– Ну а деньги-то откуда взялись бы? – зло спросила Лючия. – Или это тоже несбыточная мечта?
– Ну почему такая уж несбыточная? – с обидой в голосе произнес Фессалоне. – За те годы, пока бумаги Байярдо были в моих руках, я сумел заставить старика Гвидо передать на сохранение третьему лицу – некоей банкирской конторе в Неаполе – изрядную, очень изрядную сумму. Пока она лежит себе, на нее начисляются проценты. Но, по моей же указке, в завещании князя Байярдо появился один хитрый пункт. В случае его смерти и смерти Лоренцо эти деньги должны быть переданы человеку, который предъявит письма о Фьоре Байярдо. То есть мне.
– Ну, это тоже сказки! – пренебрежительно фыркнула Лючия. – Писем-то у тебя нет! Они у Лоренцо!
– А синьор Лоренцо Анджольери, то бишь, Байярдо, покуда жив, – поддакнул Маттео.
– И ты, Брут! – усмехнулся Бартоломео Фессалоне. – Оба вы – Фомы неверующие! Обрушились тут на меня, а главное-то позабыли!
– Что же? – спросили хором Лючия и Маттео – и испуганно отмахнулись от Бартоломео, ибо им на миг почудилось, будто изо рта его вырвалась не речь или смех, а какой-то страшный, раздирающий уши скрежет.
Но в следующее мгновение они поняли свою ошибку: скрежетала одна из каменных плит стены, тяжело и неохотно сдвигаясь со своего места, становясь на ребро и отверзая темную глубь, в которой мерцала вода. Легкая рябь бежала по волне, и в ней дробился, дрожал свет полной луны, одевшей Венецию призрачным серебристым покрывалом. Скрежетала эта благословенная плита, а Фессалоне хохотал:
– Вы забыли, что последнее желание приговоренных к смерти должно быть исполнено! Да будет благословен строитель, снабдивший этот подвал тайными выходами в потолке, стене и даже в полу. Ну, сквозь пол мы провалимся как-нибудь в другой раз, а пока пройдем сквозь стену. Надеюсь, ты умеешь плавать, дитя мое?
Лючия зачарованно кивнула, вряд ли слыша, что он говорит. Она была так потрясена, что словно бы в столбняк впала. Мелькнула одна мысль: «Я снова увижу Андрея!» – и растворилась в блаженной пустоте, воцарившейся в ее голове. Она неотрывно глядела на колокольню Святого Марка, вздымавшуюся к черному небу, словно серебряный перст. Чудилось, это указующий перст Рока, и если следовать ему, откроешь путь к счастью!
Что-то холодное оказалось в ее руке. Взглянула – тот самый флакончик, который Фессалоне недавно достал из тайника. В этом флаконе – смерть Лоренцо. Спасение сестры. И, может быть, счастье с Андреем!
Радостно вскрикнув, она покрепче стиснула флакон и бестрепетно ухнула вслед за Фессалоне в черную холодную воду. Следом кинулся Маттео, успев еще привести в действие механизм, возвращающий часть стены на место, так что когда через несколько минут после сего замечательного спасения открылась крышка потолочного люка и человек с факелом свесился вниз, его изумленному взору предстала пустота.
Узники исчезли!
33 Два платья с белым корсажем
Идти Извольскому было трудно, ведь он промок насквозь, отяжелевшая ткань сковывала движения. И все-таки это было лучше, чем то, что он предлагал вначале: Александра идет по набережным, а он плывет по каналам и каналетто. Может быть, ему и впрямь было легче плыть, чем идти, но она боялась хоть на мгновение остаться одна. Его появление было таким чудесным, что Александру просто дрожь начинала пробирать: а вдруг он исчезнет так же внезапно, как появился? Нет уж, пусть лучше идет рядом, шлепая по каменным плитам как большой сердитый тюлень… если можно себе представить тюленя, бредущего по Венеции за полночь об руку с перепуганной золотоволосой красавицей.
На одном из мостов они приостановились и заспорили: князь Андрей настаивал немедленно идти к палаццо Фессалоне, освобождать Лючию, ну а Александра долго взывала к его здравому смыслу: она ведь даже не знала, где это палаццо находится, не то чтобы разобраться там в лабиринте комнат, разыскать тайник – да еще бог весть как он открывается! Нет, надо как можно скорее найти Лоренцо, объясниться с ним, испросить прощения для Лючии и уж потом идти освобождать ее и ее спутников. Князь Андрей пламенно спорил: сколько страхов придется претерпеть Лючии, думая, что она погребена навеки, бесплодно взывая о помощи! Александра резонно предлагала не тратить время на споры, поскольку словами делу не поможешь. Сама-то она ничего не имела против, чтобы ее коварная сестрица потомилась немножко под замком. Лючия ведь без зазрения совести оставила Александру взаперти, и даже если собиралась за ней воротиться, в чем не сомневался великодушный князь Андрей, то уж Александре она об этом доложить не позаботилась…
Пререкаясь, дошли наконец до отеля, куда распорядился доставить свои вещи Извольский. Окна были темны – здесь давно спали. Князь Андрей заколотил в дверь и принялся объясняться с привратником. Александра затаилась в подворотне: ей все-таки удалось убедить его сменить платье, прежде чем идти объясняться с Лоренцо. Решающим доводом был тот, что ночи в мраморных дворцах вдвое прохладнее, а стало быть, промокший князь Андрей будет не только жалко выглядеть, но и рискует заболеть насмерть. Кто тогда замолвит слово за Лючию?
