Мистер Эшби попытался возразить, но Каролина Блэк продолжала ровным голосом, который разносился далеко над толпой и не допускал никаких возражений.
— Уверена, если бы наш член парламента, мистер Дикинсон, был здесь, он согласился бы со мной в том, что вопрос о голосовании женщин идет рука об руку с вопросом публичных библиотек и всеобщего образования. Даже теперь он надеется внести в парламент законопроект о предоставлении права голоса женщинам. Я взываю к вам, — она обвела рукой собравшихся, — как к заинтересованным, образованным членам общества: каждый раз, входя в это здание, учитывайте тот факт, что вам — а если вы мужчина, то вашим женам, сестрам и дочерям — отказано в праве быть ответственными гражданами, отказано в праве отдать свой голос за тех, кто будет представлять ваши интересы. Но вы можете сделать что-то, чтобы изменить такое положение вещей. Приходите на собрания местного отделения суфражистского движения, каждый вторник в четыре часа дня, в Берч-коттедж, Вест-Хилл в Хай-Гейте. Право голоса женщинам! — Она слегка поклонилась, словно принимая аплодисменты, слышные только ей, и отступила назад, оставив меня и мамочку одних в круге.
На окружавших нас лицах было написано любопытство — они явно гадали, уж не суфражистки ли мы тоже. Одна миссис Уотерхаус, шокированная до крайности, одарила меня взглядом, исполненным потрясенного участия. Стоявшая рядом с ней Айви Мей пялила глаза на мою маму. А сама мамочка рассматривала Каролину Блэк и, впервые за несколько месяцев, улыбалась.
Я перевела взгляд на ворота кладбища, но Лавинии там уже не было. Затем я мельком увидела ее уже на самом кладбище, прежде чем она исчезла из вида между двумя могилами.
Китти Коулман
Ее хохот звучал, как трубный зов, и меня словно встряхнуло, а глаза широко открылись. Мне казалось, был очередной мрачный, туманный день, но когда я оглянулась в поисках источника смеха, то обнаружила, что стоит один из тех бодрящих ветреных осенних дней, которые я так люблю; девчонкой я в такие дни любила есть яблоки и пинать опавшие листья.
Потом я увидела Джона Джексона у ворот, и мне пришлось замереть на месте, чтобы он меня не заметил. Но он заметил. Я много раз пыталась подняться на холм, чтобы увидеться с ним и объясниться. Но мне это так и не удалось. Я думаю, он понял — он много чего понимает.
Потом я снова услышала смех — рядом со мной. Каролина взяла меня под руку, и я поняла, что ничто уже не будет так, как прежде.
Саймон Филд
Я в могиле, стою на гробу, и тут появляется она. Процессия только что ушла, и я заполняю землей пустоты вокруг гроба. Мне нужно молотком выбить нижнюю крепь, а наш па и Джо вытащат ее на веревке. У этой могилы глубина двенадцать футов.
Наш па и Джо поют:
Они замолкают, но тут подхватываю я:
Потом я поднимаю голову и вижу Лайви — она стоит на краю могилы и смеется, глядя на меня.
— Черт, Лайви, — говорю я. — Что ты тут делаешь?
Она трясет головой и пожимает плечами.
— Смотрю на тебя, гадкий мальчишка, — отвечает она. — Ты не должен говорить «черт».
— Извини.
— Я сейчас спущусь к тебе.
— Нельзя.
— Нет, можно. — Она поворачивается к нашему па. — Вы мне поможете?
— Нет-нет, мисси, вам туда нельзя. Это для вас не место. И потом, вы перепачкаете вашу одежку и туфельки.
— Это не имеет значения — мне их потом почистят. Как вы туда спускаетесь — по лестнице?
— Нет-нет, никаких лестниц, — говорит наш па. — Если она глубокая, вроде этой, то мы в стены забиваем вона сколько всякого дерева, чтобы не обвалилось. И тогда уже взбираемся и спускаемся по нему. Но только вы уж не ходите туда, — добавляет он.
Но уже поздно, потому как Лайви начинает спускаться. Мне видны только ее ноги, торчащие из-под платья и нижних юбок.
— Не спускайся сюда, Лайви, — говорю я, хотя мне и хочется, чтобы она спустилась. Она спускается, цепляясь за доски, будто делала это всю жизнь. А потом она оказывается вместе со мной на гробу.
— Ну вот, — говорит она. — Ты рад меня видеть?
— Ну да.
Лайви оглядывается и ее пробирает дрожь.
— Ух, как здесь холодно. И грязища!
— А ты чего хотела? Это тебе могила — не что-нибудь.
Лайви соскребает глину с башмака о край гроба.
— А кто там?
Я пожимаю плечами.
