Алена вышла. Широченные проспекты. Чисто, солнечно, много воздуха, и мало машин. Где-то она слышала, что «с руки» в Минске машину не поймать. Надо по телефону звонить, заказывать такси в определенное место. Ну, извините. Телефона у нее теперь нет.
А вот и подходящая тачка. Стоит у тротуара – то ли пассажира ждет, то ли водитель передыхает. Что ж, сейчас проверим. А заодно на шофера посмотрим – можно ли доверять, или он прямиком в КГБ отвезет. Алена верила в свою интуицию. Открыла дверцу:
– Здравствуйте.
Водитель ей с ходу понравился: молодой, дружелюбный хитрован.
Алена опустилась на переднее сиденье.
– Вам куда?
– Отвезешь меня к украинской границе? Я оплачу два конца, долларами.
Павел Синичкин.
Город Сольск
Руки мои были завернуты за спину и застегнуты в наручники. Вдобавок цепь браслетов была продета через вертикальный брусок спинки стула – далеко не убежишь. Я сидел в комнате для допросов местного отдела полиции. За столом передо мной возвышался мелкий, черный, прыщавый кавказец – тот самый, который вместе с сержантом задержал меня на улице Подъячева в районе Бумкомбинат. На столе перед мужиком разложено было то, что я достал по их приказу из карманов: бумажник с правами, ключи от чужой машины и от чужой квартиры (на улице Радищева), секретный телефон, стопка пятитысячных, некогда полученных от Вячеслава Двубратова в виде аванса.
Кроме маленького кавказца, в комнате присутствовал еще один персонаж – за моей спиной маячил настоящий мордоворот, болезненно полный мужик. Тоже в штатском. Похож он был на заплечных дел мастера, поэтому его присутствие мне активно не нравилось.
Надо было понять, какого лешего меня задержали. Вырисовывались разные варианты. Слишком много вариантов, потому как в последнее время я наследил всюду и много. Может быть, до местных ментов дошел сигнал из Москвы и меня хотят допросить в связи с убийством Вячеслава Двубратова? Или я проявил излишнюю активность здесь, в Сольске? И эти полицаи, что собрались вокруг меня, работают на Влада? И я в своих расспросах слишком залез на его территорию? Или, может, губернатор решил меня припугнуть для острастки – чтоб не лез к его женушке, не спаивал? А может, просто бабка Харитонова позвонила в ментовку, на меня нажаловалась? Впрочем, тогда вряд ли в ход пошли бы наручники.
Поэтому я начал первый:
– Скажите, почему я задержан? Каков мой статус? Я подозреваемый? Если да, то в чем? По какому уголовному делу?
– Заткни фонтан, Синичкин, – лениво проговорил кавказец за столом. Он не спеша перебирал мои документы, взвесил в руке стопку банкнот, пересчитывать не стал. Посмотрел визитки. – Частный сыщик, значит. Из Москвы. Приехал тут. Лезешь своим носом в чужие дела. Ковыряешься. Тебя кто сюда прислал?
Я промолчал, но особого пристрастия в своем вопросе кавказец не проявил. Продолжил все тем же неспешным тоном хозяина жизни:
– Нечего тут тебе делать. Нечего лазить всюду. Нос свой сувать. Понял, Синичкин? Птичка, блин, певчая. Давай, уматывай из города, пока цел. Хорошо меня понял? Садись прям щаз на тачку свою и дуй в город-герой Москву, столицу нашей родины. Ты понял меня? Хорошо понял?
Он сделал еле уловимый жест пальцем – я не осознал, что он означал, однако мордоворот, что стоял у меня за спиной, понял его очень даже хорошо. Молниеносным движением надел сверху на мою голову черный полиэтиленовый пакет, плотно прижал его к шее. Я знал о подобных методах допросов, практиковавшихся в российских ментовках. Больше того, некогда написал рапорт об увольнении в том числе потому, что не хотел ни в чем подобном участвовать. Болтали, что методы активного воздействия теперь вроде бы остались в прошлом – но, видимо, далеко не везде. До Сольска очищение рядов органов правопорядка пока не докатилось.
Быть лишенным воздуха – удовольствие не из приятных. Но я, в отличие от многих гражданских жертв подобных пыток, знал, что к чему и почему. Поэтому не стал биться и орать, а просто в самый первый момент вдохнул, сколько мог, и попытался расслабиться. Получилось, честно говоря, не очень. Рефлексы никуда не денешь, и минуту спустя я судорожно вздохнул еще раз. Воздух пока имелся, но маловато. Потом попытался наполнить легкие снова – но воздуха не стало вовсе. Еще один безуспешный глоток. Я дернулся, на радость своим мучителям – и потерял сознание.
Очнулся я оттого, что мордоворот поливал меня водой из графина. Прыщавый кавказец сидел за столом и смеялся.
