традициях не существовало богинь – возможно, лишь в Индонезии и Малайзии, где подобные верования пытались уничтожить в зародыше. Вирломи среди них выглядела инопланетянкой.
Камер не было, и играть роль перед данной публикой не имело никакого смысла. Почему же она продолжала изображать из себя богиню?
Неужели после того, как она в течение нескольких лет играла эту роль, чтобы поддержать индийское сопротивление, она действительно поверила в божественное вдохновение? Одна лишь мысль об этом могла показаться смешной. Если бы мусульмане полагали, что Вирломи и впрямь так считает, они бы ожидали от Алая, что он разведется с ней и покончит с этой чушью. Они согласились с тем, что Алай, словно Соломон в древности, может жениться на женщинах из многих королевств, символизируя подчинение этих королевств исламу, так же как жена подчиняется мужу.
Вирломи не могла считать себя богиней – в этом Алай не сомневался. С подобными предрассудками покончили бы еще в Боевой школе.
И Боевая школа была давно позади, и бо́льшую часть времени Вирломи провела в одиночестве, окруженная почитанием и лестью. Случилось многое, способное изменить любого. Она рассказывала ему о том, как началась кампания по строительству Великой Индийской стены из камней на дорогах, как ее собственные поступки на ее глазах превратились в массовое движение и как она впервые стала святой, а затем богиней, скрываясь в Восточной Индии.
Когда она объясняла ему про сатьяграху, он думал, что понял. Ты жертвуешь всем, выступая за правое дело без причинения вреда другим. И все же она убивала людей из оружия, которое держала в собственной руке. Бывали времена, когда она не уклонялась и от войны. Когда она рассказала ему про свой отряд воинов, который остановил целую китайскую армию, помешав ей снова вторгнуться в Индию и даже снабжать войска, которые систематически уничтожали персы и пакистанцы Алая, он понял, сколь многим обязан ее талантам командира и лидера, способного вдохновить солдат на невероятные подвиги, талантам наставника, который мог обучить крестьян, превратив их в жестоких и действенных воинов.
Вирломи, девушка из Боевой школы, жила где-то посередине между сатьяграхой и всеобщей резней.
А может, и нет. Возможно, жестокие противоречия в ее собственных поступках привели к тому, что она переложила ответственность на другого. Она служила богам, сама была богиней. И потому для нее не являлось чем-то необычным сегодня жить по законам сатьяграхи, а завтра похоронить под каменной лавиной целый конвой.
Ирония заключалась в том, что чем дольше Алай с ней жил, тем больше он ее любил. Она была прекрасной и доброй женой и разговаривала с ним открыто, по-девичьи, словно они были школьными друзьями. Словно они были еще детьми.
«Но ведь мы и есть дети?» – размышлял Алай.
Нет. Он уже стал мужчиной, хотя ему не исполнилось и девятнадцати. А Вирломи была старше его и вовсе не ребенком.
Но у них обоих не было детства. Даже вместе они были одиноки, и их брак, скорее, напоминал игру в мужа и жену. И тем не менее он приносил им радость.
А когда они приходили на встречу, подобную сегодняшней, Вирломи могла отбросить прочь свой игривый нрав и естественное девичье поведение, превратившись в раздражающую всех индуистскую богиню, продолжавшую вбивать клин между халифом Алаем и самыми верными его слугами.
Естественно, членов совета беспокоили Питер Виггин, Боб, Петра и Сурьявонг. Статью Мартелла восприняли со всей серьезностью. И столь же естественно, что Вирломи отмахнулась от этой темы в свойственной ей раздражающей манере:
– Мартелл может писать что хочет. Это ничего не значит.
Стараясь ей не противоречить, Хадрубет Сасар по прозвищу Колючка заметил очевидное:
– Оба Дельфики уже неделю как в Армении.
– У них там семья, – напомнила Вирломи.
– Они в отпуске, повезли детей в гости к бабке с дедом, – сказал Аламандар, пряча за иронией презрительное отношение.
