– Мой господин, великий эмир… – начал он.
– Когда привезешь, тогда и встретимся, – оборвал я, разворачивая гнедого арабского жеребца, одного из тех, что были в табуне, захваченном Мончуком.
– Подожди, тридцать фунтов – это много! – высоким, но уже деловым голосом заявил переговорщик. – У эмира нет с собой столько золота. Тебе придется подождать, когда он захватит Согдею.
– Я бы подождал, но Асад не сможет. Ему тяжело в плену, а при попытке к бегству погибнет, – предупредил я.
– Эмир готов заплатить три фунта, – предложил переговорщик.
Если бы он начал с трети запрошенного мной, значит, золота, действительно, не хватает. Десятая часть обозначала обычный, базарный торг. Переговорщик льстил, клялся, угрожал – и потихоньку снижал сумму.
На двадцати фунтах я уперся:
– На меньшее не соглашусь. У меня большой отряд, всем нужна добыча. К выкупу добавим твоего жеребца.
Всегда надо потребовать что-то очень ценное именно для переговорщика. Тогда он забывает об интересах дела, отстаивая личные.
– Этот конь стоит целое состояние! – возмутился сельджук.
– Тогда продай его и заплати тридцать фунтов, помоги своему эмиру, – посоветовал я. – Он этого не забудет, воздаст тебе сторицей.
Судя по скривившемуся лицу переговорщика, эмир забудет, еще и как забудет!
– Хорошо, двадцать фунтов золота и все пленные русичи и половцы, – предложил он. – Только пленных получите завтра.
– Завтра и Асада получите, – сказал я.
– Они нужны нам, чтобы изготовить осадные башни и тараны, – сделал он последнюю попытку выторговать еще хоть что-нибудь.
– Сегодня отдадите золото и русичей, взамен которых получите племянника, а завтра утром обменяем половцев на его женщин, – предложил я.
Переговорщик принял мои условия. Что меня насторожило. Пока он ездил за золотом и пленными, я спросил проводника Феофана:
– Вдоль берега конный отряд проедут?
– Это вряд ли, – уверенно ответил тавр. – Там пеший с трудом проберется.
– А есть дорога, по которой можно зайти нам в тыл? – задал я следующий вопрос.
– Конечно, есть, – ответил он. – Только крюк порядочный придется давать.
– Сколько времени потребуется конному отряду, чтобы зайти нам в тыл? – поинтересовался я.
– Смотря, как скакать будут, – ответил тавр Феофан, почесав затылок, для чего сдвинул на глаза круглую войлочную шапку. Вернув шапку на прежнее место, высказался точнее: – Если сейчас выедут, самое раннее – завтра на рассвете будут здесь.
Теперь понятно было, зачем сельджуки тянут время. Жаль, сразу не догадался. Мог бы выторговать больше золота.
Его привезли в кожаном мешке после полудня. Монеты, слитки, несколько браслетов и два кубка вместимостью граммов на триста каждый, из которых повыковыривали драгоценные камни, по четыре из каждого. Камни раньше были центрами барельефных шестилепестковых цветов. Я решил, что заберу эти кубки себе и вставлю в один красные драгоценные камни, а в другой – синие. Безмена у меня не было, а сельджуки не привезли специально. Наверное, было меньше семи килограммов, но я не стал придираться к мелочам. Пригнали пленных русичей, около сотни, примерно пятая часть которых были легкораненые. Все босые, в грязных рваных рубахах и портах. Вид затюканный, покорный.
Отдав взамен Асада, я потребовал:
– Чтобы половцы были к восходу солнца. Иначе убью его баб.
– Будут, не сомневайся, – заверил меня переговорщик. Теперь он был без доспеха, но почему-то казался толще. – Может, немного задержимся. Сам понимаешь, привести их сюда – это столько мороки.
– Немного подожду, – смилостивился я.
Мы расстались довольные друг другом. Это говорило о том, что каждый считал, что надул другого. Переговорщик с Асадом под охраной двух десятков всадников поскакали к Согдее. Я с золотом и пленными отправился в противоположную сторону. Как только мы зашли в лес и стали не видны сельджукам, приказал бывшим пленникам:
– А теперь, ребята, бегом, если жить хотите.
