Так продолжалось долго, сколько именно времени – он не знал, поскольку уже давно не вел счета дням. Во всяком случае, лето уже успело закончиться. Похолодало, зарядили дожди, дни становились короче, и желтые листья, упавшие вдруг под ноги, уже не воспринимались как досадная случайность.
Однажды рано утром в дверь его квартиры позвонили. Это было странно – обычно его посетители никогда не являлись вот так, наобум, а старались всегда заранее договориться о визите по телефону. В крайнем случае звонила, по телефону же, консьержка. А тут кто-то нагрянул без предварительной договоренности.
Когда прозвучал этот звонок, голова Виктора, которую он еле сумел оторвать от подушки и тут же уронил обратно, напоминала тяжелый, набитый грязным бельем и заплесневелыми объедками чемодан.
Звонок повторился – требовательно, настойчиво, как будто звонивший удерживал палец на кнопке. Кого это принесла нелегкая? Виктор выругался. Шатаясь, поднялся на вялые, слабые ноги; накинул валявшийся рядом на стуле халат, нашарил ногами тапочки и двинулся в долгое мучительное путешествие по собственной квартире. Барабанные перепонки терзала новая серия звонков.
– Да иду уже, иду! Хватит трезвонить! Кто там, Юра, ты, что ли?
Либо Юра, либо… Кто же еще? В крайнем случае Аллочка – если она решила снова повыяснять отношения… Виктор был уверен, что в его солидный дом с охраной случайный посетитель не проникнет. Поэтому он, не колеблясь, отпер дверь. И пережил небольшое нервное потрясение…
«Цыганка!» – вот было первое слово, которое почему-то возникло в голове при виде нежданной пришелицы. Несмотря на то что волосы у нее были совсем не черные, а, наоборот, соломенно-желтые – хотя, вероятно, крашеные. Цвет кожи – не по-цыгански смуглый, а нездорово-белый, мучнистый. На этом лице там и сям алели точки угрей, которые еще называют юношескими – пожалуй, единственная примета молодости незнакомки, потому что по хомячьим щекам и худой, но какой-то рыхлой, с обвисшей грудью, фигуре, полускрытой бесформенной юбкой и слишком теплой, не по погоде, курткой, ей можно было дать не меньше сорока.
Цыганкой же она показалась Виктору потому, что окружавшие ее дети, хлынувшие в открытую дверь радостной ордой, составляли целый табор. Старшему, такому же прыщавому, как мамаша, было лет двенадцать; младший пискливо голосил из байкового одеяльца у нее на руках. Виктору померещилось, что среди них было несколько двойняшек, а то и тройняшек. А может, и не померещилось… Ведь только наличием близнецов можно было объяснить, каким образом эта женщина (нет, несмотря на потасканный вид, она явно моложе сорока) успела обзавестись такой прорвой отпрысков.
Виктор уже хотел было захлопнуть дверь, но женщина ловко втиснула в проем ногу в стоптанной кроссовке. Одной рукой прижимая к груди кулек с младенцем, другую она уперла в бок и пошла в атаку на Виктора:
– И не стыдно, а? Он еще дверь закрывает, сволочь!.. Отобрал у многодетной матери квартиру и радуется! Совсем эти буржуи совесть потеряли!
Виктор попытался вытеснить пришелицу на лестничную площадку, однако против него выставили, точно щит, орущего младенца. После чего самого хозяина квартиры оттеснили в холл, а затем в гостиную, где уже обосновалась добрая половина «цыганят». Остальные рассеялись по квартире. Из туалета раздался шум спускаемой воды. Из кухни – звук открываемого холодильника. Кое-кто возродил старую школьную забаву – съезжал по перилам со второго этажа. Двое пацанят, нисколько не смущаясь присутствием Виктора, включили телевизор с плазменным экраном и упоенно щелкали пультом.
– Что за ерунда? У кого это я отобрал квартиру? Это была чистая сделка… предыдущий владелец умер… могу документы предъявить…
Виктор с трудом отнял у возбужденно галдящей малышни телевизионный пульт. Вообще-то он всегда считал, что любит детей – но не в таких же количествах!
Многодетная мать ехидно улыбнулась. На правом краю улыбки победно сверкнул золотой зуб.
– Ох, скажите на милость, документы он мне предъявит! Я тоже, знаете ли, могу документы предъявить! И я это сделаю – вот увидите, сделаю! Я хоть и не из тех, которые на Канары по выходным разъезжают, но нашла-таки деньги, чтоб адвоката нанять. И адвокат мне точно сказал: «Не беспокойтесь, Эльвира, наше дело верное».
