Кто-то еще вышел им помочь. Они закрепили морскими узлами пеньковые тросы и сразу исчезли, мокрые с ног до головы.
Пристегнув страховочный пояс к лееру — то же сделал, к моему удивлению, и Харитон, — я было подняла анемометр, и кабы не Харитон, прибор вырвался б из моих рук. Ветер внезапно и резко усилился. Харитон деловито проверил, правильно ли пристегнут у меня пояс и в порядке ли страховочная цепь.
Установив термометры, мы по леерам же добрались до датчиков скорости и направления ветра.
Остальные ученые сидели в лабораториях — какие уж тут станции! От их датчиков и приемников тянулись по мокрой палубе провода дистанционного управления в лаборатории, где у каждого были свои столы с приборами.
Я споткнулась о провод, ветер бил и валил с ног, но крепкая рука боцмана удержала меня. Затем я неудачно повернулась лицом к ветру и захлебнулась: ветер был плотнее воды. Такое ощущение, будто я тонула. Какое-то время, видимо невероятно растянувшиеся секунды, я претерпела все муки утопающего. Уцепилась за Харитона, как цепляются все тонущие — в невероятном страхе.
Он что-то крикнул, успокаивая, обнял меня и вдруг, крепко прижав к себе, поцеловал прямо на глазах у капитана и начальника экспедиции, которые с беспокойством наблюдали за нами из штурманской рубки.
Ветер в этот час «пел», как какой-то жуткий хор — высоко, однообразно и страшно. Я с детства не могла слышать завывания ветра — нападала тоска, а это даже не походило на ветер — словно бы пел хор приговоренных к смерти… Никогда мне не было так страшно за все мои девятнадцать лет. А Иннокентий- был так далеко — за стеклом, как в том сне, где он был седой и между нами — неразбиваемое стекло.
Сама не понимаю, почему я так испугалась. Но едва я ощутила обветренные, солоноватые губы Харитона, его крепкие руки, надежно обхватившие меня, как страх отступил. Я вдруг подумала, что рядом с этим человеком можно ничего не бояться. И впервые поняла выражение: за ним как за каменной стеной.
Под защитой Харитона я сняла с приборов все показания, провела наблюдение до конца.
Только мы спустились по трапу с палубы, капитан дал команду задраить все иллюминаторы и выходные двери на штормзаглушки и проверить крепления.
Когда я, уже переодевшись в сухое, поднялась по внутреннему трапу в штурманскую рубку и положила перед капитаном метеорологическую сводку, начальник экспедиции уставился на меня, как на чудо: словно перед ними появился летучий голландец. Он был явно шокирован моим поведением — ведь они своими глазами видели, что боцман целовал меня. А то, что меня в тот момент охватил мистический ужас перед океаном, он же не мог знать. Оправдываться я не люблю. Иннокентий должен был меня знать. Поэтому, насупившись, я прочла им вслух сводку:
— «Ветер — норд-вест. Скорость — 30 метров в секунду. Давление — 746. Высота волны 8–9 метров…» Пойду в радиорубку…
— Нет. В эфир передаст Козырев. Отдыхай.
Это сказал капитан. Иннокентий не смотрел на меня. Может быть, думал сейчас, что я такая же, как Лариса, ничуть не лучше.
— Убавить обороты двигателя до… — командовал капитан.
Над океаном спускается преждевременная ночь, приборы светятся ярче, экран радара стал белым от плотных дождевых туч. Я вгляделась в стекло. Харитон и Миша Нестеров запускали зонд.
Миша, едва удерживаясь на ногах, под напором все усиливающегося ветра развертывал полотно. Харитон помог ему накрыть зонд полотном — для сохранности. Харитон проверил у Миши страховочную цепь, подбадривая, потрепал его по плечу, и они стали пробираться на левый борт к радиолокационному аппарату «Метеорит».
Я видела, как их накрыла с головой огромная волна и потащила за собой в океан, но Харитон удержался, вцепившись в штормовой леер, и удержал Мишу, который обеими руками держал зонд. Харитон, нагнувшись, отвернул крепления, и прибор ожил. Зонд с датчиком рванулся вверх, в туман, темноту, ливень, и головка «Метеорита» начала вращаться, передавая сигналы исчезнувшего зонда.
— Иди в лабораторию, — сухо сказал Иннокентий. Он тоже наблюдал за ними, через мое плечо. Я ушла, ничего не сказав.
Ну и ну! Надо же такому случиться. Сколько раз мы сидели вдвоем с Харитоном за шлюпками, на ботдеке или в библиотеке, и никогда он не позволял себе ничего подобного. За все время нашего знакомства один раз поцеловал мне руку, и все.
И вот, в такую-то бурю, да еще на глазах капитана и Иннокентия, задумал целоваться. Но сердиться на него я почему-то не могла.