Жить они хотели. Даже раненые бежали довольно резво. К этому времени на ладью были погружены трофейная одежда и часть оружия и изготовлены из веревок и палочек узды для лошадей. К сожалению, ременных узд и седел на всех освобожденных из плена не хватало. Им выдали по щиту, сабле и луку со стрелами или копью и по лошади. Раненные и слабые были отправлены на ладью. Будут грести, как сумеют. В море сельджуки не достанут их. Ладья уже была на плаву. Из своих на ней я оставил пять человек. Ладья сразу отправилась в Херсон. Мы же последовали туда по суше. Впереди авангард из двадцати человек. За ним основные силы, табун лошадей и три наложницы Асада. Возвращаться к нему женщины не захотели. Их захватили в плен в районе будущей Керчи. Я пообещал, что в Херсоне отпущу на волю. Замыкали колонну три десятка человек, в основном бывшие пленные из тех, кого мы освободили в ложбине. Эти будут отбиваться до последнего. Теперь они знают на собственной шкуре в прямом смысле слова, что такое плен. По горной дороге быстро не поскачешь. Мы делали не больше пяти километров в час. Никто не отставал. Часа через три с половиной добрались по того места, где в нашу дорогу втыкалась справа другая, идущая из степных районов.
– Если послали отряд к нам в тыл, то обязательно здесь проедут, – сообщил проводник Феофан.
– Значит, приготовимся к встрече, – решил я.
В паре километрах от перекрестка вторая дорога проходила между двумя вершинами, склоны которых были покрыты деревьями и густым кустарником. Там я и расставил арбалетчиков и лучников. Места выбирал с учетом всех факторов, включая панические действия противника. За две предыдущие жизни я стал специалистом по засадам.
Сельджуки появились, когда солнце уже садилось. Их было сотен пять. Наверное, предполагали, что нас не меньше, чем мы перебили в ложбине, плюс освобожденные из плена. Передвигались быстро и неосторожно. Разведка ехала всего метрах в ста впереди. Видимо, были уверены, что мы находимся где-то возле Согдеи, ожидаем, когда приведут половцев. На командире был доспех из бронзовых пластин, надраенных до блеска. Когда на них падало солнце, они наливались оранжевым светом. Что ж, добавим к нему немного красного.
Мой болт попал ему в правое подреберье. Командир дернулся, выронил повод. Конь сделал еще несколько шагов и остановился. Наверное, чтобы седоку было удобнее падать. Обычно при попадании в правый бок падают влево, а этот завалился вправо. Я наблюдал это, заряжая арбалет. Вторым болтом сшиб рослого воина, который кричал что-то непонятное. Наверное, призывал сражаться. Если бы покричал подольше, может, кто-то и прислушался бы. А так его смерть только усилила панику. Следующими двумя болтами я поразил удирающих сельджуков. Успел зарядить и в пятый раз, но больше не в кого было стрелять. Как минимум, половина сельджукского отряда валялась на дороге и ее обочинах. Кто-то еще был жив, стонал. Сейчас их добьют и разденут. Спешить нам больше некуда. Оставшиеся в живых сельджуки вернутся к Согдее только завтра к полудню и доложат о засаде. Не думаю, что эмир бросит осажденный город и погонится за нами. Тем более, что к тому времени мы уже будем далеко и неизвестно, где именно. Отыграется на половцах, которые уже в плену и которых захватит в осажденном городе.
19
Степь на левобережье Днепра не изменился за семь веков, что я здесь не был. В ней все еще много лесов. Так же свистят пронзительно суслики и выводят трели жаворонки. Стада косуль провожают нас настороженными взглядами. Ближе к вечеру мы подстрелим несколько штук. Остановившись на ночлег, запечем их на костре и досыта наедимся свежего мяса. А пока обоз из полутора десятков двуконных кибиток и телег, полутора сотен всадников и табуна лошадей в две сотни голов движется по высокой и пока не выгоревшей траве.
Большую часть лошадей и трофейного оружия мы продали в Херсоне. По два жеребца получили в оплату своих услуг проводник Феофан и хозяин постоялого двора Теодор. Довольны остались все стороны. Покупка таких лошадей обошлась бы тавру и готу намного дороже, и я получил бы меньше при продаже. Первый теперь мог выделить старшего сына, отдав ему старого коня с подводой, а второй давно мечтал завести лошадей, чтобы самому возить необходимые для его хозяйства припасы. Боевых коней придется приучить к хомуту, но новые хозяева умели это делать.
– Твои люди про тебя такое рассказывали, что я думал, привирают, а теперь верю, – сказал гот Теодор.
Мне сразу вспомнились похожие слова Роберта де Бомона, графа Лестерского. Не сомневаюсь, что мои люди действительно привирали, но вера во что угодно строится исключительно на эмоциях, поэтому к истине никакого отношения не имеет, пересекается с ней, как параллельная прямая, только за пределами нашей Солнечной системы.
Лучшее трофейное оружие, оливковое масло, вино ахейское и несколько бочек купленного в Херсоне были погружены на ладью и отправлены в Путивль морским путем. Командует ладьей Будиша, а большинство гребцов из бывших пленников. Почти все мои люди поехали со мной по суше. Наш путь будет опаснее, а своим людям я доверяю больше.
