«Я буду с ним счастлива», – подумала Полина.
Отчетливость этой мысли поразила ее. Не многое в своей жизни она сознавала так ясно. И по этой ясности поняла, что это – правда. Есть на свете единственный человек, с которым она будет счастлива столько, сколько отведено ей жить, и ее счастье с ним будет таким же необъяснимым, как спокойствие, которое охватывает ее, как только она хотя бы просто прикасается к нему.
– Где ты живешь? – спросила Полина, покрепче прижимаясь щекой к его плечу.
– А где бы ты хотела?
– Не знаю. Все равно.
– Можно жить у океана, в графстве Кент. Там замок близ Английского пролива. Родители в нем не живут, но и продать его нельзя, это майорат.
– Бр-р! – Полина тихо засмеялась прямо ему в плечо. – Майорат… Там, наверное, страшно. Старинный английский замок, привидения…
– Привидения не так уж страшны. – Она почувствовала, что он тоже улыбнулся. – Но жить в замке не обязательно, ты права. Хлопотно и скучно. Я живу в Лондоне. Возле вокзала Виктория, у Варвик-сквер. Шебутной район, но удобно – если откуда-нибудь возвращаешься, то выходишь из поезда и идешь пешком, и через пятнадцать минут ты дома. И каждый вечер можно гулять вдоль Темзы, она тоже рядом. Заметь, я зазываю тебя, как профессиональный гид.
– Зачем тебе это, Роберт?
Полине не хотелось отрываться от его плеча, но она все-таки села снова, чтобы видеть его лицо в тусклом свете осенней луны, заглядывающей в окно через щель между гардинами.
– Зачем каждый вечер гулять вдоль Темзы? Мне нравится смотреть на большую реку. Но это не обязательно. Можно пойти в Вестминстер, те же пятнадцать минут, и просто засесть в пабе с кружкой эля.
– Зачем тебе обременять себя мною? – не обращая внимания на его легкий тон, повторила Полина. – Ты совсем меня не знаешь. Это безрассудно.
Край его брови снова взлетел вверх – он удивился ее вопросу.
– Я люблю тебя, – тем тоном, которым объясняют что-либо малосмышленым детям, сказал он. – Значит, это не безрассудно.
– Ты думаешь?
– Уверен. Любовь случается не в каждой жизни. Меня учили ценить такие вещи.
«Принцесса почувствовала горошину через десять перин, и по этому стало понятно, что она настоящая принцесса. А он знает, что любовь следует ценить, и это значит, что он настоящий джентльмен».
Полине стало так смешно от этой мысли, что пришлось снова уткнуться носом Роберту в плечо, чтобы он не заметил ее смеха и не обиделся бы. Хотя он не обиделся бы в любом случае, наверное.
И как только она почувствовала его плечо снова, ее охватил сон. Что-то необъяснимое от него исходило все же. И вот теперь эта загадочная эманация подействовала на нее как снотворное.
– Я сейчас проснусь… – едва шевеля губами, пробормотала Полина. – Я только совсем чуть-чуть… Да что же это со мной?..
– Спи. – Голос Роберта был ей еще слышен, но самого его она уже не видела, засыпая. – Я съезжу за вещами и через два часа вернусь за тобой.
Полина почувствовала, как Роберт вынимает руку из-под ее головы, услышала, как он встает с кровати…
«Не надо! – хотела крикнуть она. – Не уходи, не надо!»
Но губы ее уже не двигались, и веки уже не поднимались, и даже руку протянуть, чтобы удержать его, она уже не могла. Ее охватил мертвый сон.
Но вот странность: сон этот был неодолим, но не глубок. Не она была погружена в сон, а сон окутывал ее, как пелена, и при этом она сознавала, что спит.
Сначала она чувствовала себя в беззвучном пространстве, потом это пространство начало гудеть, потом дрожать, потом гул и дрожь сделались сильнее, еще сильнее, перешли в раскатистый грохот…
Полина вскрикнула от боли и проснулась. Она лежала на полу у кровати, болело плечо – наверное, ушибла его, падая, – но эта боль не имела значения, потому что за окном творился настоящий ад. Все гремело, грохотало, стекло дребезжало в оконной раме так, что непонятно было, почему оно до сих пор еще не вылетело.
Полина вскочила, бросилась к двери, сообразила, что на ней нет даже ночной сорочки, схватила шелковый пеньюар, попавшийся под руку, надела валяющиеся у кровати туфли на шпильке и, распахнув дверь, выскочила в коридор.
Жильцы выбегали из всех комнат. Некоторые были уже одеты к утреннему табльдоту, но большинство, как Полина, выскочили прямо из постелей.
– Что это? Что?! – истерически кричала фрау Хофманн из лучшей в пансионе комнаты.
