Миновав рощу, прадед уселся на чемоданы — отдохнуть и решить, что делать дальше. Бросить чемоданы и пробираться к своим — такой мысли у него даже не было.
Перед ним во всю ширь раскинулся разноцветный прибрежный луг, за которым начинались глухие леса. Слева громоздились развалины крепости. От них ощутимо тянул ветерок пороховую гарь. Везде было тихо, только из города доносился невнятный шум. Наверное, туда вступали немецкие войска и устанавливали свой немецкий порядок.
Прадед всмотрелся в каменные останки крепости. Груды камней — и все. Только Гремячая башня упрямо высилась над развалинами. Либо ее пощадили бомбы и снаряды, либо она просто устояла под их натиском.
Прадед понимал, что вернуться в город с деньгами ему никак нельзя. И он сообразил, что самое безопасное сейчас место — это разбитая и покинутая крепость. Наши оттуда ушли, а немцам там делать нечего — в развалинах ничего не награбишь и никого не расстреляешь. И он, подхватив свои чемоданы с ценностями и драгоценностями, побрел к Гремячей башне.
Три дня он прятался там, а потом вернулся в свой дом.
— Домик у нас был маленький, старенький и невзрачный, — рассказывала бабушка. — Немцам он не глянулся, они только растащили все, что им понравилось. И мой папа, прибравшись после немецкого разгрома, стал жить дальше.
— А вы куда делись? — спросил Алешка.
— Так мы с мамой были далеко — в эвакуации. Мама была комсомольским работником, и оставаться в городе ей никак было нельзя — немцы сразу же повесили бы ее на площади.
Алешка хмыкнул:
— Так они же не знали, что твоя мама такая важная.
Бабушка горько вздохнула:
— Леня, война — это не только героизм и подвиги. Это еще и трусость и предательство.
— А дальше-то что? — спросил Алешка. Он слушал бабушку с огромным вниманием. Разинув рот и распахнув глаза.
Бабушка опять вздохнула:
— Дальше была жизнь в нашем городе под оккупацией. Страшная жизнь. Грабежи, виселицы, расстрелы. Немцы никого не жалели. Ну и их тоже не жалели.
— А кто их не жалел?
— В городе организовали подполье…
— Это что за фишка? Прятались под полом?
Бабушка усмехнулась:
— Прятались… В том-то и дело, что не просто прятались, а воевали. Собрали оружие в крепости, его много там оставалось. Нападали на полицейских, сожгли солдатскую казарму, расклеивали листовки. Казнили бургомистра.
— Кто такой? Главный немец?
— Если бы немец… Самый настоящий русский! Его немцы назначили начальником города. Он следил за порядком. А какой порядок? Чтобы не прятали от немцев продовольствие, чтобы не читали листовки, чтобы жители работали на врага. Но больше всего ему нравилось выдавать комсомольцев и коммунистов. И семьи, у которых родственники служили в Красной Армии. Или ушли в партизаны. В окрестных лесах действовали два отряда. Там были и жители нашего города, и бойцы, отставшие от своих частей, попавшие в окружение. А связными и разведчиками были у них такие вот, как ты, пацаны. Шустрые и смелые… Немцы злились, зверствовали, но ничего не могли поделать.
— И бруго… бурго… этот… не помог.
— Бургомистр. А знаете, ребята, кто это был? Это был бывший директор того самого банка. Он-то и выдал моего отца. Как только узнал, что он в городе, тут же явился к немецкому командованию:
— Герр оберст! В городе скрывается человек, которому советское государство поручило вывезти в тыл деньги и ценности. Нужно его немедленно арестовать, допросить и узнать, где он все это спрятал.
— О! — Герр оберст страшно обрадовался. Одно дело — отбирать у нищего населения муку и картошку, теплые носки и вышитые полотенца, а вот совсем другое дело — банковские запасы. — Разыскать и доставить! Я лично допрошу его.
* * *
В общем, нашего молодого прадеда схватили и бросили в тюрьму.
Герр оберст сказал ему:
— Вы очень молодой и красивый человек. Вам надо еще долго и красиво жить. Это очень просто: вы сдаете спрятанные вами ценности немецкому командованию. По закону получаете четвертую часть их стоимости, несколько пачек немецких сигарет и несколько плиток немецкого шоколада. Мы — культурная нация и умеем награждать своих друзей.
— Я не прятал ценности. Я не знаю, где они. Я думаю, их забрали ваши танкисты.
Герр оберст злобно усмехнулся и положил руку на лежащий перед ним на столе черный пистолет.
— Наша победоносная армия еще не так давно воюет с твоей страной, щенок. Но я знаю, что ваши комсомольцы на допросах либо врут, либо молчат. Ты не молчишь. Значит, ты врешь.
