– Конечно-конечно! – воскликнула старушка с облезлым котом. – Проходи, мальчик. В пятый кабинет иди, там сегодня заведующий, Герман Тимофеевич принимает. Это бог, – убежденно добавила она. – Он твоего котенка оживит.
Неизвестно, являлся ли Герман Тимофеевич богом, но что человек он хороший, трудно было не почувствовать. А может, это только Вика сразу почувствовала: она ценила в людях сдержанность.
– Давно ел твой котенок? – спросил Герман Тимофеевич, вынимая белое тельце из коробки.
– Не знаю… – растерянно проговорил Витька. – Он вообще-то не мой.
И оглянулся на маму. Что она могла сказать?
– Дня три не ел, наверное, – вздохнув, ответила Вика. – Мне его оставили, а я про него забыла. Он под диван залез. Я думала, есть захочет, выйдет и поест, это же кошка, – добавила она в свое оправдание.
– Его в чужой квартире оставили? – уточнил Герман Тимофеевич.
– Нас обоих, – объяснила Вика. – Сначала его принесли в чужую квартиру, а потом меня вызвали к нему в чужую квартиру.
Ей было непонятно, зачем врачу знать такие подробности. Но этот врач – немолодой, с коротко стриженными серебряными волосами – производил впечатление такой абсолютной надежности, что Вика подумала: неплохо бы в случае болезни превратиться в кошку, чтобы стать пациенткой именно у него и тогда уж не сомневаться в возможности выздороветь.
Оказалось, подробности он выяснял не из праздного любопытства. Пока молоденькая медсестра ловко измеряла лежащему неподвижно котенку температуру, Герман Тимофеевич сказал:
– Кошки часто впадают в стрессовое состояние в незнакомых помещениях. Не все, конечно, но вам досталась на попечение деликатная особа. Она ангорская, по-моему.
– Понятия не имею, – снова вздохнула Вика. – И что, в чужом доме вообще есть не станет, даже если проголодается? Не может быть!
– Может, может, – подтвердил Герман Тимофеевич. – Собака – да, проголодается и поест, инстинкт свое возьмет. Кошка – нет, ни есть не станет в таком состоянии, ни пить. Через трое суток наступит обезвоживание организма, и она уже не восстановится.
– Так она что, умрет? – жалобно спросил Витька.
По его лицу было понятно, что он не может себе этого представить – чтобы здесь, в этой красивой клинике, в огромных ладонях этого врача, под ласковое воркование медсестры, мог умереть маленький белый котенок.
– Будем надеяться, выживет, – сказал Герман Тимофеевич. – Придется оставить ее часа на три у нас.
– Зачем? – не поняла Вика.
– Капельницу поставим. Для начала это необходимо. Потом сами будете кормить – из шприца вливать ей в рот разбавленный корм.
«Только этого мне не хватало! – сердито подумала Вика. – Кошку из шприца кормить. Да еще капельница в клинике… Сколько это будет стоить, интересно?»
Но тут она вспомнила, как Антонина объясняла, что кошка должна питаться хлебом и считать это за счастье, и ей стало стыдно: кому уподобляется? Да и Витька смотрел на врача в самом деле как на бога, и по его лицу было понятно, что слова «только этого мне не хватало» не могут даже прийти ему в голову.
– Ну, оставим, конечно, – вздохнула Вика.
Обсуждать было нечего. Выбора тоже не было никакого: для себя Вика точно отправилась бы искать бесплатную больницу, но что таковые существуют в Москве для кошек, она сильно сомневалась. И, во всяком случае, не собиралась высказывать недовольство при Витьке. Хотя от суммы, которую ей назвали на рецепции, чуть сознания не лишилась.
«Никогда никого не заведу! – подумала она, с трудом заставив себя не высказать вслух свое мнение о братьях наших меньших. – Даже хомяка!»
Глава 8
А все-таки котенок оказался счастливым. Вернее, приносящим счастье. К тому времени как они вышли из клиники на бульвар, Витька преобразился совершенно, и именно счастье забилось от этого в Викином сердце. Да, счастье забилось в сердце. Оно было таким большим, что она не стеснялась называть его прямым именем.
– Мам, ты совсем не виновата, – сказал Витька. – Ты же не знала, что кошки так странно переживают стресс.
– Все-таки виновата, – ответила Вика, хотя соблазн согласиться был велик. – Я про нее действительно забыла.
– Из-за меня.
Он улыбнулся. Вот такое оно и есть, счастье. Прошло всего несколько часов, а Вика уже не понимала: что это вдруг встало между нею и Витькой, почему? Ни разу за полгода, прожитых в Оксфорде, он не сказал, что ему там плохо, что он обижен на нее, что хотел бы вернуться домой. Да не то что не сказал – он об этом и не думал, она бы почувствовала, если бы думал, она всегда чувствовала такие вещи, и теперь это не изменилось.
