– Что? Что случилось? – прерывающимся от волнения голосом спросила она мужа, который лежал на кровати с зеленоватым лицом и сизыми губами.
– Не знаю, – слабо прошелестел Сергей, – живот почему-то болит.
– Что? Где? Давно? – сыпала вопросами Женя, ощупывая тело мужа, будто могла определить руками, что с ним произошло.
– Везде… с утра…
– Но-шпу пил?
– Пил… всю выпил…
– Я еще принес… и тут вот что-то другое, в аптеке посоветовали, – ввернул Игорь и положил на журнальный столик две упаковки лекарств, ярких, будто не с таблетками, а с конфетами-монпансье.
– Выпил, и что? – с надеждой спросила Женя, хотя видно было, что толку от но-шпы никакого.
– Ничего… – подтвердил ее догадку муж.
– Понятно… Надо срочно вызвать «Скорую»!
– Не надо, пройдет! – попытался крикнуть Сергей и даже хотел привстать, но тут же рухнул обратно на подушку, а лоб его мгновенно покрыли капли пота.
– Звони, Игорь, в «Скорую», – прошептала Женя, потому что от волнения сама не смогла бы попасть пальцем на нужную кнопку телефона.
Приехавшая по вызову толстенькая и коротенькая врач сказала:
– Быстро собирайте больного, поехали!
– Что с ним? – по-петушиному задиристо крикнула Женя.
– Острый живот, – сказала ничего не значащую фразу врач, но Жене сразу стало легче, потому что какой-никакой диагноз все-таки поставлен. Врачи – они на то и врачи, что знают, как лечить «острый живот».
– Я поеду с ним? – жалко спросила Женя.
– Не надо, он взрослый человек, – ответила коротенькая женщина, но потом еще раз глянула на Сергея и согласилась: – Вообще-то… давайте… мало ли что…
Это ее «мало ли что» сразу свело на нет утешительный диагноз «острый живот». У Жени тут же до тошноты скрутило ее собственные внутренности. Но до себя ли ей было? Уже в машине «Скорой помощи» она сообразила, что надела дубленку прямо на бюстгальтер. Дрожащей рукой застегивая джинсы, она не отрывала взгляда от мужа. Сергею становилось все хуже. Это было видно по ввалившимся глазам и обострившимся скулам. Жене казалось, что и у нее точно такие же глаза и такие же скулы. Она воспринимала боль Сергея, как свою собственную. И виновата в его боли была тоже она. Это все из-за нее. Сергей подумал, что больше не нужен ей, и заболел.
В приемном покое мужа поместили в комнатку, разделенную развешанными простынями на боксы. В каждом боксе стоял застеленный детской короткой клеенкой топчан с плоской подушкой в такой же рыжей клеенчатой наволочке. В соседнем – стонал и охал какой-то старик и, видимо, уже давно, потому что как-то уж очень обреченно. В открытую дверь туалета было видно и очень хорошо слышно, как молодую женщину выворачивало наизнанку. Содержимое ее желудка мощными струями летело частично в унитаз, частично со смаком шлепалось на кафельный пол. Все эти душераздирающие звуки совершенно не волновали дежурную приемного покоя. Она спокойно и совершенно бесстрастно заполняла журнал.
– Нужно же что-то делать, – осторожно напомнила ей Женя, потому что муж, который в нормальной жизни имел рост метр восемьдесят два, на своем рыжем топчане настолько сжался и уменьшился в размерах, что ей стало по-настоящему страшно.
Женщина удивленно посмотрела на нее поверх очков и сказала:
– Щас будем.
Она еще некоторое время заполняла свой журнал. Потом встала, лениво вытащила откуда-то градусник и вставила его Сергею под мышку.
– Понимаете, у него не температура, у него – острый живот, – опять напомнила ей Женя.