В двух кибитках передвигались Алике и ее служанки. Ее на русский манер называют Алика с ударением на второй слог, а не на последний. Так и я стал ее называть. Она не возражает. Называйте хоть горшком, только княгиней считайте. Ее служанки все еще шили свадебное платье. Точнее, перешивали в очередной раз. Невесте опять что-то не понравилось. Она иногда пересаживалась на подаренную мною белую арабскую кобылу-иноходца и скакала рядом со мной. Я обменял в Херсоне часть трофейных боевых жеребцов на кобыл, арабских, гуннских, то есть, венгерских, и аланских, как называли породу рослых и быстрых лошадей, выведенную, как мне кажется, не без моего участия, в Крыму и на Северном Кавказе. У аланских лошадей иноходь – естественный аллюр, не надо переучивать. Буду выводить новую породу и на Руси. Подо мной темно-гнедой арабский иноходец. В паре с Аликой мы смотримся красиво. Наездница она не очень хорошая, но предпочитает путешествовать верхом. И не только ради сексуальных удовольствий. Кони манерам не обучены, поэтому пердят и срут, когда хотят. Если едешь верхом, основные прелести этих процессов остаются позади, а вот в кибитке они все навстречу. Задернутый полог не спасает. Да и не задергивают его, чтобы хоть какой-то сквознячок был. В кибитке тоже жарко ехать.
Алика постоянно просила рассказать что-нибудь о себе. Я ссылался на провалы в памяти, потому что боялся завраться. Поэтому больше говорила она сама. Предполагаю, что к приезду в Путивль буду знать о ее родне и Ахейском княжестве не меньше ее самой. По счастливому лицу Алики было видно, что рада, что не добралась до Галича. Она немного тосковала по родине, точнее, по своей семье, но путешествие отвлекало от грустных мыслей. Раньше она никогда не выезжала за пределы княжества. Даже за пределами столицы была всего два раза. Теперь с детской ненасытностью любовалась всем, удивлялась самым обычными на наш взгляд вещам, начиная от косуль и заканчивая кочевниками, которые изредка появлялись на горизонте, но близко к нам не приближались. Понимали, что мы – не купцы. За себя постоять сможем.
На телегах сперва везли крымское вино и муку. Я выгодно обменял их на соль. Соляные промыслы возле будущего Перекопа действовали с большим размахом, чем в шестом веке. Появился новый огромный рынок сбыта – Киевская Русь. Все лето туда везут соль, но все равно ее не хватает. К весне моя челядь вставала из-за стола, не солоно хлебавши в прямом смысле слова. Соль просто-напросто закончилась. Ее давали только мне и моим важным гостям. Она – единственный консервант, а русские на зиму солят бочки огурцов, капусты, яблок, грибов. Последних особенно много. Грибы являются чем-то вроде второго хлеба, как в будущем станет картошка. Их собирают возами. В лесах грибов полно. Есть примета, что много грибов – это к войне. В тринадцатом веке эта примета действует, поскольку каждый год кто-то с кем-то воюет. Правда, как мне сказали, последние семь лет Черниговское княжество живет в мире. Налеты половцев на некоторые удельные княжества в счет не идут. Это не война, а обычное удальство.
Я замечаю, что ко мне галопом несется конный разъезд.
– Пересаживайся в кибитку, – говорю Алике, которая скачет рядом со мной.
– Что-то случилось? – спрашивает она.
– Наверное, отряд половцев заметили, – отвечаю я.
– Они нападут на нас? – задает она вопрос с детским восторгом: «Ой, как интересно!».
– Всё может быть, – говорю я и придерживаю коня, чтобы первая кибитка поравнялась со мной.
В ней лежит мое копье. Кольчуга и бригандина на мне, шлем висит на передней луке, а щит приторочен к седлу. В доспехах жарковато скакать, особенно в середине дня, когда солнце палит с особой щедростью. Пот ручьем течет по позвонкам, к вечеру рубаха мокрая, хоть выкручивай. У меня с собой особая палочка длинной сантиметров сорок, которой чешу зудящее тело под доспехами. Приходится быть все время на чеку. Мы сейчас в глубине половецкой территории. За проезд по ней купцы платят и немало. Я пока никому не платил.
– Половцы, целый отряд, – докладывает подскакавший дружинник.
– Много их? – интересуюсь я.
– С полсотни, – отвечает он.
– Всем приготовиться к бою! – приказываю я и, взяв копье, выезжаю вперед, чтобы первым встретить непрошенный гостей.