– Успокойся, Трудди! – Муж хватал ее за рукава парчового халата, пытаясь удержать. – Куда ты бежишь?
– Ты идиот! – Фрау Хофманн взвизгнула так, что супруг выпустил ее руки. – Это бомбежка! Мы сейчас взорвемся!
Грохот прекратился. Но тишина, наступившая после него, вызывала еще большее смятение.
– Что вы говорите, Гертруда? – недовольно проговорила хозяйка. Она величественно выплыла из своей комнаты в полном утреннем облачении и с неизменным золотым медальоном на груди. Папильоток у нее на голове, конечно, уже не было, волосы были тщательно уложены. – Какая бомбежка? Кто, по-вашему, может бомбить Берлин?
Фрау Хофманн посмотрела на хозяйку круглыми от ужаса глазами и открыла рот, чтобы ответить, но тут же закрыла его снова. Все понимали, что хозяйка докладывает о каждом слове своих постояльцев в гестапо, и, вероятно, догадливая Гертруда сообразила, что лучше не высказывать свою версию происходящего.
– Вероятно, это военные учения. Но что бы это ни было, нам лучше спуститься в подвал, – рассудительно заметил пожилой господин из комнаты возле ванной. – Наденьте пальто, – обратился он к Полине. – Неизвестно, сколько времени нам придется там провести. И на вашем месте я переменил бы обувь.
Одновременно с его словами раздался такой грохот, что у Полины заложило уши. Она уже не слышала ни визга фрау Хофманн, ни криков остальных пансионеров. Только сирену воздушной тревоги, пронзительную, проникающую, казалось, сквозь стены; она взрывала ее голову будто бы не снаружи, а изнутри.
Полина бежала вместе со всеми по лестнице вниз, на площадке второго этажа сбросила туфли, потому что бежать на шпильках было невозможно, спускалась босиком по холодным ступенькам в подвал, глубокий, как преисподняя… Дом сотрясался, сирена выла, и звук ее перестал быть слышен, только когда тяжелая железная дверь захлопнулась за спиной.
Тут из ушей словно пробки вынули – Полина поняла это по тому, что наконец стала слышать голоса людей, спустившихся в подвал вместе с нею.
– Без сомнений, это англичане, – негромко, так, чтобы услышала только Полина, произнес пожилой господин из комнаты возле ванной; имени его она не знала. – Только их самолеты могут долететь до нас.
– Но ведь нам обещали, что этого не будет! – В голосе фрау Хофманн звенели слезы. – Ведь фюрер сказал, что англичане уже разгромлены!
– Трудди, замолчи! – воскликнул ее супруг. – Дело обстоит именно так, как сказал фюрер. Неужели ты не понимаешь?
Фрау Хофманн обмякла, как будто из нее выпустили воздух. Даже в полумраке подвала было видно, как мгновенно опустели ее глаза.
– Если Англия разгромлена, то почему, скажите на милость, мы сидим сейчас в подвале? – пробормотал себе под нос пожилой господин.
– Это последняя черта! – торжественно провозгласила хозяйка. – Если англичане действительно решились бомбить Берлин, то они сами подписали себе смертный приговор. Теперь фюрер не оставит от их Лондона даже пыли!
Эти слова были глупы в своей пафосности, и не от них вошел в Полинино сердце леденящий ужас, конечно, не от них…
«Он не вернется, – все более холодея, поняла она. – Ему не дадут вернуться. Никогда».
Глава 7
Жизнь в Доме со львами обернулась неожиданным событием. И вряд ли оно произошло бы, если бы не Люда.
– О, так ты в человеческих условиях теперь, – сказала она, когда наутро после Антонининого отъезда Вика сообщила ей по телефону, что временно переменила местожительство. – Ну так давай я пацана тебе привезу. Я в школе как раз сейчас, послезавтра в Москву собираюсь. Каникул в ближайшее время нету, но на недельку можно у драконов Витьку выцарапать.
Люда обладала замечательным качеством: она видела жизнь каким-то первым взглядом. А потому всего, что остальным людям казалось препятствиями или, самое малое, сложностями, не замечала вовсе.
– Я узнаю, какое надо письмо сюда прислать, чтобы мне его выдали. Завтра пришлешь – и привезу, – заключила она.
Таким вот образом ровно через двое суток после той ночи, когда Вика смотрела из арочного окна на крыльцо со львами, она уже стояла в зоне прилета Шереметьево, и сердце у нее колотилось так, что в глазах темнело от его грохота.
И как он вышел к ней, ее мальчик, и как сказал, глядя не на нее, а на стеклянные стены аэропорта: «О, а у нас дождь, а у вас снег еще», – и как она притянула его к себе и почувствовала, что он слегка дернул плечом, пытаясь высвободиться… Все это происходило будто в тумане.
– Сразу видно, мамаша с сыночком, – сказала Люда, глядя на них. – Все у вас как-то… Нет того, чтобы попросту, как люди.