«Он просто растерялся при встрече, – подумала Вика. – И я растерялась. Что мы, проще кошки? Она вон и то стресс переносит странно, а мы тем более».
От этой смешной мысли ей стало весело и легко.
– Может, пока котенок под капельницей, домой не пойдем? – спросила она. – Посидим в кафе, посмотрим на улицу. Я иногда так сижу, смотрю, что-то про людей придумываю – какие они, что им важно, что нет… Мне интересно.
– Мне тоже, – кивнул Витька. – Пойдем в кафе.
Кафе, в которое они зашли, оказалось какое-то артистическое, вернее, цирковое: на стенах висели старинные фотографии Цирка на Цветном и циркачей – воздушных гимнасток в блестящих юбочках, дрессировщиков со львами, канатоходцев на канатах и жонглеров с горящими факелами.
– Только есть не будем, – сказал Витька, когда они уселись за столик. – Чаю выпьем, и все.
– Почему? – удивилась Вика. – Ты ведь не успел пообедать.
– Но ты же обед приготовила, – объяснил он. – Мы вернемся и его съедим.
Вика расхохоталась.
– Представить не могла, что ты станешь таким рациональным европейцем! – воскликнула она.
– А англичане считают, что они не европейцы. – Витька смутился. Может, подумал, что мама иронически относится к его неожиданной рациональности. – Англия же не континент, а остров.
– Ну и что? Не в географии дело. Я у Довлатова прочитала и ужасно смеялась – как ему сказали, что если напишет хорошую статью в газету, то его премируют поездкой на Запад – в ГДР. А он ответил: разве ГДР – это Запад? Вот Япония – это Запад. Ну и точно так же Англия – это Европа.
По Витькиному лицу она видела, что он не понимает, что здесь смешного, в чем заключается аналогия, и хочет возразить, что Япония – это не запад, а восток, и даже Дальний.
«Ну и ладно, – подумала она. – Может, и хорошо, что он такого юмора уже не понимает».
Перед чаем Вика заказала Витьке морковный фреш. Ее от одного вида морковки передергивало, а он любил, она и дома ему морковный сок выжимала – через марлю, потому что отмыть после этого соковыжималку не представлялось ей возможным.
Стакан, в котором принесли сок, был сделан в виде фотообъектива. Витька с интересом его разглядывал, а Вика радовалась, что не угас в нем этот чудесный его интерес ко всему, что не имеет практического смысла, но будит воображение.
– В Англии много чудаков, – сказал Витька. – Я думал, это только в книжках, а оказалось, и на самом деле. Помнишь, возле Темзы на дереве ботинки висят? Непонятно зачем.
– Может, для бомжей кто-то вынес.
– Я тоже так думал, но потом у Джерри спросил, и он сказал, что нет, это просто так. У них многое просто так и очень странно.
– Как у кошек? – улыбнулась Вика.
– Ну да, они очень естественные. Хотя и очень держат себя в узде.
– Как же это может сочетаться?
– Не знаю. – Витька улыбнулся той волшебной улыбкой, которую она так любила в нем. – Во мне – не может. А в них – может.
– Ты все-таки говоришь о себе отдельно…
– Ага, – кивнул Витька. – Все-таки я другой же, чем они. Хотя мне с ними очень хорошо, мам, ты не волнуйся, – поспешил добавить он. – Я их хорошо понимаю.
– Они тебя не обижают? – осторожно спросила Вика.
Это было главное, что ей хотелось знать. Слишком трепетным был ее мальчик, слишком натянута была в нем струна жизни. Вика боялась такого натяжения, и особенно теперь боялась, когда Витька был далеко от нее. По телефону они разговаривали каждый день, но она не была уверена, что он скажет ей по телефону о том, что так сильно ее волновало.
– Там можно быть каким угодно, – сказал Витька.
Он странным образом ответил на ее вопрос, но она его ответ поняла. И вздохнула с облегчением. Вика догадывалась, что это так, но одно дело догадываться, а другое – услышать от него самого. Она обрадовалась – может, потому что Витькины слова успокаивали ее совесть.
Официант принес чай. В стеклянном чайнике завораживающе кружились, опадая на дно, листья мяты и мелкие цветочки чабреца. По дороге обратно к стойке официант включил телевизор, стоящий на тумбочке под портретом Ивана Поддубного. Вика махнула было, чтобы выключил, но слова, которые она услышала сразу же, как только появился звук, так поразили ее, что она замерла.
– Мы будем стоять за спинами женщин и детей. Я хочу, чтобы вы это поняли. Российские солдаты будут стоять не впереди, а за спинами. И пусть кто-нибудь из украинских военных попробует отдать приказ в них стрелять!