— Нашу машину обстрелял ваш танк. Я очень испугался и убежал. Чемоданы остались в кузове. Ищите их сами. А если найдете, возьмите себе четвертую часть, пачку сигарет и плитку шоколада.
В ответ представитель культурной нации, красивый полковник победоносной германской армии, ударил его рукояткой пистолета в лицо, а потом начал бить упавшего своими блестящими сапогами.
Допросил, называется… И такие допросы, даже еще страшнее, продолжались целую неделю. Наш прадед так и не сказал, где он спрятал чемоданы. Его повесили на площади, согнав туда почти все население городка. Немецкий приказ о казни зачитал бургомистр, который очень скоро в одну ненастную ночь повис рядом с тем человеком, которого он выдал. Бургомистра выкрали подпольщики и наказали за предательство.
А деньги и ценности в железных чемоданах так и не нашли. Хотя их искали, когда в городок вернулись бойцы Красной Армии. Их искали и несколько лет после войны. И тоже без результата.
— Так он настоящий герой, — сказал Алешка. — Это вот ему должен стоять на площади памятник, а не какому-то камзолу в шляпе.
— Да, он герой, — сказала бабушка. — И погиб совсем молодым. А мог бы жить еще долго и красиво. Ведь он был очень талантливый человек. Он прекрасно рисовал, звонко пел и писал очень интересные книги. В основном сказки для детей и взрослых.
— Бабуль, — спросил я, — а откуда ты все это знаешь? Про твоего отца…
— Так, внучек, собрала по крохам. Папа оставил кое-какие свои записки. Очень многое узнали юные следопыты…
— Кто такие? — ревниво уточнил Алешка.
— Были такие… Юные пионеры. Они разыскивали неизвестных героев войны и…
— И делали их известными, — догадался я.
— Да, это очень благородное дело. Нельзя забывать тех, кто отдал свою жизнь за Родину… Ну, кое-что раскопали журналисты. Я все это собрала.
— И правильно сделала, — сказал Алешка. — У нас в семье такой герой, а мы про него ничего не знали.
Бабушка снова сняла замок с заветного сундучка и достала с самого его дна стопку рукописей.
— Вот еще одно мое сокровище. Здесь даже сохранилась сказка, которую он сочинял во время оккупации.
— А можно я почитаю, — попросил Алешка. — Я осторожно.
— Но из дома не выносить и листы не мять. И руки чтобы были чистые.
— Это нереально, — сказала мама.
— Это у меня ноги грязные, — завопил Алешка. — Потому что я ими хожу, а руки…
— Не хватало еще, чтобы ты и руками ходил, — сказала мама. — Кстати, пора спать. Марш в ванную, и чтобы я тебя не узнала, когда ты из нее выйдешь. Чтоб весь блестел.
Вернувшись, он сел на раскладушку и сосредоточенно уставился на свои ступни.
— Блестят? — спросила мама.
— Не в этом дело, — сказал Алешка. — Я задумался.
Когда Алешка задумывается, лучше держаться от него подальше.
— О чем? — спросила мама.
— Вот смотри. Пальцы на руках и на ногах называются одинаково, так? Вот большой, вот средний, вот мизинец. А вот этот — указательный, так?
— Ну так, — мама насторожилась, ожидая вопрос с подвохом. Или неожиданный вывод.
— Значит, мам, вот этот, на ноге, тоже указательный. И чего им указывают? И как? Ни разу не видел.
— Ложился бы ты спать, — вздохнула мама.
— Не знаешь, эх ты! А я знаю. Мне одна девчонка в классе объяснила.
— Девочка, — поправила мама.
Алешка подумал. И не согласился:
— Все-таки девчонка. Вот Ленка Стрельцова… — Это давняя Алешкина любовь, с первого класса. — Вот Ленка — девочка.
— Не отвлекайся, — сказала мама. Ей стало интересно, куда, зачем и как указывает пальцем ноги девчонка из его класса.
— Она сказала: если у тебя указательный палец на ноге немного длиннее большого, значит, когда ты женишься, то будешь главой семьи. А если большой длиннее, то твоя жена будет главой семьи.
— Глупость какая, — сказала мама. Тут же разулась и стала разглядывать свои указательные пальцы на ногах. — Глупость какая. Они у меня одинаковые.
Алешку это ничуть не смутило.
— Нужно срочно позвонить папе в Париж. Пусть он быстренько разуется и сообщит тебе, кто у нас глава семьи.
Глупость какая! Представляю себе. Папа сидит среди больших начальников Интерпола на совещании, потом вдруг срочно разувается, снимает носки и начинает сравнивать свои пальцы. «Что с вами, полковник Оболенский? — тревожно спросит какой-нибудь иностранный генерал. — Вас кто-то укусил?»
Алешку это ничуть не смутило.
— Нужно срочно позвонить папе в Париж. Пусть он быстренько разуется и сообщит тебе, кто у нас глава семьи.