— Откуда мне знать? Наш па, кто тут в гробу? — кричу я наверх.
— Нет, дай-ка я сама догадаюсь, — говорит Лайви. — Маленькая девочка, заболевшая пневмонией. Или человек, который утонул в одном из прудов на Хите, пытаясь спасти свою собаку. Или…
— Там старик, — говорит сверху наш па. — Естественной смертью. — Наш па любит узнавать что-нибудь про тех, кого мы хороним, обычно он делает это, слушая пришедших на похороны.
У Лайви разочарованное лицо.
— Я, пожалуй, прилягу, — говорит она.
— Не, не делай этого, — говорю я. — Тут грязно — сама ж сказала.
Она меня не слушает. Садится на крышку гроба, а потом вытягивается на ней, волоча волосы по грязи.
— Ну вот, — говорит она, скрещивая руки на груди, как у покойника. Она смотрит на небо.
Не могу поверить, что она не боится грязи. Может, она того — свихнулась?
— Не делай этого, Лайви, — говорю я. — Вставай.
Она продолжает лежать с закрытыми глазами, и я смотрю на ее лицо. Странно видеть такую красулю тут в грязи. У нее такой рот, что мне приходят на ум вишни в шоколаде — меня Мод как-то раз угостила. Интересно, у ее губ такой же вкус?
— А где Мод? — спрашиваю я, чтобы не думать об этом.
Лайви корчит гримасу, но глаза не открывает.
— Там, у библиотеки, вместе со своей матерью.
— Миссис К. вышла на улицу?
Не нужно было мне это говорить, особенно таким удивленным тоном. Лайви открывает глаза, словно покойник вдруг ожил.
— Что тебе известно о матери Мод?
— Ничего, — тут же отвечаю я. — Только то, что она болела. Больше ничего.
Я протараторил это слишком быстро. Лайви замечает это. Это удивительно, потому что обычно она не как Айви Мей, которая видит все. Но когда она захочет, то тоже замечает кой-какие вещи.
— Миссис Коулман болела, но это было больше двух месяцев назад, — говорит она. — Выглядит она действительно ужасно, но с ней еще что-то не так. Я просто знаю это. — Лайви садится. — И ты знаешь.
Я переминаюсь с ноги на ногу.
— Ничего я не знаю.
— Нет, знаешь. — Лайви улыбается. — Врать ты совсем не умеешь, Саймон. Ну, так что тебе известно о матери Мод?
— Ничего такого, о чем бы я тебе рассказал.
У Лайви довольный вид, и я жалею, что сказал ей даже это.
— Я знала, тут что-то не так, — говорит она. — И я знаю, ты мне расскажешь.
— С чего это мне тебе что-то рассказывать?
— Потому что, если расскажешь, я тебе позволю меня поцеловать.
Я смотрю на ее рот. Она только что облизнула губы, и теперь они блестят, как листья после дождя. Она меня поймала. Я подхожу к ней, но она отворачивается.
— Сначала расскажи.
Я качаю головой. Мне не нравится так говорить, но я не доверяю Лайви. Прежде чем я скажу хоть слово, я должен получить мой поцелуй.
— Я тебе скажу только после.
— Нет, поцелуй потом.
Я снова качаю головой, и Лайви видит, что я не уступлю. Она снова ложится в грязь:
— Ну, хорошо. Но я должна сделать вид, будто я Спящая Красавица, а ты — принц, который пробуждает меня.
Она закрывает глаза и опять скрещивает руки на груди, словно мертвец. Я смотрю наверх. Нашего па над могилой не видно. Он, наверно, где-то отдыхает с бутылочкой. Я не знаю, сколько еще мне будет везти, а потому быстро наклоняюсь и прижимаю рот к губам Лайви. Она лежит не двигаясь. Губы у нее мягкие. Я прикасаюсь к ним языком — вкус у них не похож на вишни в шоколаде, они соленые. Я отодвигаюсь от нее, и Лайви открывает глаза. Мы смотрим друг на друга, но ничего не говорим. Она едва заметно улыбается.
— Саймон, ну-ка, давай поторопись. Нам после этой еще одну могилу копать, — кричит вниз наш па. Он стоит наверху, заглядывая вниз, — вот-вот упадет. Не знаю, видел ли он, как мы целовались. Он ничего такого не говорит. — Вам помочь, мисси? — спрашивает он.
Я не хочу, чтобы он спускался сюда, когда тут со мной Лайви. Для троих в могиле слишком тесно.
— Не надо, — кричу я. — Я сам ей помогу.
— Я вылезу сама, как только Саймон ответит на мой вопрос, — говорит Лайви.
У нашего па такой вид, будто он сейчас спустится сюда, а потому я быстро шепчу:
У нашего па такой вид, будто он сейчас спустится сюда, а потому я быстро шепчу:
— Миссис К. ходила к нашей маме.