– Вовсе нет, – возразила Вирломи, даже не скрывая презрения. – Виггин хочет, чтобы мы думали, будто они что-то замышляют. Мы выведем турецкие войска из Синьцзяна, чтобы вторгнуться в Армению, а затем Хань Цзы нанесет по Синьцзяну удар.
– Возможно, у аль-халифа есть данные разведки, указывающие на союз императора Китая с Гегемоном, – заметил Колючка.
– Питер Виггин, – сказала Вирломи, – знает, как использовать людей так, чтобы никто даже не догадался, что их используют.
«Это можно сказать и об армянах, и о Хань Цзы, – слушая ее, подумал Алай. – Возможно, именно их без их ведома использует Питер Виггин. Не так уж сложно отправить Боба и Петру навестить Арканянов, а потом сочинить историю, будто это означает, что армяне готовы вступить в СНЗ».
Алай поднял руку:
– Наджас, не мог бы ты сравнить язык статей Мартелла с тем, что писал Питер Виггин, включая статьи Локка, и сказать, могли ли они быть написаны одной рукой?
За столом послышался одобрительный ропот.
– Мы не станем предпринимать никаких действий против Армении, – продолжал халиф Алай, – основываясь на безосновательных слухах из сети или на нашем давнем подозрительном отношении к армянам.
Он наблюдал за реакцией. Некоторые одобрительно кивнули, но большинство никак не реагировали. А Мусафи, самый младший из визирей, воспринял его слова с явным скептицизмом.
– Говори, Мусафи, – предложил Алай.
– Для народа нет особой разницы, – сказал молодой визирь, – можем мы доказать заговор армян против нас или нет. Это не судебный процесс. Многие говорят, что, вместо того чтобы мирно обрести Индию, вступив с ней в брак, мы таким образом ее потеряли.
Алай не смотрел на Вирломи, но никакой перемены в ее поведении не почувствовал.
– Мы не делали ничего, когда Гегемон унизил суданцев и похитил мусульманскую землю в Нубии. – Мусафи поднял руку, предупреждая неизбежные возражения. – Люди действительно верят, что эту землю у нас украли.
– Значит, ты боишься, что люди подумают, будто халиф ни на что не способен?
– От вас ждут, что вы распространите ислам по всему миру. Но вместо этого вы, похоже, сдаете позиции. Однако сам тот факт, что Армения является источником серьезного вторжения, означает, что именно там можно предпринять некие ограниченные действия, которые убедили бы народ, что халифату все еще небезразлична судьба ислама.
– Значит, ты боишься, что люди подумают, будто халиф ни на что не способен?
– От вас ждут, что вы распространите ислам по всему миру. Но вместо этого вы, похоже, сдаете позиции. Однако сам тот факт, что Армения является источником серьезного вторжения, означает, что именно там можно предпринять некие ограниченные действия, которые убедили бы народ, что халифату все еще небезразлична судьба ислама.
– И сколько людей должно ради этого умереть? – спросил Алай.
– Ради неизменного единства мусульманского народа? Столько, сколько будет угодно Аллаху, – ответил Мусафи.
– В твоих словах есть мудрость. Но мусульмане – не единственный народ в мире. Вне пределов ислама Армения воспринимается как героическая нация-жертва. Какова вероятность, что любые действия в Армении сочтут доказательством расширения ислама – того, в чем нас обвиняет Мартелл? И что тогда станет с мусульманскими меньшинствами в Европе?
Вирломи наклонилась вперед, смело глядя в глаза каждому советнику, словно властью за этим столом обладала именно она. Она вела себя намного агрессивнее, чем позволял себе Алай в отношении своих друзей. Впрочем, для нее они друзьями не были.
– Вас так волнует единство?
– В мусульманском мире оно всегда было проблемой, – ответил Аламандар; некоторые усмехнулись.