Мои дружинники подтягиваются ко мне. Бывшие пленные теперь едут ближе к телегам. Я пообещал, что кони и оружие, выданные мною, останутся им, когда доберемся до Путивля. Впрочем, они готовы были отслужить из благодарности за вызволение из плена. Некоторые уже набиваются мне в дружинники. Я пообещал рассмотреть этот вопрос по приезду в свое княжество. Толковые дружинники мне нужны. Теперь есть средства на содержание большего количества воинов. В эту бурную эпоху их много не бывает, может только не хватать.
Возглавлял половецкий отряд мужчина лет под сорок с темно-карими глазами и русыми бородой и усами на круглом лице. От моих дружинников внешне ничем не отличался. Разве что длинная кольчуга с короткими рукавами и разрезанным внизу спереди и сзади подолом была из плоских колец и имела пять приваренных встык, немного загнутых, стальных пластин шириной сантиметров семь-восемь каждая и длиной во всю грудь. Гибрид кольчуги с пластинчатым доспехом. Явно сделан в Персии. Такой не по карману обычному дружиннику. Интересно было бы проследить его судьбу, узнать, сколько хозяев поменял на своем веку, который, судя по вмятинам и более свежим заплаткам, был долог. Вторым отличием было властное, точнее, надменное выражение лица. Видимо, это не просто глава коша-аула, а еще и предводитель куреня, состоявшего из нескольких кошей. К концу имени такого добавляют слово «кан», которое русские произносят как «хан».
Остановившись метрах в пяти от меня, он вместо положенного приветствия произнес:
– Я – Чаргукан, глава орды, ты едешь по моей земле!
Отсутствие приветствия говорило, что это не просто сбор платы за проход, а классический наезд. Уверен, что все кочевники этой части Степи уже знают, сколько нас едет, сколько лошадей перегоняем и сколько и какого товара везем. Близко к нам ни один кочевник не приближался, но зрение у них отменное да и следы умеют читать, особенно оставленные на месте ночевки.
– Я – Александр, князь Путивльский, любимый сын Волчицы-Матери. Она разрешила мне ездить по ЕЁ степи, где хочу и когда хочу, – спокойно, без выпендрежа, ответил я.
То ли мое имя, то ли, что скорее, упоминание Волчицы-Матери, их божества, произвело на половцев впечатление. Чаргукан, правда, сделал вид, что не понял священный смысл моих слов.
– Ты должен заплатить мне за проезд через мои владения, – с вызовом заявил он, – отдать десятую часть товаров и лошадей.
На счет десятой части – это было обычное надувание щек. Согласился бы и на десяток лошадей и пару мешков соли. Но если заплатить ему, завтра к обозу сбегутся все ханы этой части Степи. Я ведь не купец, редко здесь езжу, значит, надо обобрать по полной программе.
– Ты, наверное, не расслышал, кто я такой, – сказал я и представился вторично. – Я не плачу НИКОМУ и НИКОГДА. Только делаю подарки своим друзьям. Но мои друзья не ведут себя так, как ты. Поэтому не получишь ничего.
– Тогда я заберу всё! – грозно пообещал Чаргукан.
– Попробуй, – молвил я насмешливо. – У нас много стрел, хватит на всех твоих воинов.
– Это лишь малая часть моего войска, – предупредил он.
– Да плевать мне на тебя и на всё твое войско, – произнес я и плюнул в его сторону.
Моя слюна, само собой, не долетела до него, потому что слишком далеко находился, но впечатление было такое, будто плюнул ему в лицо. Оно моментально побагровело от прилива ярости. Такое оскорбление смывают только кровью.
– Ты дорого заплатишь за эти слова! – прошипел он.
– Я готов ответить за них прямо сейчас. Давай сразимся на саблях один на одни, – предложил ему.
Видимо, не только упоминание Волчицы-Матери произвело впечатление на половцев. Кое-что они слышали и обо мне. Сражаться со мной на саблях Чаргукан не захотел. Это поняли и мои дружинники, и половцы. И Чаргукан понял, что авторитет его рухнул мордой в степную траву.
– Это будет слишком легкая смерть для тебя! – нашелся он и пообещал охрипшим от злости голосом: – Я перебью весь твой отряд, а тебя возьму живым! Ты будешь умирать долго и мучительно!
– Едь пугай своих баб, – посоветовал я. – Здесь тебя никто не боится.
И я сплюнул во второй раз в его сторону. Надеялся, что он бросится в бой. Шансов победить у него не было никаких. Чаргукан это понял и на провокацию не поддался. Он развернул коня и поскакал сначала медленно, держа фасон, а затем, удалившись на приличное расстояние, полетел галопом. Что тоже неплохо. Надеюсь, злость помешает ему дождаться, когда соберутся все воины его орды, нападет с теми, кто есть под рукой.
Понял это и Мончук и предупредил меня:
– Они нападут сегодня или завтра.