– Мы будем стоять за спинами женщин и детей. Я хочу, чтобы вы это поняли. Российские солдаты будут стоять не впереди, а за спинами. И пусть кто-нибудь из украинских военных попробует отдать приказ в них стрелять!
Она как завороженная смотрела на экран, через который протянулись бело-сине-красные полосы флага и с которого неслись эти слова, смотрела, слушала и не верила своим ушам, и глазам не верила тоже.
«Он не может такое говорить! – мелькнуло у нее в голове. – Он же президент, как такое вообще может быть?!»
И тут же ее холодный разум ответил с той жесткостью, которая всегда была ей присуща: «Все к этому шло. Сегодня началось, что ли?»
Вика опомнилась и посмотрела на Витьку. Лицо у него было такое же, как у молоденькой журналистки, которая там, на экране, сидела на пресс-конференции и слушала все это.
Растерянность была у него на лице, растерянность и ужас. Вика ожидала, что сейчас он задаст тот же вопрос, который она только что едва не произнесла вслух сама: как такое может быть? Но он молчал. За соседним столиком, где сидела молодая компания, тоже воцарилось молчание.
Вика встала из-за стола и выдернула шнур телевизора из розетки. Краем глаза она увидела, что бармен за стойкой хотел что-то сказать. Но не сказал, а включил музыку – аргентинское танго. Вике показалось, что пронзительная мелодия Пьяццолы звучит отчаянием.
Чай выпили молча.
– Пойдем? – спросила Вика. – По бульвару прогуляемся, памятник Никулину посмотрим. Там такой памятник – Никулин у машины стоит, и в нее можно залезть.
– Мам, – сказал Витька, – ты себя зря мучаешь. Я по тебе скучаю, но если бы я сейчас был здесь, то было бы хуже.
Он сказал это словно бы невпопад и не очень понятно. То есть это кому-нибудь другому было бы непонятно, а Вика поняла все, что хотел ей сказать ее сын. И не удивилась, что он отвечает на вопрос, который она не произнесла вслух. За двенадцать лет, которые они жили на белом свете вдвоем, она успела привыкнуть к этому его необыкновенному вообще-то качеству – к тому, что он без труда читает ее мысли.
– Ничего не поделаешь, – тоже невпопад, и тоже лишь по видимости невпопад сказала она. – Во всяком случае я больше ничего не могла поделать. Пойдем?
На исходе зимы вечер начинался так рано, что день не успевал побыть белым днем. Уже стемнело, и в бульварной жизни проступил, проявился праздник. Лампочки, украшающие деревья, были сделаны в виде сосулек, по ним медленно стекали световые капли, люди шли под этими сияющими каплями, под светящимися древесными арками и смеялись, скользя на тающих ледяных дорожках. Жизнь словно сопротивлялась тому чудовищному, необъяснимому – на экране, под полосами флага, – что хотело ее уничтожить.
– Меня там все спрашивают, – сказал Витька. – Как такое может быть, чтобы вдруг взять и отнять у другой страны целый полуостров и забрать себе. Я на форумах смотрел, здесь все пишут, что Крым раньше был наш. Но сейчас же он уже не наш, там же граница! – В его голосе мелькнули слезы. – Здесь все пишут, что граница ничего не значит, а там я даже никому не говорю, что здесь такое пишут. И вот это, что он сказал – чтобы солдатам за детьми стоять… Он же президент, как он может? Там никто не понимает, как можно так относиться к другим людям. Я и сам не понимаю. А ты понимаешь? – спросил он.
– Я понимаю, – помолчав, ответила Вика. – Я до твоего примерно возраста, пока в художественную школу не стала ходить, думала, что по-другому и не бывает. Если что-то хочешь, то надо брать. Вцепиться посильнее и тащить, зубами рвать, а то другие вырвут, они только и ждут, когда ты слабину дашь. Я думала, что это правильно.
– Но… почему? – тихо спросил Витька. – Почему ты так думала?
– Вокруг меня все были такие. И думали, что и везде все такие. И я так думала. И этот… в телевизоре. Он тоже так про всех думает. Потому что сам такой. Свое детство трудно преодолеть, Вить.
– Но ты же преодолела.
– Я – другое дело.
– Почему ты – другое дело?
– Не знаю.
Она боялась говорить обо всем этом с Витькой. Удара нерассчитываемой силы, вот чего она боялась. Не порвать бы струну.
– Это называется защитная проекция, – ученым тоном сообщил Витька. – Бессознательное наделение других людей своими чувствами и устремлениями. К этому располагают определенные черты характера – недоверчивость и подозрительность.
Как ни тошно было на душе, Вика чуть не расхохоталась.
– Вам там играть дают вообще, в вашей драконской школе? – спросила она. – Или только учиться требуют?
– Не-а. Про защитную проекцию я сам прочитал. Случайно. А в школе мы все время играем. И на уроках тоже. Там совсем не такие уроки, как у нас здесь были. Я даже у Хан Соло спросил, почему так.