– Кажется, ты начинаешь понимать, Синичкин, – сказал он весело.
– Гнида ты. Садист. Как земля носит.
– Он пока не все еще понял. Ну-ка, Петруха, повтори.
И издевательство повторилось: черный пакет на моей голове, жесткие чужие пальцы на горле, постепенное утекание воздуха, паника, страх, потеря сознания.
А потом – снова. И снова.
Наконец, при очередном просветлении, я взмолился:
– Хватит, мужики. Хватит. Я все понял. Клянусь вам: прямо сейчас сажусь за руль и больше в Сольск ни ногой. И все, что здесь видел и слышал, – забыл напрочь. Только отпустите. Христом Богом прошу. Хватит. Не надо. Дайте воды. Отведите в туалет. А главное, не мучайте больше.
Кавказец кивнул, и Петруха расстегнул мои наручники. То, что я задумал и предпринял в дальнейшем, было совершеннейшей глупостью, однако я не мог отказать себе в том, чтобы попытаться.
Петрухе я, развернувшись, нанес сдвоенный удар – в глаза и в низ живота. От удвоенной боли он заорал и полностью вышел из строя.
Схватив стул, на котором сидел, я обрушил его через стол на кавказца. Стул – не лучшее оружие в ближнем бою, но мне доставило огромное удовольствие выражение ужаса в его глазах, когда я замахивался. И то, как он полез под стол после моего первого удара.
Но, к сожалению, это было последним приятным событием в моем столь впечатляющем камбэке. Видимо, у этого стервеца под столом имелась тревожная кнопка. Или, что скорее, неподалеку от дверей дежурил их сообщник – он и ворвался. Как раз в тот момент, когда я развернулся от стола и, перепрыгнув через корчащуюся тушу мордоворота, кинулся к выходу. От ворвавшегося в комнату сержанта в форме я немедленно огреб резиновой дубинкой по ушам, а потом по почкам. Затем малыш-кавказец ударил меня сзади ногой в лодыжку. Я начал падать, и удары посыпались на меня один за другим.
* * *Сколько прошло времени, я не знал.
Наконец короткими вспышками стало возвращаться сознание. Вот меня поливают водой… Кто-то щупает пульс… Меня поднимают на ноги… Кто-то сует мне мои вещи: ключи, телефон, деньги, бумажник. Я машинально беру их и закладываю во внутренний карман куртки.
И вот я уже на улице. На залитой солнцем и, судя по положению светила, утренней улице города Сольска. Я бреду, покачиваясь. Все тело болит. Но кости, кажется, не переломаны. Если только ребра, но это после обработки в участке почти не в счет. Руки-ноги двигаются. Я останавливаюсь у витрины магазина и вглядываюсь в собственное отражение. На лице никаких следов побоев нет. Что-что, а бить наши полицаи умеют: больно, но незаметно.
Где я нахожусь точно, я не знаю. Вчера, когда меня схватили и везли в райотдел, я отслеживал, куда мы едем. Сейчас все вчерашние данные куда-то испарились, но имелось смутное впечатление, что я где-то недалеко от ментовки.
Вдруг возле меня тормозит красивая, свежеумытая с утра черная машина: «Ауди А8», как я замечаю. Задняя дверь лимузина распахивается. Доносится негромкий, но повелительный голос:
– Давай, садись.
Я вглядываюсь. На заднем кожаном сиденье, в глубине, вальяжно раскинулся губернатор Ворсятов.
– Да? – бормочу я. – Зачем? Ваши люди уже достаточно со мной с утра поговорили.
– Мои люди – они тебя сегодня из райотдела освободили. Давай, Паша, не тяни время. Садись, поехали.
Я забираюсь внутрь кондиционированного, пахнущего кожей салона. Успеваю заметить, что губернатор одет значительно скромнее, чем в Москве: простецкий костюмчик, чуть не от «Большевички».
Минуты через три мы останавливаемся у двухэтажного здания райотдела. Бетонный блок на дороге, знак «кирпич», автоматчик в форме с «калашом». Мы с губернатором входим внутрь. Шаги даются мне с трудом, но налицо положительная динамика: каждый последующий получается лучше предыдущего.
Ворсятов подходит к плексигласовой перегородке с надписью: «дежурный». Мордатый старлей, царящий за нею, не обращает на него внимания.
– Начальник у себя? – тихим-тихим голосом спрашивает губернатор. Дежурный поднимает глаза со словами, типа: кто это тут у меня такой борзый? Однако видит моего спутника и – то ли узнает, то ли подпадает под обаяние источаемой им власти – встает и командует куда-то вглубь:
– Ефимов, проводи! – Выскакивает старшина, и дальше мы движемся уже втроем: впереди полицейский, он то и дело полуоборачивается, пытаясь понять, не слишком ли быстро/медленно он передвигается, и в каком настроении пребывает высокое начальство. Дальше шествует непроницаемый глава области, и потом, с отставанием метров на пятнадцать (которое с каждым шагом все растет), ковыляю я.