– Сразу видно, мамаша с сыночком, – сказала Люда, глядя на них. – Все у вас как-то… Нет того, чтобы попросту, как люди.
Впрочем, Вика этих слов как будто и не услышала. Всю дорогу из Шереметьево до города она видела перед собой только своего ребенка, смущенного и скованного, вернее, не его даже, а его затылок, потому что Витька смотрел не на нее, а в окно машины.
– Вить, – чуть не плача, проговорила она, – я сама не понимаю, почему только сейчас…
Несусветная, убийственная глупость собственного поведения была ей теперь совершенно очевидна. Она словно попала в какую-то матрицу и действовала в ней с заданностью мертвого механизма: за год надо накопить на следующий год Витькиной учебы, нельзя потратить ни рубля на что-либо, кроме этого, денег не хватает, не хватает, но если она будет действовать последовательно, то сумеет их собрать, обязательно сумеет… Эти мысли сделались постоянным, неутихающим фоном ее жизни, они долбили ее голову изнутри, как молоточки, и их звук мешал ей слышать звуки жизни – вот это смущенное шмыганье носом, которым Витька уткнулся в стекло…
– Ты на меня сердишься? – спросила Вика.
Он наконец обернулся и крутнул головой. Что означает этот жест, отрицание или подтверждение, Вика не поняла.
Люда привезла их на Малую Молчановку, высадила у крыльца и сразу уехала. Витька пощупал зубы у одного из львов и спросил:
– А что это у них на щитах?
– Масонские символы, – ответила Вика. – Их из-за этого в войну убирали даже. А может, просто из-за бомбежек.
Она специально почитала о Доме со львами накануне его приезда. Так и знала, что он начнет расспрашивать.
– А!.. – сказал Витька.
И больше ничего не спросил. Зря она обрадовалась.
– А вон то окно, арочное на шестом этаже, оно на фотографии есть, помнишь? – спросила она.
И сама расслышала, что ее голос звучит жалобно.
– Ага, – кивнул Витька.
«Я могла бы привезти его и в Пречистое, – думала Вика, пока поднимались по ступенькам к лифту. – Будто ему цветы в подъезде нужны! Что я наделала?»
Рассматривать квартиру Витька не стал – кивнул только, когда Вика показала ему, где туалет и ванная, и сразу направился в комнату в конце коридора.
– Я шарлотку испекла, – вслед ему сказала Вика. – Только неправильную.
– Почему?
Ей показалось, в его голосе мелькнуло что-то вроде интереса. Нет, опять только показалось, он спросил об этом на ходу и даже не обернулся.
– Яблок кислых нету. А со сладкими совсем не то, – растерянно ответила она.
Витька вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Эту трещину уже не склеить. Странно, что он вообще согласился приехать. Вику охватила паника.
– Я… обед разогрею… – пробормотала она.
Обед на плите был еще теплый, разогреть его можно было за пять минут. Вика стояла в кухне у окна и пыталась сдержать слезы.
«Сама виновата, сама», – гремело у нее в голове.
– Ма-ам!.. – вдруг услышала Вика. – А это чей лоток?
«Какой лоток?» – не поняла она.
И тут же воскликнула:
– О господи!
Она совершенно забыла про кошку! Витькин приезд решился и состоялся так стремительно, что все остальное вылетело у нее из головы. Последние два дня она провела в лихорадочном выполнении одних заказов и отмене других, в закупке продуктов, в приготовлении обеда – насколько она умела его готовить, – в изучении всевозможных детских развлечений, доступных в Москве… Не до кошки ей было!
Она бросила взгляд на мисочки с кормом и водой – все стояло нетронутое. Вика похолодела.
«Может, просто ест и пьет мало, – подумала она. – Это же котенок».
Витька вошел в кухню и спросил:
– Здесь кот есть? А где он?
– У тебя не мать, а идиотка! – воскликнула Вика. – Если не что похуже!
– Ты что, мам?
Он посмотрел удивленно. Кажется, его взгляд стал как-то живее, но Вика не успела это осмыслить – она бросилась в гостиную и сразу же легла на пол перед диваном.
Белое пятно виднелось у стены. Но было неподвижно.
Жизнь отшатывалась от нее, не хотела с ней сосуществовать. Но почему? Вика не понимала.
Правда, сейчас ей было не до отвлеченных размышлений. Она вскочила, уперлась руками в диван и стала отодвигать его от стены. Он оказался такой тяжелый, словно был сделан из мрамора. Витька, пыхтя, тоже толкал диван. Вряд ли его помощь оказалась решающей, но пространство возле стенки освободилось, и Вика увидела котенка. Он лежал на боку, не шевелился, и не было никаких сомнений в том, что он мертвый.