Женщина даже не удостоила ее взглядом, зато откуда-то из-за простыни вынырнула молоденькая девушка с синим чемоданчиком. В чемоданчике оказалась уйма всяких пробирок, стеклышек и трубочек. Девушка поколдовала над ними и как-то незаметно взяла у Сергея кровь. Это несколько приободрило Женю, но ненадолго, потому что после ухода девушки муж опять оказался брошенным на произвол судьбы. Старик по-прежнему кряхтел и стонал, а женщина так и не выходила из туалета. Уже ничего не падало мимо унитаза, но ужасающие звуки холостых рвотных спазмов продолжали оглашать помещение.
Жене очень хотелось закричать, и она это непременно сделала бы, если бы, опять же, из-за простыни не вынырнул худенький мужчина в очках и не приступил к Сергею с расспросами. Жене казалось, что он спрашивает сущую ерунду и что спрашивать надо совсем другое, а еще лучше – ни о чем не спрашивать, а сразу начинать лечить, желательно прямо в боксе. В конце концов худенький доктор велел поднять больного на лифте в палату. Сергей, жалко улыбнувшись Жене, исчез за деревянной створкой старинного лифта, которую открывала и закрывала специально приспособленная к этому делу пожилая женщина с многоярусным подбородком и седым реденьким перманентом.
– Что с ним? – наконец во всю силу легких крикнула Женя, вцепившись в белый рукав врача.
– Хирургическое заболевание, – туманно объяснил худенький доктор, но ей это опять понравилось, так как несколько сужало необъятный диагноз «острый живот». Женя понимала, что «острые животы» бывают разные. Одни требуют хирургического вмешательства, другие – нет. Врач сумел разобраться, что живот Сергея этого требует. Да… хорошо, что разобрался этот врач… Этот врач? А может быть… Ведь Галка говорила, что он отрезал ей желчный пузырь… Юра? Филиппов? Самый лучший хирург Колпина? Вроде не похож…
Она опять вцепилась в белый халат врача, который уже собирался уйти, и торопливо заговорила:
– Понимаете, это мой муж… У него хирургическое заболевание… а я… я – Женя! Понимаете, Женя… – Она очень хотела назвать свою девичью фамилию, но почему-то никак не могла ее вспомнить.
– У вас очень хорошее имя, доброе, домашнее, – сказал врач, которому не терпелось уйти, потому что он уже навидался всяких невменяемых родственников и знал, что с ними лучше всего разговаривать, когда операция уже позади.
– Нет, вы не поняли! Я – Женя! И мне нужно, чтобы операцию делал Юра… то есть Юрий Филиппов… Понимаете?!!
Дубленка, которую в духоте приемного покоя она расстегнула, распахнулась, и взору врача предстала полуобнаженная грудь, красиво приподнятая бюстье «Анжелика» с косточками. Он задержался на ней взглядом не долее минуты и сказал:
– Не надо так волноваться. Я сегодня дежурный врач, а потому и сделаю операцию.
– Но мне нужен Филиппов! – взвизгнула она.
– Все будет, как вы хотите, Женя. Я Филиппов, – улыбнулся он, запахнул на ней дубленку и предложил, не мешкая, отправляться домой, а с утра позвонить в справочную, чтобы получить нужную информацию.
Женя шла по улице, и ей уже не было жарко. Она была без шапки, без шарфа и перчаток, в дубленке почти на голое тело. Она корила себя за то, что не могла в нужный момент вспомнить собственную фамилию. Хорошо, что врач оказался Юрой. На самом деле она должна была его сразу узнать. Он не слишком изменился. Такой же худенький, в очках и очень спокойный. Он и в детстве поражал всех невозмутимостью и спокойствием. Когда однажды во дворе они высадили мячом окно Анастасии Петровны Крашенинниковой, самого звероподобного детского стоматолога, какие только бывают на свете, именно Юра остался вести с ней дипломатические переговоры, закончившиеся, кстати сказать, весьма успешно. Всех же остальных участников игры тогда моментально смыло со двора, будто приливной волной. Наверно, хирурги такими и должны быть с самого детства. Как он хорошо сказал: «Я Филиппов». Это означало, что все будет хорошо и ничего бояться не следует. Если вспомнить классические образцы, то так говорят только настоящие мужчины. «Спокойно, Маша, я Дубровский». «Спокойно, Женя, я Филиппов».