Когда я дохожу до кабинета начальника отдела, главные слова за дверью уже произнесены. Потому что, вошед, я вижу следующую картину: начальник, толстомясый майор, стоит за своим столом по стойке «смирно» и ест глазами высокое начальство.
– Скажи, – обращается ко мне Ворсятов, – тебя в этом райотделе приходовали?
– Да.
– Кто?
– Фамилий не знаю. Главным был мужик в штатском, похож на кавказца. Маленький, прыщавый.
– Гогоберидзе, – угодливо кивает майор.
Ворсятов оборачивается к нему с немым вопросом. Типа – а дальше? Майор тычет в селектор:
– Гогоберидзе ко мне! Срочно! Мухой! – Возникшую паузу пытается заполнить начальник райотдела. Он бормочет: – Товарищ Михаил Владимирович, мы проведем тщательное внутреннее расследование, и виновные будут строжайшим образом наказаны, вплоть до увольнения из органов. Я – ни сном ни духом. – А потом и вовсе несуразное: – Воспитательная работа в отделе находится на высоком уровне, месяц назад проверяли из областного министерства…
– Заткнись, майор, – устало говорит областной голова.
Наконец в двери, постучав, возникает мой давешний мучитель – носящий, оказывается, красивую грузинскую фамилию Гогоберидзе. Видит меня, начальника по стойке «смирно» и губернатора – и стройный мир в его глазах начинает рушиться, а довольство и превосходство, еще минуту назад игравшие на его физиономии, сменяются крайней степенью растерянности и униженности.
– Ты что, Гогоберидзе, себе позволяешь?! – с ходу, почти без разбежки начинает распаляться майор. – Да я погоны с тебя сниму! Под суд пойдешь! Красную зону топтать!
Ворсятов жестом останавливает его – тот немедленно замолкает. Обращается к грузину, указывая на меня:
– Кто его заказал?
Тот молчит.
– Ну?! – губернатор вдруг хватает Гогоберидзе одной рукой за горло и начинает душить. – Это был Влад?!
Мой мучитель начинает мелко-мелко кивать.
– Когда ты видел Влада?
– Все по телефону. Он мне звонил.
– Что сказал?
– Что здесь, в Сольске, частный сыщик из столицы объявился.
– И?!
– Надо, типа, домой отправить.
– Телефон!
Грузин достает из кармана мобильник, протягивает Ворсятову.
– Ему отдай, – кивает тот на меня. – И открой номер, с какого тебе с этим приказом звонили.
Я беру телефон Гогоберидзе. На всякий случай запоминаю номер, с которого звонил ему Влад. Префикс мобильный, московский.
Губернатор брезгливо вытирает свою руку, душившую грузина, носовым платком.
– Ну, что стоишь?! – накидывается на провинившегося подчиненного, продолжая свою тему, майор. – Давай, проси у человека прощения, пока есть возможность!
И тот вдруг – гордый грузин, етить твою мать! – бухается на колени, подползает ко мне, пытается поцеловать мне туфли. Я гадливо отступаю от него.
– Чтобы и духу в рядах не было, – цедит Ворсятов, кивая на коленопреклоненного, плачущего Гогоберидзе. – И никого из его шайки тоже.
* * *Когда мы снова возвращаемся к губернаторской «А8», он спрашивает у меня:
– Ты где остановился?
– Радищева, двадцать шесть.
– Поехали, – командует он своему безмолвному и беспрекословному шоферу.
По ходу движения я вспоминаю, что просил меня узнать у губернатора Валерий Петрович Ходасевич. Ворсятова мой вопрос ставит в тупик. Он задумывается, а потом уверенно говорит:
– Это был Вячеслав Двубратов.
– Спасибо. Теперь второй вопрос: что случилось с Марией Харитоновой?
– Это кто?
– Середина девяностых, – напоминаю я. – Девушка, которая встречалась с Владом Соснихиным. Потом она вдруг исчезла.
– Ах да. – И губернатор приказывает шоферу: – Останови. И пойди минут десять погуляй.