— Это что — благотворительный визит?
— Кто сказал, что нам нужна благотворительность?
Лайви не отвечает.
— Это был деловой визит, а никакая не благотворительность.
— Твоя мать — повивальная бабка?
— Да, но…
— Ты хочешь сказать, что она родила еще одного ребенка? — Глаза у Лайви открываются шире некуда. — У Мод где-то есть тайный братик или сестричка? Вот это здорово! Надеюсь, это братик.
— Да нет, — тут же говорю я. — Нет у нее никакого братика. Тут все наоборот. Она избавилась от братика или сестрички, прежде чем они родились. Иначе это был бы незаконнорожденный. Ясно?
— Ой! — Лайви садится и смотрит на меня, глаза у нее по-прежнему больше некуда. Зря я ей об этом сказал. Некоторым людям лучше не знать о настоящей жизни, и Лайви из таких людей. — Ой! — снова говорит она и начинает плакать. И опять ложится в грязь.
— Ну все, Лайви, хватит, наша ма была очень аккуратна. Но ей нужно было время, чтобы прийти в себя.
— И что я скажу Мод? — рыдает она.
— Ничего ей не говори, — тут же отвечаю я — мне не хочется еще больше ухудшать то, что и так плохо. — Ей ничего об этом знать не нужно.
— Но она не может жить со своей матерью при таких обстоятельствах.
— Почему?
— Она может переехать и жить с нами. Я спрошу маму. Уверена, она разрешит, особенно когда узнает причину. — Лайви прекращает рыдать.
— Ничего не рассказывай ей, Лайви, — говорю я.
Тут я слышу крик наверху и поднимаю голову.
Мать Лайви смотрит на нас, а из-за ее плеча выглядывает Мод. Айви Мей стоит сама по себе с другой стороны могилы.
— Лавиния, что ты делаешь? Почему ты там лежишь? — кричит ее мать. — Немедленно вылезай!
— Привет, мама, — спокойно произносит Лавиния, словно и не плакала только что. Она садится. — Вы меня искали?
Мать Лайви опускается на колени и начинает рыдать — не тихо, как плакала Лайви, а шумно, со всхлипами.
— Все хорошо, миссис Уотерхаус, — говорит Мод, поглаживая ее по плечу. — Лавиния в порядке. Она сейчас поднимется, да, Лавиния? — Она поедает нас взглядом.
Лавиния улыбается странной улыбкой, и я знаю, что она думает о маме Мод.
— Не смей ей говорить, Лайви, — шепчу я.
Лайви ничего не отвечает, даже не смотрит на меня. Она быстро взбирается по доскам и исчезает из вида, прежде чем я успеваю сказать что-нибудь еще.
Айви Мей кидает в могилу комок глины. Он падает у моих ног.
Когда они уходят, наступает тишина. Я начинаю набивать землю в пустоты вокруг гроба.
Появляется наш па и садится у края могилы, свесив вниз ноги. Я чую запах спиртного.
— Ты мне будешь помогать или как, наш па? — говорю я. — Уже можно подавать лоток.
Наш па качает головой.
— Нет толку целовать девчонок вроде нее, — говорит он.
Значит, он видел.
— Почему нет? — спрашиваю я.
Наш па снова качает головой.
— Эти девицы тебе не ровня, парень. И ты это знаешь. Ты им нравишься, потому что ты не такой, как они, вот и все дела. Они даже могут позволить тебе поцеловать их разок. Но дальше этого у тебя дело не пойдет.
— Я и не хочу, чтобы оно куда-то пошло.
Наш па начинает смеяться.
— Конечно не хочешь, парень. Конечно не хочешь.
— Хватит, наш па. Хватит, и все! — Я возвращаюсь к своей земле — это легче, чем разговаривать с ним.
Лавиния Уотерхаус
Наконец-то я приняла решение.
Мне было плохо с того самого момента, как Саймон мне все рассказал. Мама думает, я простудилась там, в могиле, но это не так. Я страдаю от нравственного отвращения. Даже поцелуй Саймона — о котором я не скажу ни одной живой душе — не может компенсировать ужас этой новости о Китти Коулман.
Когда они пришли за мной на кладбище, я едва могла смотреть Мод в глаза. Я знала, что она сердится на меня, но я и в самом деле была не в себе и не могла говорить. Потом мы вернулись назад к библиотеке, и мне стало еще хуже, когда я увидела мать Мод. К счастью, она меня не заметила — в нее вцепилась эта ужасная женщина, местная суфражистка, как мне сказала Мод. (Не понимаю я всей этой возни вокруг голосования. Политика — такое скучное дело. И зачем женщине вообще голосовать?) Они шли домой под ручку, разговаривая вполголоса, словно были знакомы всю жизнь, а на меня вообще не обращали внимания, что было как нельзя кстати. Нет, в самом деле, наглость матери Мод просто поразительна, учитывая, что она натворила.