– Свободный Народ не может вторгнуться к нам, поскольку мы намного сильнее их в любой точке, где они могли бы нанести удар, – сказала Вирломи. – Разве наша цель – объединить мир под властью халифа Алая? В таком случае наш главный соперник не Питер Виггин, а Хань Цзы. Он явился ко мне с заговором против халифа Алая, предложив выйти за него замуж, чтобы Индия и Китай могли объединиться против ислама.
– Когда это было? – спросил Мусафи.
Алай понял, почему он спрашивает.
– Еще до того, как мы с Вирломи вообще задумались о браке, Мусафи. Моя жена вела себя более чем достойно.
Мусафи удовлетворился ответом. Вирломи даже не подала виду, что ее чем-то обеспокоила неожиданная пауза.
– Войны не ведут ради укрепления единства у себя дома – для этого проводят экономическую политику, позволяющую людям жить сыто и богато. Войны ведут ради безопасности, ради расширения границ и ради устранения будущих угроз. И такая угроза – Хань Цзы.
– С тех пор как Хань Цзы занял свой пост, – заметил Колючка, – он не предпринимал никаких агрессивных действий. Он живет в мире со всеми своими соседями, даже отправил домой индийского премьер-министра – разве не так?
– Это вовсе не жест примирения, – возразила Вирломи.
– Экспансионистская политика Снежного Тигра провалилась, и его самого больше нет. Нам незачем опасаться Китая.
Колючка зашел чересчур далеко, и все сидевшие за столом это поняли. Одно дело – предлагать, но совсем другое – прямо возражать Вирломи.
Та села и многозначительно взглянула на Алая, ожидая, когда супруг покарает виновного. Но Колючка заслужил свое прозвище именно тем, что говорил неудобную правду. К тому же халиф вовсе не собирался наказывать собственных советников лишь потому, что они раздражали жену.
– Наш друг Колючка в очередной раз подтвердил, что его прозвище выбрано более чем удачно. И мы в очередной раз простим ему его прямоту. Или лучше сказать – остроту?
Послышался смех, хотя все еще опасались гнева Вирломи.
– Как я понимаю, совет предпочитает посылать мусульман на смерть в мелких стычках, в то время как настоящему врагу позволено беспрепятственно накапливать силы лишь потому, что он пока на нас не напал. – Она повернулась к Колючке. – Добрый друг моего мужа по прозвищу Колючка похож на человека в протекающей лодке, окруженной акулами. У него есть ружье, и другой пассажир говорит ему: «Почему не стреляешь в акул? Как только лодка затонет и мы окажемся в воде, ружье тебе уже не поможет». – «Глупец, – отвечает первый. – Зачем мне дразнить акул, если ни одна из них еще меня не укусила?»
Колючка, похоже, решил рискнуть:
– Я слышал другую историю, про лодку, окруженную дельфинами. И человек стрелял в них, пока у него не кончились патроны. «Зачем ты это сделал?» – спросил его друг, и тот ответил: «Потому что один из них был переодетой акулой». – «Который?» – спросил его спутник. «Глупец, – ответил первый. – Я же сказал – переодетый». И тут кровь в воде привлекла акул, но патронов в ружье уже не было.
– Спасибо вам всем за мудрые советы, – поблагодарил Алай. – Мне нужно обдумать все, что вы говорили.
Вирломи улыбнулась Колючке:
– Надо будет запомнить твой вариант истории. Трудно решить, какой из них смешнее. Возможно, один забавен для индусов, а другой – для мусульман.
Алай встал, по очереди пожимая руки сидящим за столом и тем самым позволяя им уйти. Продолжать разговор для Вирломи было уже слишком невежливо, но она все равно не сдавалась.
– А может, – сказала она, обращаясь ко всем сразу, – история Колючки забавна только для акул. Поскольку, если поверить в его историю, акулам ничего не грозит.
Вирломи никогда еще не заходила столь далеко. Будь она мусульманской женой, Алай мог взять ее за руку и мягко выпроводить за дверь, а потом объяснить ей, почему нельзя говорить такие вещи мужчинам, которые не могут ей свободно ответить.