Стоя в темной подворотне и дрожа не столько от холода, сколько от страха перед неизвестностью будущего, она размышляла, как повезло ее загадочной сестре, сумевшей столь прочно приковать к себе этого смелого, благородного, красивого человека. И слова не было молвлено князем Андреем в обвинение – все только в защиту его шалой, грешной жены, которой он безоглядно простил не только темное прошлое («Все это до меня случилось, а стало быть, и вовсе не случалось. Откуда ж ей знать было, что она меня повстречает?!»), но и неясное настоящее. Он не намеревался ни в чем упрекать ее: желал только повенчаться с нею заново, в Венеции, в церкви католической, и уж теперь ждать от нее верности клятвам. Да, повезло Лючии! Александра даже плечами передернула при мысли, какая единообразно-благополучная жизнь сложилась бы у них с князем Андреем, не вмешайся роковой случай. Да они друг дружке давным-давно глаза бы повыцарапали, возненавидели бы друг друга, ибо каждый из них был, оказывается, создан именно для той стези, на которую ступил волею Рока – или Бартоломео Фессалоне, Лоренцо Байярдо, Чезаре Агостино, которые на то или другое время брали на себя роль Провидения. Как выясняется, она должна благодарить их за счастье жизни своей!
Александра тихонько засмеялась – и вздрогнула: выросший как из-под земли князь Андрей сурово спросил:
– Ты в своем уме?
В самом деле: спасенная из заточения, стоит одна-одинешенька в темной подворотне и заливается-хохочет! Александра успокаивающе похлопала его по рукаву, мимоходом отметив плотность и гладкость отличного атласа. Окинула его взглядом. Даже при блеклом лунном свете видно было, как изысканно одет Извольский. Александра довольно кивнула. Ах, как он красив, ее… брат. Вот именно. Все дело в том, что они с Андреем были с издетска предназначены для дружбы, но не для любви. Для любви ей нужен тот, другой: загадочный, непостижимый, пугающий и манящий. Другой, другой… Лоренцо с князем Андреем – как две стороны одной монеты. Да и они с Лючией таковы же!
– Это я так, – неловко отмахнулась Александра. – От страха. Пойдем скорее.
Сначала они шли пешком, потом навстречу попалась одинокая гондола. Александра окликнула баркайоло. Андрей неловко полез в узкий, тесный гробик, сел там, напряженно, угрюмо.
Чем ближе подплывали к палаццо Анджольери, тем меньше уверенности оставалось и у Александры. Tеперь ей казалось, что ничего нельзя придумать хуже, как предстать перед Лоренцо об руку с человеком, только что ранившим его на дуэли – пусть легко, пусть оцарапавшим, но все-таки! Как воспримет Лоренцо весть о том, что все эти месяцы сперва терзал, потом любил, потом презирал и ненавидел женщину, ни в чем перед ним не повинную? Получалось, что он расчетливо терзал безвинную жертву, а каково осознавать такое человеку чести? Ой, кошмар! Александра судорожно вздохнула. Не лучше ли оставить все как есть, появиться перед Лоренцо одной, а потом как-нибудь тихонько вызнать, где заточена Лючия? Да, и все это время Андрей будет терзаться неизвестностью, Лючия – страхом смерти, а Лоренцо – недоверием? Нет уж, объяснений не миновать, и чем скорее, тем лучше. Только как бы к этому подступиться?..
Ну, ладно. Для начала – войти в дом.
Гондола причалила.
Князь Андрей соскочил на сырые мраморные плиты, подал руку Александре, и они несколько мгновений постояли, как испуганные дети, растерянно глядя друг на друга.
Дом был темен, и только три окна с краю фасада светились. Там кабинет Лоренцо. Значит, он не спит…
– Ну, что будем делать? – прошептали враз – и засмеялись, и как-то отлегло у обоих от сердца.
– Ох, я бы раньше всего переоделась, – вдруг сказала Александра, пытаясь уверить себя, что больше всего гнетет ее тяжесть перемазанных грязью юбок и сырой, гнилостный запах подземелья, чудилось, въевшийся в каждую складку.