Да, это был шторм, и за несколько часов он прошел по шкале Бофорта все градации: сильный шторм, крепкий шторм, жестокий шторм, перейдя под утро в шторм ураганный. Продолжать работы на палубе было разрешено только метеорологам, но не мне… Наблюдения вели по очереди Миша Нестеров и Яша Протасов. Страховал каждого Харитон. Больше они никому не доверяли.
Сережа Козырев сидел почти безвыходно в радиорубке (куда меня тоже ночью не допускали). Пока никаких сигналов бедствия не давали. Машины работают четко, «Ассоль» мужественно держится против волны. Легли в дрейф, и нос на волну. Чуть в сторону — и «Ассоль» валится на борт, топя мачты в воде.
Океан озверел. Воистину Великий, но никак не Тихий. Все чаще обрушивает на корму страшные удары, так что судно содрогается всем телом. Кажется, что еще один-два таких удара — и хрупкая «Ассоль» переломится пополам. Но каким-то чудом «Ассоль» держится.
Ужин не запоздал. Был вкуснее обычного. Посерьезневшая Миэль расстелила на столы мокрые салфетки, чтоб чайники не скользили. Подняла предохранительные бортики, чтоб не билась посуда.
В этот вечер места в кают-компании пустовали. Под конец ужина нас осталось пятеро: капитан Ича, кок Настасья Акимовна, Иннокентий, дядя и я.
— Иди, Настенька, ляг! — озабоченно сказал Ича жене. Она заметно сдала последнее время: стала какая-то желтая, по лицу коричневые пятна. Но готовила она хорошо, команда была очень ею довольна. О Миэль она заботилась, как мать.
— Это со мной не от качки, — сказала она. — Хотелось посидеть с вами. Но, пожалуй, пойду. Постараюсь уснуть. Не провожай меня, дойду.
Она пожелала нам спокойной ночи. Ича все-таки пошел проводить жену.
— Настасью Акимовну надо будет переправить на материк, — сказал дядя Иннокентию. Тот кивнул головой.
Скоро вернулся Ича. Взглянул на часы и присел к столу.
— Посижу с вами немного и пойду пораньше, сменю Мартина. Сегодня тяжелая вахта. Неужели это Течение на всем протяжении сопровождается штормами? — сказал Ича раздумчиво.
— Ерунда! — пожал плечами Иннокентий. — Этого не может быть.
— Но наше первое знакомство с ним… еле уцелели тогда.
— А рассказы Яланова о промысловой шхуне «Зима»? И вот теперь…
— Совпадение. И затем — одно время года. Ты-то уж должен знать, капитан.
Ича, такой молчаливый всегда, в этот вечер разговорился. Рассказал о своем детстве. Он был родом из корякского округа, родился и вырос на побережье. Хорошо знал родную тетку Ренаты Тутавы корячку Ланге. С десяти лет Ича ходил с отцом и старшим братом на морского зверя. Уже в те годы появилась у него мечта о корабле…
Ича страстно хотел стать капитаном. После окончания десятилетки он поступил в Дальневосточный технический институт рыбной промышленности на судоводительский факультет. День, когда он прочел свое имя в списках принятых, был одним из самых счастливых дней его жизни.
Уходя, чтоб сменить Мартина, Ича вдруг произнес смущенно, стеснялся он высокопарных слов:
— Люблю я свою родину! Не променял бы ее ни на какой юг. Здесь начинается Россия… Здесь восходит солнце. Разве у нас на Камчатке не самые сильные, самые добрые, незаурядные люди? — И добавил уже в дверях: — Когда у нас с Настенькой будет сын, я воспитаю его в любви к корякской родине… Настоящим коряком… Думаю, что Настенька не будет против…
Иннокентий удивленно посмотрел ему вслед, словно хотел сказать: «Что это с ним сегодня?»
Когда мы разошлись по своим каютам, я была уверена, что не усну. Уж очень ревел океан. Уже не отделить было грохота волн от воя ветра, шума дождя — все смешалось в один сплошной, зловещий гул.
На всякий случай я легла спать одетая. Было к тому же холодно, меня знобило. Я укрылась одеялом с головой, стараясь не думать о том, как «Ассоль» в кромешной тьме борется с чудовищно тяжелыми волнами, которые обрушивал на нее океан.
Океан и кораблик!
Мама Августина, пусть не передается тебе моя тревога, мой страх. Я не должна бояться! Иначе незачем было идти в океан, ведь знала же я, что он — для мужественных. Я не боюсь. Сейчас я должна уснуть. Завтра понадобятся силы. Я совсем не боюсь. Я хочу спать. Я же очень хочу спать! (Я совсем не хотела спать.) Я пригрелась и уснула. Даже снов не видела.