Когда водитель молча выполняет его требования, Ворсятов начинает рассказывать:
– Да, Мария. Харитонова, говоришь, ее фамилия? Девчонка эта была Владова. Не знаю, насколько у них серьезно было. Но они встречались. Может, даже жили вместе. Но она проглядь была еще та. Это сразу по ней видно было. Ну, и я… Дело молодое, жеребячье… Однажды Влад в область уехал, надолго. Лето тогда было или конец весны. Как раз кампания «Голосуй или проиграешь» шла. Артисты, концерты, митинги. Короче, Влад их сопровождал. Дело хорошее, денежное. Бабки тогда коробками из-под ксерокса носили. В общем, он уехал. А она тут, в Сольске осталась. И я ее раз на улице встречаю. Случайно. Да, Марией ее звали. Машей. Ну, слово за слово. Предлагаю: зайдем, выпьем? Она говорит: легко. Пошли в бар, выпили. Потом я ей предложил покататься. Я как раз тогда свою первую иномарку купил. «Бээмвуху». «Черный бумер» и все такое. Она и согласилась. Поехали. А что дальше было, я тебе в Москве рассказывал. Хорошая дорога, высоченная скорость. Короче, на повороте вдруг у меня отказывают тормоза. Машина летит метров двадцать и врезается в дерево. Только я тебе в прошлый раз не рассказал, что я не один был. И я-то был пристегнут. А она нет. Я не проследил, да и значения не придавал. И она тоже дура. В общем, вылетела она через лобовое стекло и убилась. Вообще без шансов, без вариантов. Мгновенно, насмерть. А на мне – ни царапины. Ну, и что было делать? В ГАИ звонить, заявлять? Я выпивший, машину разбил, девчонку угробил. А мне двадцать три года. Жизнь и карьера только начинаются. В общем, позвонил я тогда одному своему корешу. Мобильный телефон у меня тогда уже имелся. И сеть в том месте каким-то чудом ловилась. Короче, приехал на место ДТП мой кореш. А у него джипарь тогда был. Он лопаты на место ДТП подвез, целлофан. Завернули мы в него Машку, погрузили. Отвезли тело в лес. Выкопали яму, забросали. И все. Народу я, конечно, сказал, что тачку разбил. Но про Марию никому – ни-ни. Ее, конечно, начали искать. Да ты сам видел (мне доложили, что ты у нее был), какая у нее семья. И что у нас за полиция. Короче, первые – вяло об исчезновении в ментовку заявили. Вторые – вяло начали пропавшего человека искать. Но, естественно, не нашли. Родителям ее я тогда деньжат через своих парней подогнал. Хватило бы и квартиру новую купить, да они все пропили.
Тут я понял, что моя вчерашняя визави в бараке, Харитонова-старшая, связала мой визит, скорее, не с пропавшей дочкой, а с той потраченной семьей выплатой. Типа, может, я инспекция какая.
– А Влад?
– Да, Влад… Через неделю он из своего турне по области вернулся. И, конечно, тоже стал разыскивать Марию. Более активно. И меня расспрашивал. Но тоже связать ее со мной и моей аварией не смог. А приятель мой, что избавиться от тела помогал, тоже молчал как рыба. В общем, Влад тоже никаких концов не нашел. Исчезла. Испарилась. Сбежала.
– Кореш ваш, который вам спрятать труп помогал, он кто? И, наверное, он же Харитоновым-старшим деньги давал?
– Неважно.
– Может, он на вас нынче зло затаил? Да болтать начал?
– Намекаешь, это он Владу про ту историю проговорился?
– В жизни все бывает, ничего нельзя исключать. Фамилия-имя его как?
– Э, нет. Ты опять пойдешь человека допрашивать со своей грацией слона в посудной лавке… Не скажу я тебе, Павел, кто он.
– Тогда другой вопрос. Евхаривцева.
– И что?
– Вы ее у Влада отбили?
– Это женушка моя тебе про Евхаривцеву напела, да? Ты вообще зачем сюда приехал, Синичкин? Я тебя для чего подрядил? Баб моих клеить? – И он разразился тирадой, более достойной грузчика с бумкомбината, чем главы российского региона.
Я промолчал, и Ворсятов продолжил:
– Ты должен украденное у меня искать. Алену Румянцеву найти. Сообщника ее. И Влада. А не рыскать тут, в Сольске, в здешнем дерьме своим длинным носом копаться. Все, Синичкин. Не нужен ты мне здесь. Давай, в Москву уматывай. Там работай. Не здесь, а там, ты понял? Или тебя мало Гогоберидзе отфигачил?
* * *Губернаторская машина высадила меня на бульваре Радищева.
В квартиру бывшего метранпажа на втором этаже я поднялся с трудом.
Квартирный хозяин был дома, но, вероятно, спал. В его комнате бормотал телевизор.
В своей берлоге я стащил пропахшую потом, кровью и насилием майку. Подошел к старинному шкафу, стал рассматривать себя в зеркало. Выглядел я куда лучше, чем себя чувствовал. Впрочем, несколько раз полисмены увлеклись, дали себе волю. След от дубинки тянулся по шее. Еще несколько кровоподтеков – на животе и спине. Физиономия, к счастью, оказалась цела, хотя преуспевающей не выглядела.