– И что он тебе ответил? – с интересом спросила Вика.
Ей правда было это интересно. Но главное, она обрадовалась, что Витька отвлекся от мыслей, которые не должны мучить ребенка, тем более такого, как он.
– Сказал, что нам должно стать интересно самим получать знания. Что этому обязательно надо научиться, и это сейчас самое главное.
– А без игры на уроках это невозможно? – хмыкнула Вика.
– Не знаю.
По его тону Вика поняла, что размышлять о школьных методиках ему неинтересно. Ну и ладно! Она тоже не будет. Все равно от ее размышлений ничего не изменится.
Они побродили еще немного по бульвару, взяли на завтра билеты в цирк и, промерзнув, решили идти в клинику: вдруг кошку уже можно забрать. Так оно и оказалось – медсестра вынесла ее из кабинета в оставленной ими обувной коробке.
– На прививку через три недели привезете, пусть окрепнет. Кошечка необыкновенная, – с искренним восхищением сказала она. – Такое нежное существо!
«Даже слишком», – подумала Вика.
А вслух спросила:
– И чем ее, такую нежную, кормить?
Пока медсестра рассказывала Витьке о кормах – он даже диктофон включил, чтобы не ошибиться в их разновидностях, – Вика приоткрыла крышку. Котенок лежал на шелковой подкладке и выглядел здоровым, только очень тихим. Он в самом деле казался необыкновенным – глаза у него были голубые. Вика и не знала, что у кошек бывают такие глаза.
– Я про нее знаешь что сразу подумала? – сказала она, когда они с Витькой вышли из клиники. – Что она на кошку Пульхерии Ивановны похожа.
– Почему? – удивился Витька. – Та разве белая была?
«Помнит, – подумала Вика. – Хорошо».
Что уж такого хорошего, что он помнит «Старосветских помещиков», она объяснить не сумела бы. Может, наоборот, лучше бы ему забыть все это поскорее и с двух слов угадывать уже совсем другие книги. Но все-таки она обрадовалась.
Глава 9
«Красивое место, – думала Вика. – Даже странно, что я здесь еще не бывала».
Впрочем, она много где еще не бывала в Москве, и то, что впервые оказалась у Белорусского вокзала, было неудивительно.
На вокзальной площади шел ремонт, машины проезжали через нее с трудом, люди сновали туда-сюда беспорядочно, но у края этой площади высилось странное здание. Оно состояло из нескольких геометрических фигур – треугольника, параллелепипеда, – а на их фоне стояла старообрядческая церковь. Она была белая, стройная и строгая, с темным куполом, и это соединение ее старинной красоты с современным странным зданием показалось Вике замечательным.
В этом совсем не было пошлости, а пошлости в Москве вообще-то было немало.
Она не знала, почему Влад назначил ей свидание именно на улице Тверской-Ямской. Может, просто потому, что она сегодня работала рядом, на Страстном бульваре, и сказала ему об этом. А может, хочет доставить ей удовольствие: по всей Тверской множество красивых кафе, в которых приятно будет посидеть после разлуки.
Долгой ли была их разлука, Вика вообще-то не понимала. С одной стороны, да, долгой, целый месяц. Один из клиентов, с которым Влад занимался фитнесом по личной программе, позвал его с собой в Швейцарские Альпы. Клиент уезжал туда кататься на лыжах каждый год, а занятия фитнесом ему прерывать не хотелось. Конечно, Влад поехал – кто бы не поехал, бесплатно на полный пансион-то! Вот и разлука, и долгая. Но с другой стороны, как раз в это время приезжал Витька, и отсутствия Влада Вика поэтому почти не заметила. Даже обрадовалась, что так совпало: ей не хотелось рассказывать ему о сыне, она даже сама не понимала почему, но и не особенно это анализировала.
Как и вообще свои отношения с Владом. Они были гораздо более близкими, чем с каким-либо мужчиной до него, это Вика понимала. И понимания этого ей было достаточно. Он веселый, легкий, великодушный. Он отличный любовник, сильный и чувственный. Он красивый, в конце концов. Когда она видит его, ей становится радостно: идет Финист Ясный Сокол, и идет именно к ней.
Эта радость будоражила ее и сейчас, когда она подходила к дому, номер которого он ей назвал, и предвкушала что-то неожиданное и хорошее.
Дом оказался школой. Это Вику смутило. Хотя, конечно, ничего странного в этом не было: она сразу вспомнила, что Влад ведь и в школе ведет спортивную секцию. Но когда она увидела обнесенное забором школьное здание, похоже, довоенных времен, и двор со старыми березами, и клумбы с астрами у крыльца, – у нее стеснилось дыхание. Это было не нужно, это следовало преодолеть.