Маленькая грязная ручонка снова потянула пульт к себе. На этот раз Виктор выпустил его без сопротивления.
– Я – Эльвира Панасенко, родная дочь покойного Станислава Самойловича Панасенко, который был тут прописан, – запоздало представилась незваная гостья.
– И что с того?
– А то, что моя доля в отцовской квартире тоже была! – тут она заговорила торопливо, явно повторяя заученные чужие слова. – При заключении сделки должны были учитываться мои интересы и интересы моих детей. А раз интересы не учитывались, – она с облегчением выдохнула и перешла на более привычный для нее язык, – то извини-подвинься, квартира не ваша, а моя! И вы тут проживаете незаконно! Скажите спасибо, что я еще по-человечески пришла, а не с милицией!..
Ярость полыхнула изнутри, опалила Виктора – та самая, неизвестно откуда пришедшая, но ставшая его неразлучной спутницей в последнее время. Сами собой стиснулись кулаки. Он уже видел, как его зажатая пятерня устремляется прямо в этот наглый рот, превращая его в кровавое месиво; как, отлетев по касательной, врезается в стену и затихает, прощально пискнув, байковый кулечек… От того, чтобы сделать эту картину явью, удержала не совесть, а корысть. Если он нанесет побои женщине, да еще заденет грудного ребенка, то однозначно попадет под статью. А чтобы сохранить квартиру и разобраться во всем, придется сдерживаться…
– Та-ак, – размеренно, толчками забивая внутрь опасную ярость, произнес Виктор. – Вот что, хватит. Через минуту чтобы духу вашего здесь не было, слышите?! Иначе я за себя не отвечаю.
И, подойдя к радиотелефону, каким-то образом не попавшему в поле зрения детской орды и потому уцелевшему, набрал номер консьержки и заорал:
– Дежурная? Кто там сегодня? Ах, Евгения Михайловна! Вы что там, спите на посту? Как ко мне проникла эта полоумная тетка с ее выродками?
– Виктор Петрович, – зажурчал в трубке оправдывающийся голос, – да разве бы я… Не сердитесь, умоляю! Я же и сама не хотела их пускать! Но мне позвонил ваш друг, Александр Николаевич…
– Варфоломеев?
Сашка?! Он-то тут при чем?
– Он пытался до вас дозвониться с утра… Не смог… Предупредил меня, чтобы я пропустила к вам эту… эту особу… И еще просил передать, что ему нужно немедленно с вами увидеться. Так и сказал – немедленно…
Глава восьмая, в которой Дмитрий Волковской выходит на новый виток своих исследований
В двадцатых годах XX века Дмитрий Волковской был едва ли не самым модным врачом Ленинграда. Среди его пациентов попадались и знаменитые актеры, и иностранные дипломаты, и представители партийной верхушки города, а также их жены, дети, любовницы и любовники. О Волковском ходили легенды, утверждавшие, что профессор способен поставить точный диагноз в самых что ни на есть запутанных случаях и чудодейственным образом спасает даже тех больных, которые были признаны безнадежными всей остальной медицинской наукой.
Что касается этой самой остальной медицинской науки, то она открыто недолюбливала профессора Волковского. Одни открыто называли его шарлатаном, другие обсуждали вполголоса его методы, дивясь и недоумевая, третьи морщились при одном упоминании о нем и просили собеседников вообще не произносить при них его имени.
Знаменитый врач и впрямь отличался великими странностями. Прием в его квартире всегда начинал ассистент, который тщательно опрашивал каждого больного о его болезни в просторной, очень ярко освещенной комнате. А затем, без перерыва, проводил пациента в другую комнату, где было совершенно темно, и удалялся. С полминуты бедняга больной полностью терял ориентацию в пространстве: ему представлялось, будто бы он навсегда попал в область кромешного мрака, совершеннейшего небытия и уже никогда больше не выберется отсюда. Только через некоторое время глаза привыкали к темноте и начинали различать черные драпировки, покрывающие стены сверху донизу. Изредка эти драпировки колыхались, точно от дуновения воздуха. Потом неожиданно загоралась небольшая лампа на столе, за которым сидел сам профессор, оказывающийся, к удивлению тех, кто его еще не знал, довольно молодым человеком в блестящих очках, с аккуратной бородкой и цепким, точно пронизывающим рентгеном, взглядом. Он говорил мягким низким голосом, и говорил так приятно и учтиво, что голос его, казалось, так и закрадывался в душу. Речь Волковского обладала удивительным, сродни гипнотическому, воздействием. Буквально через пару минут беседы пациента так и тянуло рассказать ему все, что люди обычно скрывают: о том, как в детстве привязывал дворовой Жучке жестянку на хвост, о первых опытах мастурбации, о той долговязой девице, с которой познакомился на бульваре, и о дяде Мише, умершем в Луге от сифилиса… Впоследствии, выйдя от профессора, пациенты удивлялись собственной откровенности и нередко стыдились ее. Но пока они сидели напротив стола Волковского, потребность рассказать о себе все, выплеснуть все до самого донышка, вывернуться наизнанку представлялась самым естественным делом.