Ну, ладно. Для начала – войти в дом.
Гондола причалила.
Князь Андрей соскочил на сырые мраморные плиты, подал руку Александре, и они несколько мгновений постояли, как испуганные дети, растерянно глядя друг на друга.
Дом был темен, и только три окна с краю фасада светились. Там кабинет Лоренцо. Значит, он не спит…
– Ну, что будем делать? – прошептали враз – и засмеялись, и как-то отлегло у обоих от сердца.
– Ох, я бы раньше всего переоделась, – вдруг сказала Александра, пытаясь уверить себя, что больше всего гнетет ее тяжесть перемазанных грязью юбок и сырой, гнилостный запах подземелья, чудилось, въевшийся в каждую складку.
Вот именно, переодеться, причесаться – предстать перед Лоренцо во всеоружии красоты и невинности!
И она повела князя Андрея не сразу в кабинет, а кружными коридорами – в свою опочивальню.
Слуги, конечно, все спали, да и ни к чему была сегодня чья-то сторонняя помощь, поэтому Александра усадила Извольского в темный угол, чтобы, не дай бог, его не заметил какой-то случайный взор, а сама пошла в гардеробную и стала перед распялками, придирчиво глядя на это множество шелка, атласа, бархата, парчи. Жаль, что безнадежно испорчено серое, серебристое, любимое. Вот странное совпадение! Второй раз Лючия входит в ее жизнь, и второй раз Александра теряет из-за нее любимое серое платье! Почему-то стало зябко от этого совпадения, и она поспешила собрать с себя шелк, в то же время летая взором по платьям. Хорошо бы взять с белым корсажем, шитым серебром, и с зеленой юбкой, оно идет Александре бесподобно, да где оно? Что-то не найти, разве что служанка взяла – пришить оборвавшуюся оборку. Ну да бог с ним, есть точно такого же фасона, только с синею юбкою. Оно еще и лучше.
Вытащив платье, Александра спустила к ногам прежнее. Чудилось, рубашка тоже отдавала затхлостью. Сменила и ее; плечи надушила, волосы. Распустила их, перевив жемчужными нитями, удивленная и раздосадованная тем, что не нашла головной сетки, унизанной бриллиантами. Потом спохватилась, что причесывается слишком долго, а Андрей там сидит один, места себе не находит. Уже пошла к двери, но вдруг заметила какое-то светлое пятно в углу. Подошла. Да это же ее платье. Ну да, лежит мокрой кучкой, и лужа с него натекла преизрядная. Лужа?!
Оглянулась. Другая светлая кучка лежит посреди гардеробной. Вот ее платье! А это… Господи Иисусе, это, насквозь мокрое, – чье?!
Александра завизжала так, что князь Андрей очутился с нею рядом в одно мгновение, словно не через дверь вбежал, а сквозь стену прорвался; схватил за руки, заглянул в помертвелое лицо:
– Что? Что с тобой?!
Александра сначала смотрела остановившимися глазами, потом немножко справилась с собой, но и теперь только и смогла, что повести глазами в угол и пробормотать:
– Tам… там…
Князь Андрей подошел, нагнулся к платью, брезгливо ковырнул носком башмака. И вдруг, подхватив мокрое, бросился на свет, к канделябру, что стоял посреди комнаты, на столе. Свет заиграл на сверкающем розовом шелке, и князь Андрей обратил к Александре точно такой же изумленный взор, как ее:
– Она?.. Она была здесь? Лю…
– Синьорина Лючия? – прервал гнусавый голос. – Вы здесь?
Александра обернулась, чувствуя, как замирает, падает сердце.
Чезаре! Все кончено… Чезаре!
Он поглядел на нее изумленно, потом увидел князя Андрея – и, чудилось, только провел рукой по поясу, а в ладони его уже опасно блеснул стилет.
– Синьор? – с угрожающей учтивостью промолвил Чезаре. – Не рановато ли еще для визитов? А вы, синьорина, как ухитрились очутиться здесь? Я же только что вас в кабинете…
И он осекся, и еще одна пара глаз приковалась к мокрому розовому шелку… и стилет выпал у Чезаре из рук.
Александра содрогнулась от звона. Мелькнула мысль, что теперь пора Извольскому схватиться за оружие, не дать Чезаре прийти в себя. А чем он так изумлен, скажите на милость?
Тут глаза итальянца обратились к Александре, и она поняла, что «изумление» – слишком малое название для того чувства, которое им овладело.
Он был потрясен!
Такое лицо могло быть у человека, заглянувшего в щелку в стене и увидевшего вдруг рай и ад одновременно. Не моргая, глядел Чезаре на Александру, и она недоверчиво следила, как с этого худого, некрасивого лица медленно, словно накрепко прилипшая маска, сползает выражение злобного недоверия.