Глупость какая! Представляю себе. Папа сидит среди больших начальников Интерпола на совещании, потом вдруг срочно разувается, снимает носки и начинает сравнивать свои пальцы. «Что с вами, полковник Оболенский? — тревожно спросит какой-нибудь иностранный генерал. — Вас кто-то укусил?»
Мама рассмеялась. Но Алешка все так же задумчиво изучал свои ноги.
— Чем пальцы пересчитывать, — сказала мама, — лучше бы ноги помыл.
— Они у меня чистые, — безмятежно отозвался Алешка.
— Они у тебя серые.
— Это не грязь. Это загар.
Но я-то уже понял, в чем дело. Алешка над чем-то глубоко задумался. У него всегда так: когда его что-то сильно заинтересует или встревожит, он начинает болтать всякую ерунду. А в это время в глубине его хитрой балбешки идет интенсивная работа. Эта болтовня для него, как скрипка для Шерлока Холмса.
И я не ошибся. Когда мама ушла в свою комнату, Алешка взял рукописи нашего героического прадеда и углубился в их изучение.
Листы были старые, пожелтевшие от времени. Чернила, которыми они были написаны, выцвели до бледно-серого цвета. Тогда ведь писали чернилами. Их наливали в чернильницу и тыкали в нее ручкой с пером. Не то что сейчас — пиши шариком, пока чернила не кончатся. Тогда два слова напишут и снова перо в чернильницу макают. А то и кляксу посадят, на полстраницы. Поэтому и писали в старое время так хорошо — макая перо, обдумывали каждое слово. Чернила с годами выцветали, но мысли не старели.
Я взял у Алешки несколько прочитанных страниц. Действительно, это была сказка о какой-то далекой стране, на которую напали жестокие завоеватели. Сказка как сказка, ничего особенного. А вот Лешка впился своими глазами в страницы так, будто там было написано, как сделать весь мир добрым и счастливым.
Я повалился на свою раскладушку и скоро заснул. А в глубокую ночь меня разбудил Алешка и сказал усталым голосом:
— Дим, я знаю, где надыбать денег для памятника нашему героическому деду. Завтра пойдем к Гремучей башне.
— К Гремячей, — машинально поправил я и провалился в гремучий… в дремучий сон.
Глава V. ЯЙЦО ДИНОЗАВРА
Утром Алешка передумал. Это у него часто бывает. У него мысли очень быстро бегают. И обгоняют друг друга. А те, которые отстают, уже Алешку не интересуют.
— Дим, пойдем сначала в гости.
— К кому?
— К дяде Мифе. Музей его посмотрим. И про чего-нибудь у него спросим.
На Алешкином языке «чего-нибудь спросим» означает «чего-нибудь выпросим». Яйцо динозавра, например.
— Вы куда? — спросила мама.
— В гости.
— Вот и хорошо. — Маме это явно понравилось. — Пейте чай, а позавтракаете в гостях.
И мы, попив чая, пошли завтракать в гостях.
Дядя Мифа нам очень обрадовался. Мне даже показалось, что он забыл, кто мы такие, и принял нас как посетителей своего музея. Музей был очень интересный. И экспонатов в нем было много. Там всякое было. И ржавые гвозди времен Куликовской битвы, и катушка с нитками, которые напряла Василиса Прекрасная в гостях у Кощея Бессмертного, и уголек из пасти Змея Горыныча, и прутик из метлы Бабы-яги.
— А где ваш будущий дракон? — нетерпеливо спросил Алешка.
— Сначала чай, — сказал гостеприимный начальник музея. — Я такой чай завариваю!
— Я знаю, — сказал Алешка. — Из разрыв-травы и волшебного цветка папоротника. — Недаром он сказок во время ветрянки начитался.
— Ты умный мальчик, — похвалил его дядя Мифа. — Я хотел бы, чтобы у меня был такой внук.
— Да пожалуйста. — Алешка великодушно влез в его родство. — Только у меня уже полно и дедушек и бабушек. Одна зубная, а другая лошадиная.
— Не понял, — признался дядя Мифа.
— Одна зубы дергает, — объяснил Алешка, — а другая лошадей гоняет.
— Так твоя бабушка Анастасия Павловна, которая конезаводом командует?
— И Димина тоже. — Алешка все еще был великодушен.
— Она у вас героиня. — Дядя Мифа разливал свой волшебный чай по чашкам. Они у него все разные были — одни с трещинами, другие без ручек. — Настоящая героиня.
— У нас в семье все такие, — скромно сказал Алешка. — Все чего-нибудь совершают. А бабушка Настя чего совершила?
— Ну, во-первых, она возрождает коневодство. А во-вторых, у нее из-за этого есть какой-то враг. Однажды он поджег ее конюшню. И ваша бабушка, рискуя жизнью, спасала лошадей. Она сама чуть не сгорела. У нее сгорели все волосы. И пропали все зубы.