Увлеченные собственным рассказом пациенты редко замечали, что одна из стен кабинета, та, к которой они сидели спиной, была полностью зеркальной. Мало внимания обращали они и на странное приспособление, всегда находившееся на столе между стопкой хорошей бумаги и письменным прибором с двумя перьями и чернильницей, – некую сложную систему зеркал, замысловато скрепленных ободьями и спицами из белого металла. Во время приема врач иногда заглядывал в эти зеркала, отражавшие, казалось, лишь темноту. Большинство пациентов полагали, что эта машинка служит для осмотра горла или проверки глаз, однако мысли спросить ни у кого не возникало.
На случай вопросов у Дмитрия Волковского было заготовлено примерно такое объяснение. Вполне убедительное. Поскольку если бы он открыл истинное назначение своего прибора, ему бы никто не поверил…
В тот далекий день, день его второго рождения, Дмитрий со всех ног бежал от дома Арины и остановился только тогда, когда оказался уже очень далеко от деревни. Тут он позволил себе небольшую передышку и, уйдя от дороги подальше в лес, прислонился спиной к стволу растерявшей листву березы и попытался как следует все обдумать. Ясно было одно – возвращаться в деревню ему никак нельзя. Ощупав карманы тулупа, Волковской с радостью обнаружил, что у него с собой самое необходимое – паспорт и немного денег. И это открытие значительно облегчало его жизнь.
Отыскав дорогу, ведущую к городу, Дмитрий не без труда добрался до Орла, откуда дал телеграмму-молнию университетскому товарищу, умоляя выслать денег на билет. Волковскому везло – или это ведьма Арина продолжала, даже после смерти, помогать ему? Во всяком случае, товарищ телеграмму получил и откликнулся незамедлительно. Уже на следующий день поезд умчал Дмитрия в Петроград, где везение продолжилось. Знакомый профессор университета сразу признал в Волковском одного из лучших своих студентов и с удовольствием взял его к себе ассистентом. Он и не предполагал, что перед ним уже совсем другой человек…
Под прикрытием того, что работает над обширным научным трудом, Дмитрий стал посещать библиотеки, но разыскивал в хранилищах литературу не столько о медицине, сколько о тайных знаниях, науках, давно отвергнутых людьми, которые слишком много возомнили о своем разуме. На его счастье, такая литература сохранилась, и получить ее на руки еще было относительно легко.
Вот когда Волковской с благодарностью вспомнил частные уроки, которые давал второгодникам! Вспомнил бестолковых оболтусов, которым вдалбливал латинские спряжения до того, что они намертво впились в его собственный мозг. Вспомнил и гимназического латиниста по прозвищу Свистулька, который своим смешным прерывистым фальцетом декламировал цитаты из Катулла и Марка Аврелия… Для изучения средневековых книг все это, когда-то до тошноты противное, оказалось неоценимым богатством.
В поисках нужных книг он ездил в библиотеки других городов, сделался завсегдатаем букинистических магазинов и книжных лавок, постоянно толкался на рынках. С большим трудом, просеивая горы ненужной шелухи, как старатель просеивает пустую руду в поисках крупиц золота, Волковской постепенно находил ответы на вопросы, поставленные его нетерпеливым умом. Очень помогали ему и те знания и умения, которые он получил от Арины.
Несмотря на то что он был учеником колдуньи, считать себя колдуном Дмитрий не хотел. Кто такой колдун в народном представлении? Тот, кто продал душу дьяволу. Состоящий в непосредственном общении с нечистой силой, которая дает ему возможности для совершения тех или иных поступков, главным образом недобрых. Человек, вызывающий недоверие, страх, а то и ненависть у всех окружающих. Вдова Арина – типичный тому пример. Со всеми этими голосами, шумами и стуками, которые чудились деревенским в ее доме. Хотя не исключено, что все это «очевидцы» просто придумали для пущего эффекта. Но факт остается фактом – Арину ненавидели и боялись.