И все-таки ей было настолько неспокойно, что заснуть в ту ночь она не смогла. Она сидела, завернувшись в одеяло, в их с Сергеем супружеской постели и тихо плакала. Утром ей придется опять брать день за свой счет по семейным обстоятельствам. Женя очень редко позволяла себе подобное, а тут вдруг получается второй раз подряд. Сначала для одного мужчины, потом – для другого. Для другого, то есть для мужа, ей скорее всего придется брать несколько дней. Он же будет совсем беспомощным после операции. Сереженька, бедный… Пусть он ее простит, потому что она любит его! А как же Саша? Женя представила себе красивое лицо Ермоленко, его пламенное признание в том, что она самая светлая женщина в его жизни, и с ужасом осознала, что его она тоже любит. Как же так? Разве можно любить двух мужчин сразу? Всем известны вечные женские приговорки: дорогой, любимый, единственный. А тут сразу двое любимых… И почему у нее все не как у людей, неправильно? Или это у людей не так? И кто знает, как правильно?
Утром, как можно раньше, Женя примчалась в больницу к мужу. Она почему-то думала, что увидит его в отдельной палате, увитого разноцветными проводками, подключенными к космическому пульту с мигающими лампочками и ползущими по мониторам диаграммами. Действительность превзошла ее самые смелые ожидания. Сергей, седьмой в шестиместной палате, лежал прямо напротив двери на узком топчане без всяких признаков проводков и диаграмм. На нем была белая больничная рубаха с бордовыми ягодками и синим клеймом у ворота «хирург. отд. № 2». Мужчине, который лежал в углу у окна, как раз делали клизму, и палата была погружена в невообразимую вонь. Женя хотела переждать это мрачное действо в коридоре, но медсестра махнула ей рукой: мол, проходите, чего ждать, если тут каждую минуту какие-нибудь неслабые процедуры на семь-то человек.
Стараясь дышать неглубоко и только ртом, который не так чувствителен к запахам, и не смотреть в тот клизменный угол, Женя присела на шаткую табуреточку возле мужа. Сергей спал или находился в забытьи. Женя беспомощно оглянулась на медсестру. Та, закрыв нижнюю половину тела мужчины на судне одеялом, собиралась вынести из палаты стойку с кружкой Эсмарха.
– А он… что… – шепотом спросила Женя, показывая на мужа. – Ему плохо?
– Ему нормально, – бодро ответила медсестра с острым носиком и очень цепкими глазами, каковые наверняка и должны быть у медсестер, чтобы не пропустить у больных каких-нибудь важных перемен. – После операции все почти сутки спят, так что вам лучше прийти завтра.
– А сегодня…
– А сегодня ему почти ничего не надо. Сбегайте в магазин напротив больничного городка, купите воды без газа – и все дела!
– Я принесла! – обрадовалась Женя. – Мне в справочной сказали…
Она хотела выставить на тумбочку пару голубых пластиковых бутылок, но никакой тумбочки рядом с топчаном не было.
– А куда же… – опять растерялась Женя и испугалась до противных мурашек на теле.
– Вот когда с табуретки слезете, на нее и поставите, – сказала участливая медсестра. – А после одиннадцати будет выписка, освободится кровать, мы его и переложим. Там вам будет и тумбочка, и личное судно.
– Женя… – Сергей вдруг подал голос. Он показался ей чужим и будто раздавшимся из-под воды.
– Я, Сереженька, я!! – неуместно громко для больницы выкрикнула Женя. – Как ты?
– Нормально… Спать хочется…
– Так ты спи, спи, а я посижу…
– Вот говорю вам – идите, женщина! – сказала вдруг неизвестно почему рассердившаяся медсестра. – Прямо пройти негде, вы же видите! А завтра милости просим! Уж наговоритесь всласть!
