— Харкнесс, — сказал МакФриз. — Старина Харкнесс купил билет до конечной станции.
— Может стишок ему напишешь? — издалека отозвался Баркович.
— Заткнись, убийца, — рассеянно ответил МакФриз. Он покачал головой. — Старина Харкнесс, сукин ты сын.
— Я не убийца! — заорал Баркович. — Я еще спляшу на твоей могиле, ты, лицо со шрамом! Я еще...
Хор сердитых голосов заставил его заткнуться. Недовольно бормоча, Баркович свирепо смотрел на МакФриза. Потом пошел быстрее, не глядя по сторонам.
— А знаете, чем мой дядя занимался? — внезапно спросил Бейкер.
Группа шла под сенью зеленеющих деревьев, а Гэррети пытался выкинуть из головы Харкнесса и Гриббла и думать только о спокойствии.
— Чем? — спросил Абрахам.
— Он был гробовщиком, — сказал Бейкер.
— Хорошее занятие, — равнодушно заметил Абрахам.
— Когда я был маленьким, мне всегда было интересно, — непонятно сказал Бейкер. Он словно потерял мысль, потом взглянул на Гэррети и улыбнулся. Это была странная улыбка. — Ну, то есть, — кто будет его бальзамировать. Иногда ведь задумываешься над тем, кто стрижет парикмахера, или кто удаляет врачу камни из желчного пузыря. Понимаете?
— Чтобы стать врачом, нужно море желчи, — торжественно сказал МакФриз.
— Ты же понял, о чем я.
— Ну и кто же это сделал, когда пришло время? — спросил Абрахам.
— Да, — присоединился Скрамм. — Кто?
Бейкер посмотрел вверх, на тяжелые, скрюченные ветви, под которыми они как раз проходили, и Гэррети снова отметил, как ужасно он выглядит. Впрочем, остальные выглядели ничуть не лучше.
— Ну же, - сказал МакФриз. — Не томи нас. Кто его похоронил?
— Древнейший из всех баянов, — сказал Абрахам. — Дальше Бейкер говорит: а с чего вы вообще взяли, что он умер?
— Ну, вообще-то, он умер, — сказал Бейкер. — Рак легких. Шесть лет назад.
— Он курил? — спросил Абрахам и помахал семье из четырех человек, которые пришли с котом. Кот был на поводке. Персидской породы. Он выглядел помятым и очень злым.
— Нет, ни разу в жизни, — сказал Бейкер. — Боялся рака.
— Ох ты ж ёшкин кот, — сказал МакФриз, - да кто же его похоронил? Скажи уже, чтобы мы могли наконец обсудить мировые проблемы или бейсбол, или контроль за рождаемостью, или еще что-нибудь в этом роде.
— Я думаю, контроль за рождаемостью — это проблема мирового уровня, — серьезно сказал Гэррети. — Моя девушка католичка, и...
— Ну же! — взревел МакФриз. — Кто, мать его, похоронил твоего деда, Бейкер?
— Моего дядю. Это был мой дядя. Дед у меня был адвокатом в Шривпорте. Он...
— Да мне насрать, — сказал МакФриз. — Мне похрен, даже если у этого джентльмена был трехголовый хер, я просто хочу знать, кто его похоронил, чтобы мы могли наконец закрыть эту тему.
— Ну, вообще-то никто. Он пожелал, чтобы его кремировали.
— Ох, мои болящие яйца, — сказал Абрахам и рассмеялся.
— Тётя хранит его пепел в керамической вазе. У себя дома, в Батон-Руж. Она пыталась продолжить бизнес — похоронный бизнес — но никому, похоже, не нравилось, что дело ведет женщина.
— Думаю, дело не в этом, — сказал МакФриз.
— Не в этом?
— Нет. Думаю, твой дядя подложил ей знатную свинью.
— Подложил свинью? Ты о чем? — заинтересовался Бейкер.