Такой путь Дмитрия не устраивал. В глубине души Волковской оставался атеистом. Его ясный, вышколенный университетским образованием ум находил в рукописях алхимиков и средневековых еретиков сведения, которые шли вразрез с современной медициной, однако во всем остальном – по логике, по материализму своих оснований – вполне заслуживали звания науки. Он понимал – чтобы применять их на практике, нет необходимости свидетельствовать верность дьяволу, осквернять алтари и проделывать другие глупые нелогичные действия, так же как нет подобной необходимости для того, чтобы вылечить ангину или прооперировать аппендицит. Просто современная наука еще не достигла такой стадии развития, на котором сможет изучать ауру (этот термин он почерпнул из трудов теософов и современных мистиков), ее повреждения и методы воздействия на нее.
Что же касается Арины, которую Волковской не переставал вспоминать во время своих занятий, то теперь она представлялась ему лишь жертвой народного суеверия. Да, эта малограмотная женщина действительно обладала способностями и умениями, которые не развиты у обычных людей. При этом она действительно была психически нездорова, во всяком случае, неуравновешенна. Воздействовав на расстоянии огромной силой своей энергии на его, Дмитрия, ауру, она сумела вылечить его травмированную голову (хотя, казалось бы, ситуация была совершенно безнадежной) – и сама убедила себя в том, что теперь должна умереть, отдав собственную жизнь взамен спасенной жизни Волковского. А свернутая шея? Тоже ничего удивительного. Человек, находящийся в особом состоянии психики, способен проделывать со своим телом и не такие труднопостижимые вещи, это подтвердит каждый, кто когда-либо посещал клинику для душевнобольных… Одним словом, Арина – пример того, как не стоит поступать, чтобы не устроить самому себе печальный конец.
Тем не менее Волковской был бесконечно благодарен своей наставнице, которая помогла ему сделать первые шаги в постижении тайной науки. Во-первых, ее схема устройства мира, основанная на учении об энергетике и аурах, нашла свое подтверждение как в средневековых рукописях, так и в современной эзотерической литературе. А во-вторых, под ее руководством Волковской сам овладел искусством видеть ауру. Правда, этот процесс был очень трудоемким, так как требовал от него огромного напряжения и значительной траты энергии.
Изучая древние книги, Дмитрий обнаружил, что не стал первооткрывателем в своей области – многие исследования и изобретения существовали уже задолго до него. И это показалось естественно – человеку свойственно восполнять недостаток своих способностей техническими приспособлениями. Чтобы возместить недостаток быстроты ног, придумано колесо, чтобы усилить зрение, изобретены подзорная труба и бинокль, микроскоп и телескоп; неумение летать компенсируют воздушные шары, дирижабли и аэропланы. Неудивительно, что средневековые ученые задумывались над прибором, помогающим видеть ауру, – в их рукописях Волковскому встретилось несколько теоретических описаний и даже чертежей подобного устройства.
Потратив более года на доработку и усовершенствование их идей с позиций современной оптики, Дмитрий сумел создать подобный прибор и остался доволен своим изобретением. Он назвал его мируаром – от французского слова le miroir, то есть зеркало. Мируар устанавливался в абсолютно темной комнате, и когда на человека, находящегося в ней, особым образом направлялся специальный луч, то в зеркале за его спиной отражался не только он сам, но и его аура. Рассматривать и изучать ее теперь было значительно проще, никаких особенных усилий не требовалось.
Данные, полученные благодаря мируару, значительно помогали Волковскому в работе, но ни в коем случае не заменяли собой других, более традиционных средств диагностики. Да и лечение больных, разумеется, не сводилось к манипуляции с аурой – это было лишь частью процесса, при этом незначительной. Волковской действительно был хорошим врачом, в самом что ни на есть привычном понимании этого слова. Изучение тайных наук не выветрило из его головы ни полученные в университете знания, ни богатый опыт, приобретенный во время деревенской практики. Так что свою медицинскую славу Дмитрий Владимирович Волковской завоевал вполне заслуженно.
Пока в его жизни все шло как нельзя лучше, но Дмитрий отлично понимал, что не имеет права расслабляться. Во-первых, он жил в непредсказуемой стране, в которой в любую минуту могло случиться все, что угодно. Одно время он всерьез подумывал о том, чтобы перебраться в какое-нибудь другое, более спокойное и надежное государство, во Францию или Швейцарию. Но увы! Момент, когда эмигрировать было относительно несложно, Волковской упустил. Теперь же это было сопряжено с немалым риском, а рисковать он не хотел – слишком дорожил своей жизнью, своей свободой и своими знаниями.