С того дня я чувствовала себя неловко в обществе Мод и некоторое время и вправду была слишком больна, чтобы видеться с ней или ходить в школу. Я знаю, она думала, что я просто притворяюсь, но мне было очень тяжело. Потом, слава богу, закончилась четверть и Мод поехала к тетушке в Линкольншир, так что я могла некоторое время с ней не встречаться. Теперь она вернулась, и тяжесть моего знания стала еще невыносимее, чем прежде. Я не могу скрывать от нее эту тайну. И не только от нее — от всех. И от этого мне так плохо.
Маме я ничего не говорила, потому что не могу ее так шокировать. Я очень люблю папу и маму. И даже Айви Мей. Они простые люди, в отличие от меня, а я, напротив, сложная. Но я по крайней мере знаю, что они — люди честные. У нас нет скелетов в шкафу.
Я должна что-то сделать. Не могу сидеть сложа руки и смотреть, как в пороке, смердящем из самого сердца дома Коулманов, погрязнет и дорогуша Мод. И вот сегодня днем, после трех недель душевных мучений, я села в своей комнате и измененным почерком написала следующее письмо:
Уважаемый мистер Коулман!
Мой христианский долг — сообщить Вам о Неподобающем Поступке, который имел место в Вашем доме и касается Вашей жены. Сэр, спросите у Вашей жены об истинной природе ее болезни в этом году. Я думаю, Вы будете потрясены до глубины души.
Я пишу это как человек, которому небезразлично нравственное благополучие Вашей дочери, мисс Мод Коулман. Только ее интересы подвигли меня написать Вам.
С глубочайшим почтением
Искренне Ваш
ДоброжелательСегодня вечером я потихоньку выйду из дома и просуну письмо под их дверь. И тогда мне наверняка станет лучше.
Ноябрь 1906
Дженни Уитби
Прежде всего в доме оказалась грязь непролазная. Мне пришлось вылизывать его от первого до последнего этажа, а потом пройтись еще раз. Одно только хорошо, что у меня не было времени думать о Джеке. Да еще миссис Бейкер была искренне рада видеть меня снова. Я думаю, она этими временными горничными сыта по горло. А от них — от этих приходящих — проку никакого.
Потом еще мои сиськи. Каждые несколько часов они набухали и молоко, предназначавшееся для Джека, проливалось прямо на меня. Мне приходилось подкладывать ватные подушечки и все время их менять, но даже и тогда меня вполне могли засечь. К счастью, хозяйка ничего не видела — да она вообще ничего не замечает. Но раз это таки случилось, когда я чистила камин в комнате мисс Мод и та вошла. Мне пришлось быстро прижать к себе комки ваты; хорошо, что я была в угольной пыли и всякой грязи, — использовала это как предлог, чтобы выйти. Она все же посмотрела на меня каким-то странным взглядом, хоть ничего и не сказала. Она так рада моему возвращению, что жаловаться не будет.
Не знаю, что ей известно, — миссис Бейкер думает, что немного, что она все еще невинная овечка. Не знаю — иногда я ловлю на себе ее взгляд, временами вижу, как она смотрит на мать, и думаю: она совсем не дурочка.
Ее мать — вот кто странная так странная. Я вернулась на цыпочках, страшась встречи с ней после того нашего прощания. Я думала, ей будет неловко со мной, но, когда я появилась, она сжала мою руку и сказала:
— Как я рада, что ты вернулась, Дженни. Входи! Входи! — Она привела меня в дневную гостиную, где беспокойная маленькая женщина, некая мисс Блэк, вскочила и тоже пожала мне руку.
— Дженни — наше сокровище, — сказала хозяйка, обращаясь к мисс Блэк. Ну, я от этого покраснела, думая, что она поддразнивает меня. Но она вроде была вполне искренна, словно начисто забыла о моем шантаже.
— Я только отнесу вещи к себе в комнату и сразу начну, — сказала я.
— Мы с мисс Блэк замышляем всякие великие дела, правда, Каролина? — сказала хозяйка так, словно и не слышала меня. — Ты нам наверняка сможешь помочь.
— Ох, не знаю, мадам. Может, я лучше принесу вам чаю?
— Скажите, Дженни, — обратилась ко мне мисс Блэк, — что вы думаете о суфражистском движении?
— Бывало, и с упряжью приходилось иметь дело, — аккуратно сказала я, не зная толком, что ответить.
Мисс Блэк и хозяйка рассмеялись, хоть я ничуть не шутила.