Так, с волосами мне ясно — недаром у бабушки такая короткая стрижка. А зубы тоже сгорели? Но дядя Мифа тут же объяснил.
— Там у нее была озорная двухлетка — то ли Зорька, то ли Поганка, не помню. Она очень испугалась пожара, и когда ваша бабушка Ася…
— При чем здесь какая-то Ася? — перебил его Алешка.
— При том! Мы ее так называем. Сокращенно от Насти.
— Сокращенно от Насти никакая Ася не получается, а получается Астя.
Дядя Мифа спорит не стал, а продолжил:
— И когда ваша бабушка А… Настя пыталась вывести Зорьку из денника, она, дура такая, ударила ее копытом в лицо. — Дядя Мифа перевел дыхание. — И выбила Асе все зубы. А я ее так любил.
— Зорьку? — спросил Алешка. — Или Поганку?
— Вашу бабушку!
Теперь и с белыми зубами стало понятно. У бабушки зубы искусственные — целая челюсть. Алешка это сразу ухватил. И со свойственным ему в эту минуту великодушием пообещал:
— Когда бабушка умрет… лет через сто, я вам передам в ваш музей ее знаменитую челюсть.
— Правда? — обрадовался дядя Мифа. Обрадовался так, что я даже испугался — хватит ли у него терпения дожидаться этого ценного дара сто лет? — Тогда я сейчас же покажу вам мои самые редчайшие экспонаты.
Я думал, Алешка сейчас же вскочит и помчится смотреть эти экспонаты, млея от восторга, но он вдруг прозаически спросил:
— А можно я еще одну плюшку съем? Или три?
Плюшки у дяди Мифы были классные. Гораздо лучше, чем экспонаты. Свежие, вкусные и еще горячие.
— Да на здоровье! — опять обрадовался дядя Мифа. — Я вам еще с собой их в пакетик сложу, бабушку угостите.
Вот это он зря. Такие плюшки мы до бабушки не донесем. Слопаем их под памятником губернатору. А бабушке купим мороженое. Лучше два. Все равно она его нам отдаст.
Ну, конечно, посмотрели мы самые драгоценные экспонаты, которых больше нигде в мире нет. Дядя Мифа очень хороший и добрый человек. Но только очень наивный мечтатель.
— Вот! — он нежно погладил яйцо динозавра, покрытое короткими рыжими волосками. — Только руками не трогайте.
А зачем нам его трогать? Мы и без троганья поняли, что это никакое не динозавренное яйцо, а самый обычный кокосовый орех. Мы таких тыщу штук и видели, и ели (точнее, пили), когда помогали папе бороться с международными жуликами на необитаемых островах Тихого океана.
Но Лешка, молодец, приложил к ореху ухо и завороженно прошептал:
— Шевелится. Вы его положите в холодильник. А то еще вылупится раньше времени.
— Пожалуй. — Дядя Мифа в задумчивости склонил голову. И стал похож на большую добрую собаку. — Впрочем… Впрочем, если он вдруг в холодильнике вылупится, он же все там сожрет.
Ну и дальше все в том же стиле. В сказочном таком. Бивень доисторического носорога, как я сразу его опознал, оказался самым обычным коровьи рогом, который пролежал в земле сколько-то лет. А череп Ивана-царевича был сделан из гипса. Но ни я, ни Лешка дядю Мифу разочаровывать не стали. Мы ему сочувствовали. Мало того что он был очень одинокий человек, так он еще и много лет беззаветно и безответно был влюблен в нашу бабушку.
— Дядя Мифа, — сказал Алешка, когда тот укладывал свои замечательные плюшки в пакет, — а вот эта ваша любимая Марфуша, она что, все так и лежит в вашей гремучей башне?
— Откуда я знаю? Вход в это подземелье уже давным-давно исчез.
— Ну да, — согласился Алешка. — Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
— Вот именно. Дверь в подземелье была прямо под сводами ворот. С левой стороны. Свод этот остался, а дверь эта куда-то делась.
— Она же уйти не могла, — сказал Алешка.
— Не знаю. Легенда она и есть легенда. Сегодня она одна, а завтра совсем другая. А через сто лет ее совсем не узнаешь. Или все ее забудут.
По дороге домой Алешка был задумчив. Он сумрачно смотрел себе под ноги и машинально вытягивал из пакета плюшку за плюшкой. И так же машинально их жевал. Правда, про меня тоже не забывал. Когда плюшки кончились, мы купили бабушке мороженого. Съели его под памятником губернатору и пошли домой завтракать.
* * *
— Шлялись где-то все утро, — ворчала мама, накрывая завтрак, — им даже в голову не пришло что-нибудь купить маме и бабушке. Хотя бы мороженое.