Женя тут же спрыгнула с качающейся табуретки, выставила на нее две бутылки «Aqua Minerale», негазированной, и вылетела в коридор впереди кружки Эсмарха. Она смутно чувствовала, что не права. Надо было остаться и служить Сергею преданной собакой. Подумаешь, не протащить этой тетке свои клизмы! У нее клизмы, а у Жени – муж. Чувствуешь разницу, ретивая жрица клизматория?!
Все дело в том, что Женя была здоровой женщиной. Как каждого здорового человека, ее пугали и кружки Эсмарха на стойках, и капельницы, и более всего люди в белых халатах, которые без всякого сострадания очень больно берут кровь, делают уколы, чересчур далеко залезают в горло и в другие отверстия, ему прямо противоположные, пишут в карточке запредельноневнятными медицинскими почерками и выносят приговоры: «Пациент скорее жив, чем мертв», «…скорее мертв, чем жив», «…если пациент умрет, так и так умрет, а если выживет, так и так выживет…» Правда, нынче по коридору сновало множество медработников не в белых, а в кокетливых розовых халатиках, голубых и даже в некоем подобии брючных костюмов цвета морской волны, но это разнообразие цветов спокойствия Жене не прибавило. Она топталась в коридоре, размышляя, в какую сторону двинуть, у кого спросить, во что в конце концов вылился «острый живот» Сергея, и очень хотела выплакать накативший на нее в этом учреждении ужас.
Наобум определив направление движения, Женя повернула вправо и натолкнулась на доктора Филиппова. Она бросилась ему на грудь с криком:
– Что с ним?
Юра осторожно отцепил от своего по-прежнему белого халата ее руки и, улыбаясь, сказал:
– Я вас помню. Вы Женя.
Она кивнула.
– Все нормально, Женя, – продолжал улыбаться Филиппов. – Всего лишь аппендицит, правда, уже начался перитонит. В общем, вы вовремя приехали. Еще бы немного промедлили, и… Но вы успели, и теперь ваш муж будет поправляться.
Еще бы промедлили… Начался перитонит… Это она, Женя, медлила, обнимаясь с другим мужчиной. Если бы не пришла Никольская, то она медлила бы еще, и Сергей…
– Что с вами, Женя? – засуетился Филиппов, пытаясь поднять съехавшую на пол женщину. – Говорю же вам: все уже позади! Все в порядке, слышите? – И крикнул куда-то в пространство: – Зоя! Тут опять с родственницей плохо! Укол!
– Нет-нет… – очнулась Женя. – Не надо уколов… Я сейчас… У меня просто обстоятельства… особые… извините…
С помощью Филиппова она поднялась с пола, отерла проступившую на лбу испарину и сказала:
– Юра, я не просто Женя. Я Женя Богданова. Мы жили в одном доме на улице Вокзальной. Помнишь: «Море волнуется раз, море волнуется два…»? Почему-то мужчины меня не узнают. А Галка сразу узнала… ну, которая за Николаева замуж вышла…
– Женька… Не может быть… – растерялся всегда уверенный в себе лучший хирург города Колпина. – Вот так номер! А я все думаю, кого мне эта Женя напоминает! Вот оно что!
– Юрий Петрович! В двести восьмой палате у дедка открылось кровотечение! – К Филиппову подскочила юная медсестричка.
– Да-да, сейчас иду… – ответил ей Юра, посмотрел на Женю и еще раз сказал: – Выше нос, Женька с улицы Вокзальной! Мы ж один за всех и все за одного! Прорвемся! А поговорим после! Обязательно! – И он помчался вслед за медсестрой в голубом брючном костюме, отделанном элегантным снежно-белым кантом.