Но это у Вики их не было. А Витька сразу проскользнул за отодвинутый диван и, прежде чем она успела что-либо сказать, схватил котенка на руки.
– Он не умер! – воскликнул Витька. – Он дышит и теплый! Его скорее к врачу надо!
Это Вике и самой было теперь ясно. Она же не знает, как реанимируют котят. Впрочем, где найти ветеринарного врача, она тоже не имела понятия.
– Я найду. – Витькин голос прозвучал с неожиданным спокойствием. – Сейчас.
Вика хотела сказать, чтобы искал где-нибудь поближе к дому, но поняла, что в ее указаниях нет необходимости. Как и где искать что-либо в Интернете, Витька разбирался лучше, чем она.
Пока сын изучал информацию, она принесла из кухни стакан воды и осторожно побрызгала на мордочку котенка, которого Витька по-прежнему держал на руках. Ей показалось, что котенок шевельнулся, но, может, только показалось.
«Напоить его, что ли? – подумала Вика. – Рот ему открыть и воду влить. Попьет и очнется».
Но поскольку она вовсе не была в этом уверена, то решила не экспериментировать.
– Возле Нового Арбата клиника есть, – сообщил Витька. – Только, по-моему, лучше на Цветной бульвар поехать.
– Почему лучше?
Вика спросила это из прихожей, где искала обувную коробку. Та, что была устлана розовым шелком, показалась ей наиболее подходящей. Вика вытащила из нее ярко-красные Антонинины туфли на золотых шпильках и вернулась в комнату с этой коробкой в руках.
– Почему ты думаешь, что надо на Цветной бульвар? – повторила она.
Ее удивило, что Витька, совсем не знающий Москву, говорит об этом с такой уверенностью.
– Потому что та клиника рядом с цирком, – объяснил он, пока Вика укладывала котенка в коробку. – Значит, врачи цирковых животных лечат и котенка тем более вылечат.
Вика не была уверена, что это именно так, но решила послушаться сына. Она не ошиблась, когда заметила, как он изменился за полгода. Раньше, наверное, бегал бы в растерянности вокруг котенка и, может, заплакал бы. А теперь говорит спокойно и делает все точно и быстро. Она догадывалась, что эта перемена будет, но не предполагала, что так скоро.
Пока Витька надевал куртку и ботинки, Вика вызвала такси. Денег на это было жаль, она считала, что и на метро можно было бы доехать, но что теперь поделаешь: перед ребенком неудобно экономить в такой ситуации, да и все-таки котенок заболел если не из-за нее, то при ней.
Темнело в марте рано, Москва уже сверкала огнями и была красива той бесспорной красотой, которую невозможно не замечать. Но Витька ничего не замечал сейчас точно: он то и дело заглядывал под приоткрытую крышку коробки, прикладывал ладонь к кошачьему боку и сообщал:
– Дышит.
Ветеринарная клиника располагалась в хорошо отремонтированном старинном особнячке в два этажа. Перед дверями кабинетов сидели люди с собаками, кошками, попугаями; даже с игуаной был один. Судя по качеству ремонта и местоположению, клиника была дорогая. Но посетители были самые разнообразные – от пафосной девицы с йоркширским терьером, у которого шерсть блестела как шелк и точно так же блестели стразы Сваровски на ошейнике, до аккуратной старушки в мятой шляпке, держащей на коленях старого облезлого кота и принадлежащей к тому типу московских людей, которых Вика считала существующим уже только в книжках.
– А у вас кто? – спросила эта старушка у молодого человека, который стоял в углу один и мрачно смотрел на всех этих кошатников и собачников, которых явно считал полоумными.
– Хомячок, – нехотя ответил он. – В кармане. – И объяснил оправдывающимся тоном: – Девушка весь мозг из-за него вынесла: Тиша три дня уже грустный, его к врачу надо. Хотел Тишу на волю отпустить на Садовом кольце, да совесть не позволила.
Вика еле сдержала улыбку.
Она думала, что придется скандалить, чтобы пропустили без очереди, сюда ведь никто не пришел просто так, у всех больные животные. Скандалить-то она умела, но очень не хотелось это делать, особенно при Витьке.
Однако ни скандалить, ни даже униженно просить не пришлось.
– Извините, пожалуйста! – громко сказал Витька. – У нас котенок без сознания. Ему требуется срочная помощь. Можно, мы вне очереди пройдем?
«Сейчас крик поднимется», – подумала Вика.
Но, к ее удивлению, ничего подобного не произошло. Похоже, что кошатники и собачники, которых она до сих пор видела только издалека, составляли лучшую часть человечества.
– Конечно-конечно! – воскликнула старушка с облезлым котом. – Проходи, мальчик. В пятый кабинет иди, там сегодня заведующий, Герман Тимофеевич принимает. Это бог, – убежденно добавила она. – Он твоего котенка оживит.