Проснулась я на полу, потирая ушибленное место: меня сбросило с койки.
Океан и кораблик!
Мама Августина, пусть не передается тебе моя тревога, мой страх. Я не должна бояться! Иначе незачем было идти в океан, ведь знала же я, что он — для мужественных. Я не боюсь. Сейчас я должна уснуть. Завтра понадобятся силы. Я совсем не боюсь. Я хочу спать. Я же очень хочу спать! (Я совсем не хотела спать.) Я пригрелась и уснула. Даже снов не видела.
Проснулась я на полу, потирая ушибленное место: меня сбросило с койки.
Настало утро, и в океане бушевал ураганный шторм. Капитан категорически запретил выходить на палубу иначе, как по его приказанию: волны могли сломать позвоночник. Все осунулись и как-то сразу похудели.
Настасья Акимовна занемогла. Миэль обварила себе руку и плакала. Все же они кое-как приготовили завтрак. Валерий Бычков огорошил всех признанием, что он по профессии повар, только скрывал это, считая приготовление обедов бабьим делом, но теперь он убедился, что, пожалуй, в некоторых обстоятельствах это только мужское дело. Кок и юнга получили бюллетень, а Валера принял камбуз.
Я сменила измученного Сережу в лаборатории, и он, даже не позавтракав, ушел спать.
…Самые последние новости. У Миши сломался анемометр, после того как показал 60 метров в секунду. (Прибор, что с него взять!) Давление продолжает падать.
Судовые шлюпки сорвало со своих мест и унесло в океан. Одна осталась (крепили, связавшись по нескольку человек).
Сломались мачты.
Была авария двигателя, его починили. Но двигатель теперь работает с перебоями.
Шурыге показалось, что машинное отделение сейчас затопит, и он так задраил двери, что теперь не может открыть! Так что Шурыга и его помощник Лепик оказались закупоренными. С внешним миром общаются по телефону. Очень сожалеют, что по телефону нельзя доставить горячий завтрак. Закуска у них была.
На «Ассоль» все с тревогой прислушиваются к работе машины. Если Шурыга не устранит неполадки и не обеспечит работу двигателя на полную мощность — всем конец, каюк, как говорит Анвер Яланов. Финита ля комедиа, как, без сомнения, скажет мой дядюшка. (Я лично надеюсь, что представление еще не скоро будет окончено.) Для одного утра новостей как будто хватало. О том, что не существует больше никаких антенн, я узнала. на закуску.
У меня в радиорубке собрались капитан Ича, Иннокентий и синоптик Миша. Они казались обескураженными. Я почесала нос и натянула в рубке кусок проволоки, как веревку для белья — внутреннюю антенну.
— Буду работать на коротких, — успокоила я капитана.
— Давай-давай! Чтоб связь была.
С помощью этой «антенны» я попыталась узнать, что происходит в океане. По обрывкам чьих-то радиограмм мы поняли, какая беда свалилась в этот день на корабли… На одном судне уже потеряли двух матросов, на другом снесло штурманскую рубку вместе с капитаном и рулевым. Многие суда получили пробоины, и им требовалась немедленная помощь. Другие уже умолкли. И напрасно Петропавловск без конца запрашивал, почему нет связи. Хуже всего было в северных водах. У судов началось обледенение. Люди скалывали лед, но судно обмерзало снова, теряя остойчивость.
Я обернулась к капитану:
— Помощи не будем просить?
— Нет, — категорически отрезал Ича. — Другие в худшем положении. Мы хоть не обмерзаем. К тому же добираться до нас… Вот если Шурыга не справится с двигателем… Тогда уж…
Он задумчиво постоял возле меня.
— Однако, Марфенька, поищи в эфире… на всякий случай… может, тут поблизости от нас кто откликнется.
— Хорошо, поищу.
— Кто тут может быть? В стороне от всех путей… — удивился Иннокентий. Не заметила я в нем никаких следов страха или уныния. И одет он был, как всегда, тщательно и даже выбрит.
Ича нерешительно взглянул на друга.
— Научно-исследовательское судно «Дельфин». Оно изучало аналог нашего Течения в южном полушарии. А теперь перешло экватор, северный тропик и движется как раз нашим Течением… Навстречу нам. Судно большое, сильное. Им этот шторм нипочем.
Иннокентий удивленно уставился на капитана. Тонкие темно-русые брови его сдвинулись.
— Откуда ты знаешь?
— Сережа как-то связался с ними, неделю назад. Но сегодня ночью почему-то не нашел их. Может, теперь ты, Марфенька, найдешь.
— Почему же Козырев не доложил мне?
— Я ему не велел…
— Не понимаю тебя, — холодно проговорил Иннокентий.
Он прекрасно понимал. Ича как-то съежился под взглядом друга.