* * *Игорь Краевский намеревался и дальше встречаться с Таней Казаковой, хотя после разговора с Кристиной несколько охладел к ней. Он понял, что у обеих девушек рыльце в пушку, только не знал, которая врет больше. С тех пор как он снял свои страшенные очки, на него вообще все девушки смотрят благосклонно, и в школе, и на улице. Может, ну их, этих Кристин с Татьянами?! Вон их сколько, хорошеньких, раскатывающих на него свои крашеные губки! Одна другой лучше!
С другой стороны, с Казаковой ему было хорошо. Она страстна и нежна одновременно и абсолютно все позволяет. И что бы там ни было вначале, сейчас она его любит. Он это точно знает. Ошибиться невозможно. Вот только с женитьбой он, пожалуй, погорячился. Торопиться с этим не надо, потому что… не надо – и все! Кристина, например, гораздо красивее Татьяны и тоже что-то такое лопочет про любовь. Конечно, она его здорово оскорбила, но, кто знает, как повел бы себя он, если бы на девушке были такие, как у него, нечеловеческие очки. Таня на три дня уехала на похороны какого-то родственника, кажется, родного брата матери, и у него, Игоря, есть время приглядеться к Кирьяновой. А там он… выберет, кто лучше, с кем ему приятнее, да и вообще… может быть, есть смысл и с двумя… Не жениться же, в самом деле! Он, скорее всего, теперь вообще никогда не женится. Чуть дурака не свалял! Отцу с матерью наговорил всякой ерунды. Кстати, пока отец в больнице, пока мать сидит возле него чуть ли не сутками, есть смысл заняться Кирьяновой.
В этот день Игорь впервые посмотрел на Кристину особо томным взором. Она среагировала быстро и так, как ему было нужно. После уроков подошла к нему и спросила:
– Мне показалось, ты хотел поговорить насчет Татьяны.
– Тебе правильно показалось, – согласился Игорь и пошел к выходу. Теперь ему ни о чем не надо было умолять девушек и выпрашивать свиданий. Они сами лезли к нему в сети. Он не оборачивался, но знал, что Кристина идет за ним.
Она действительно шла следом.
Возле дверей своей квартиры Краевский спросил, насмешливо поглядывая на девушку:
– Куда изволите: наверх к мусоропроводу или прямо – в квартиру?
– Сам знаешь, – буркнула она, и он открыл дверь.
– Ну и что еще ты хочешь рассказать мне про Таню? – опять спросил Игорь, когда они вошли в прихожую. – Я весь внимание!
Кристина подумала немного и решила Казакову не поминать.
– Я люблю тебя, – сказала она, прямо глядя в глаза Краевскому и мучительно краснея.
– Как будем доказывать? – нехорошо улыбнулся Игорь.
– А как бы тебе хотелось?
– Раздевайся!
– В каком смысле? – испугалась Кристина и попятилась к двери.
– В прямом, то есть догола!
– Что… прямо здесь, в коридоре…
– Прямо здесь! – жестко приказал Краевский. – Если уж так любишь, как говоришь, то какая тебе разница где! Целовалась же ты возле мусоропровода – и ничего! А здесь, в прихожей, все-таки почище.
– А может быть, тогда у мусоропровода и раздеться? – запальчиво выкрикнула Кристина.
– Тоже неплохой вариант, – кивнул Краевский и, просунув руку за спину прижавшейся к двери девушки, открыл замок. – Пошли!
Кристина захлопнула дверь спиной и спокойно сказала:
– Хорошо. Пусть будет здесь. Раздеться так раздеться! Как скажешь!
Она сбросила с плеча на пол школьную сумку, потом куртку, расшнуровала кроссовки и, пристально глядя в лицо Краевскому, кинула их одну за другой ему под ноги. Туда же полетели свитер, джинсы, футболка. Кристина стояла перед Игорем в белом полупрозрачном белье, очень красивая и страшно желанная. Он перестал гадко улыбаться, и она спросила:
– Дальше мне тоже раздеваться или, может быть, ты… сделаешь это сам?
– Что? – насторожился Игорь.
– Снимешь с меня остальное… говорят, парни любят раздевать девушек…