Сначала высвободился напряженный лоб, и вечно нахмуренные брови изогнулись на нем двумя высоко взлетевшими арками. Потом открылись зашторенные злобным прищуром глаза, и живая влага омыла их.
Все лицо Чезаре дрожало в этом мучительном перерождении, но вот наконец оно коснулось и рта. Губы задрожали, приоткрылись, и голос – совсем другой, не мерзкий, не ехидный! – тихий, еще неуверенный голос произнес:
– Синьорина… простите меня, синьорина!
Стремительным движением Чезаре очутился перед нею на коленях, одновременно подхватив свой стилет и протянув его Александре рукоятью вперед, так что если бы она захотела нанести удар…
– Я ваш раб, синьорина, – промолвил Чезаре, твердо и прямо глядя ей в глаза. – Моя жизнь принадлежит вам, моя смерть в ваших руках, и я приму ее покорно, с радостью, ибо кара будет заслужена. Скажите только… кто вы?
Стилет снова загрохотал по мрамору, а Александра закрыла руками лицо, пряча слезы облегчения, так и хлынувшие из глаз. Ну наконец-то хоть кто-то ей поверил!
***Сначала все шло хорошо. Настолько хорошо, что Лючия как будто снова сделалась юной дебютанткой, с восторгом глядящей на своего impressario и поступающей по всякому его слову. Они благополучно перебрались через канал, выбрались на сушу, еще опьяненные радостью спасения, и тут спохватились: нельзя появиться в таком виде у Анджольери! Бартоломео Фессалоне и Маттео намеревались тайком сопровождать Лючию в палаццо, однако трудно что-то сделать тайно, когда с тебя течет в три ручья, а каждый шаг сопровождается громким хлюпаньем. И Маттео предложил прежде всего зайти переодеться в маленькую тратторию, у хозяйки которой он держал свой сундучок и где порою ночевал.
– Платья две смены у меня найдется, – пообещал Маттео. – Правда, самого простого. А для синьорины купим какую-нибудь рубаху да юбку, а придем во дворец – она переоденется во что-нибудь подобающее.
Лючии задержка была не по душе: не оставляла мысль о той бедняжке, которая плачет сейчас в зловонной, сырой каморке, не зная, чего ждать от судьбы.
Поскорее покончить с Лоренцо! Эта мысль опьяняла ее. Она ни одной минуты не собиралась тратить на поиски злополучных бумаг, от которых теперь зависело будущее благополучие Фессалоне. Его будущее, его благополучие – пусть он и заботится об этом. Ей бы добраться до заветного ключа со львиной головой! Бартоломео посулил отдать его, лишь только увидит бездыханным своего врага.
Ну, коли так, значит, увидит.
Лючия топнула от нетерпения. Да где они там? Неужели мужчинам нужно столько времени, чтобы сменить штаны, рубаху и камзол?! Ну конечно, еще и башмаки! Лючия сердито вздохнула. Наверное, решили выпить подогретого вина. А может быть, просто не находят подходящей одежды для нее, подумала она, удивляясь, как ослабевает ее доверие к Фессалоне, когда его нет поблизости. Тает, будто снежинка на горячих губах!
…Так было однажды. Снег пошел вдруг в самом конце апреля – влажный, тяжелый, последний. Снежинки вились роями белых пчел, а каждая в отдельности была похожа на маленькую розу. Лючия ловила их губами, а князь Андрей пытался поймать их на ее губах поцелуями, но ему доставались только капли талой воды…
Растаяло, будто снег, и счастье Лючии. Но, бог даст, она попытается его воротить. Только… разве бывает зима среди лета?
Что-то сдавило сердце. Бывают в жизни предчувствия, более сильные, чем рассудок. Одно из таких предчувствий вдруг заставило ее выбраться из спасительной подворотни и, бегом перебежав освещенное луною пространство перед тратторией, заглянуть украдкой внутрь. Тут же отпрянула, не поверив себе, снова заглянула – и убедилась, что глаза ее не обманывают.
Там шла драка, да такая, что все ходило ходуном, дым стоял коромыслом, а первое впечатление было такое, будто собравшиеся все вместе, дружно да ретиво, выбивают небольшую перину, причем явно не соизмеряют силу да усердие с величиною перины, из которой уже летят пух и перья. Только почему-то красного цвета… Приглядевшись, Лючия поняла, что это брызги крови.
Ее замутило, а когда легкая муть перед глазами рассеялась, она увидела, что «выбивальщики» расходятся и опускают засученные рукава.
– Кончено! – возвестил один из них, в одежде матроса, с лицом, еще не остывшим от жара битвы.
– Поделом! – отзывались его подельники, отходя от бесформенной массы, в которой не было ничего человеческого.
– Сбросьте их в канал! – прозвучал мрачный женский голос, и Лючия увидела, как открыт был люк в полу и кровавые останки сметены туда.