— Не хотелось тебя огорчать. Теперь будет считаться — они открыли.
— Значит, когда мы искали Течение, они уже шли им?
— Да. Они и подсказали нам курс.
Миша протянул мне данные наблюдений, и я отстучала «погоду». Приняла по фототелеграфу синоптическую карту для Миши, и он ушел, качая головой. А я перешла на прием и слушала голоса кораблей, терпящих бедствие. «А вокруг была смерть, только смерть — в пять часов пополудни», — вспомнила я слова поэта.
Обед, приготовленный Валеркой, был необыкновенно вкусен. Настасья Акимовна готовила более экономно. Никто не ожидал от него такого мастерства. В конце обеда он явился, как артист на аплодисменты, в белом халате и поварской шапочке, лихо надвинутой на одно ухо. Глаза его лукаво блестели. Он осведомился, понравился ли нам обед? Все хором поблагодарили его. Он был доволен. Однако не смог не пофигурять:
— Покормлю вас еще разок-другой и сам пойду рыб кормить!!! — На этом он гордо удалился на камбуз.
— Ну и дурак, — бросила ему вслед неблагодарная Миэль. В этот момент в кают-компанию вбежал Сережа Козырев.
— Земля! — крикнул он.
Я сидела рядом с дядей, ближе всех к двери, и моментально, по внутреннему трапу, очутилась в штурманской рубке. Иннокентий смотрел в трубу радиолокатора. Увидев меня, он уступил мне место.
— Смотри, Марфенька, как хорошо видно, — сказал он. На экране локатора четко вырисовывался остров… Обрывистые скалы, каменный мыс.
— Остров? Тот самый? — обрадованно воскликнула я.
Вошел, тяжело дыша, дядя и встревоженно взглянул на капитана. Ича отвел взгляд. И я вдруг осознала, что радоваться нечему.
А через минуту в рубку вошел Шурыга. Раскупорились наконец. Глаза у него были красны и воспаленны.
— Капитан, при таких оборотах мы взорвемся. Температура предельна!
— Будем охлаждать забортной водой. Боцман! Где боцман?
Показался невозмутимый Харитон. Капитан дал распоряжение. Для страховки велел связаться матросам по четверо. Боцман поспешно ушел.
Весь экипаж знал, что, если Шурыга не обеспечит работу двигателя на полную мощность, «Ассоль» развернется бортом к волне и ее перевернет. Гибель тогда неминуема.
Шурыга и Лепик исправили двигатель, больше в машинном отделении ничего не заедало. Но шторм был столь силен, что всей мощности машин в триста лошадиных сил хватало лишь на то, чтоб удерживаться носом к волне. А течение и ветер, объединив силы, неудержимо влекли «Ассоль» на острые скалы, окружившие остров кольцом.
В эту ночь никто не ложился спать, хотя аврал не объявляли. Мужчины, выполняя распоряжения капитана, боролись, сколько у кого было сил, за свое судно, а мы, женщины, не выходя из кают-компании, готовили еду, кофе или ухаживали за ранеными и больными. У Анвера Яланова разбита голова (дядя боялся, что у него сотрясение мозга), у штурмана Мартина Калве сломана рука. Протасова Яшу так стукнуло о железо, что он надолго потерял сознание. Настасья Акимовна совсем разболелась… Дядя почти не отходил от нее. Я пока еще отделывалась легкими синяками.
Хуже всех дело обстояло с Леной. Она совсем пала духом. Сидела, скорчившись в уголке дивана, закрыв лицо руками, и что-то шептала про себя.
Положение наше было очень опасным. Каждую минуту судно могло перевернуться вверх килем, или разломиться пополам, или взорваться от перегрева мотора. А вернее всего — нам пропорют днище подводные скалы… Но я старалась отогнать эти страшные мысли. Вообще в таких случаях лучше всего заняться делом.
Вплотную опасность подступила к нам около часа ночи: «Ассоль» непреодолимо несло на камни. Капитан приказал всем свободным от вахты ожидать его распоряжений в кают-компании. Не знаю, какие могли быть «распоряжения», если «Ассоль» разобьет о скалы. Даже лодка у нас оставалась только одна. Были, правда, спасательные пояса, но какой от них толк, если на тебя упадет несколько тонн воды? Говорят, на людях и смерть красна. Может быть, Ича, собрав нас вместе, хотел, чтоб нам было не так страшно в эти последние минуты?
Капитан заглянул к нам и заверил, что они с рулевым сделают все возможное. Мартин ушел вслед за капитаном в рулевую рубку. Работать со сломанной рукой он не мог, но считал, что его место рядом с капитаном.
Итак, в рулевой рубке находились трое: капитан Ича, рулевой Ефим Цыганов и Мартин. В машинном отделении — Шурыга, Лепик, Володя Говоров и Харитон.