Но будь она мусульманской женой, ее вообще не было бы за столом.
Алай обменялся рукопожатиями с остальными, и те высказали ему свое почтение. Но он также заметил настороженность в их взглядах. То, что он не помешал Вирломи нанести тяжкую обиду мужчине, пусть даже явно зашедшему слишком далеко, выглядело для них слабостью. Он знал, что сейчас они размышляют, какое на самом деле влияние имеет на него Вирломи и не превратился ли он из халифа в мужа под каблуком жены, считавшей себя богиней.
Короче говоря – не впал ли халиф Алай в идолопоклонничество, женившись на этой сумасшедшей?
Естественно, вслух такого никто сказать не мог – даже друг другу, даже наедине. Впрочем, вероятно, на самом деле они об этом даже не думали.
«Просто я сам так думаю», – промелькнула у Алая мысль.
Когда они остались одни, халиф вышел в туалет и вымыл лицо и руки. Жена последовала за ним.
– Ты силен или слаб? – спросила она. – Я вышла за тебя замуж ради твоей силы.
Алай промолчал.
– Ты сам знаешь – я права. Питер Виггин не сможет нас тронуть. Лишь Хань Цзы стоит между нами и объединением мира под нашей властью.
– Это неправда, Вирломи, – возразил Алай.
– Значит, и ты мне противоречишь?
– Мы равны – и наедине вполне можем друг другу противоречить.
– Если я не права – кто представляет бо́льшую угрозу, чем Хань Цзы?
– Если мы неспровоцированно нападем на Хань Цзы и сложится впечатление, что он может проиграть – или действительно проиграет, – возникнет опасность изгнания мусульманского населения из Европы и объединения европейских государств, возможно, с Соединенными Штатами и Россией. Вместо горной границы, которой Хань Цзы не угрожает, мы получим непригодную для обороны границу длиной в тысячи километров в Сибири и врагов, чьи объединенные военные силы намного превосходят наши.
– Америка? Европа? Эти разжиревшие старики?
– Вижу, ты тщательно обдумываешь мои идеи, – заметил Алай.
– Война ни в чем не дает уверенности, – сказала Вирломи. – Может случиться и то, и это. Я скажу тебе, что произойдет. Индия примет меры независимо от того, присоединятся к нам мусульмане или нет.
– Индия, у которой практически нет военного снаряжения и обученной армии, готова сразиться с закаленными ветеранами из Китая, причем без помощи турецких дивизий в Синьцзяне и индонезийских на Тайване?
– Индийский народ сделает все, о чем я его попрошу, – отрезала Вирломи.
– Индийский народ сделает все, о чем ты его попросишь, пока это возможно.
– Кто ты такой, чтобы утверждать, что возможно, а что нет?
– Вирломи, – сказал Алай, – я не Александр Македонский.
– Это как раз совершенно ясно. Собственно, Алай, ты вообще выиграл хоть одно сражение?
– Имеешь в виду – до или после последней войны с жукерами?
– Ну конечно – ты же из священного джиша! И потому всегда и во всем прав!
– И именно мой план отбил у китайцев охоту сражаться.
– Твой план? Который полностью зависел от моего небольшого отряда патриотов, удерживавшего китайскую армию в горах Восточной Индии?
– Нет, Вирломи. Твои действия спасли тысячи жизней, но даже если бы нам в Индии противостоял каждый китайский солдат, которого послали в горы, мы все равно бы победили.
– Легко говорить.
– Мой план заключался в том, что, пока большая часть китайских войск будет связана по рукам и ногам в Индии, турецкие войска займут Пекин и китайцам придется отзывать из Индии свою армию. Твой героический поступок спас многие жизни и приблизил нашу победу – примерно на две недели и около ста тысяч жертв. Так что я тебе благодарен. Но ты никогда не вела в бой большую армию.