— Ну, ты ведь не можешь не признать, что это была не слишком хорошая реклама.
— Что, умереть?
— Нет, — сказал МакФриз. — Отдать свое тело на кремацию.
Скрамм гнусаво рассмеялся — нос у него был заложен.
— Тут-то он тебя и достал, старина.
— Очень даже может быть, — сказал Бейкер. Они с МакФризом радостно лыбились друг другу.
— Твой дядя, — вяло сказал раздраженный Абрахам, — наводит на меня тоску. А еще, должен сказать...
В этот момент Олсон принялся умолять одного из солдат позволить ему отдохнуть.
Он не остановился и не сбросил скорость настолько, чтобы получить предупреждение, но его просительный, жалобный голос звучал так трусливо, что Гэррети корчился от стыда, слушая его. Разговоры почти прекратились. Окружающие с ужасом наблюдали за Олсоном, не в силах оторваться от этого зрелища. Гэррети молился, чтобы Олсон заткнул наконец рот, прежде чем успеет опозорить их всех. Да, ему тоже не хочется умирать, но если придется, Гэррети хотел бы уйти так, чтобы его не считали трусом. Солдаты смотрели поверх головы Олсона, сквозь него, мимо него, невозмутимые, глухие и немые. Впрочем, время от времени они выносили предупреждения, так что последнее, в принципе, не совсем верно.
Было примерно четверть восьмого, когда прошел слух, что всего шесть миль, и группа закроет первую сотню. Гэррети вспомнил, как читал однажды, что самая многочисленная группа, дошедшая так далеко, состояла из шестидесяти трех человек. И похоже, этот рекорд будет побит — их группа все еще насчитывает 69. Не то чтобы это имело какое-то значение...
Непрекращающиеся мольбы Олсона превратились в идиотскую литанию, и Гэррети из-за него стало казаться, что день вокруг еще более жарок и неприятен, чем был на самом деле. Кое-кто из Идущих пытался кричать на Олсона, но тот либо не слышал, либо ему было все равно.
Они вступили на деревянный мост, и доски настила загромыхали под их ногами. Гэррети слышал, как хлопают крыльями ласточки, которые свили себе гнезда среди балок моста. Над водой Идущих обдувал свежий ветерок, поэтому когда они достигли противоположного берега, солнечные лучи показались еще более обжигающими, чем прежде. Если тебе кажется, что сейчас жарко, — подожди немного, сказал он себе. Погоди, вот выйдем мы на открытый простор. Да уж, да уж.
Гэррети закричал, требуя флягу, один из солдат подбежал к нему, отдал требуемое и убежал обратно, не сказав ни слова. Желудок Гэррети требовал пищи. В девять часов, подумал он. А пока что надо идти. Будь я проклят, если умру на пустой желудок.
Бейкер вдруг рванул мимо него к обочине, оглянулся вокруг - нет ли зрителей, - никого не увидел, расстегнул штаны и присел на корточки. Получил предупреждение. Гэррети прошел мимо, но услышал, как его предупреждают во второй раз. Примерно двадцать секунд спустя Бейкер нагнал Гэррети с МакФризом, задыхаясь от бега. Штаны он подтягивал уже на ходу.
— Быстрей я еще в жизни не срал! — задыхаясь, проговорил он.
— Надо было с собой учебную программку захватить, — сказал МакФриз.
— Никогда не умел долго удерживать говно внутри, — сказал Бейкер. — Некоторые, — блин, да им раз в неделю, и нормально. А я каждый день должен ходить. Если не получается, принимаю слабительное.
— Эти слабительные испортят тебе кишечник, — сказал Пирсон.
— Вот дерьмо, — ответил Бейкер.
МакФриз откинул голову назад и расхохотался.
Абрахам покачал головой, присоединяясь к разговору:
— Мой дед никогда не принимал слабительных, а он дожил до...
— А ты видимо свечку держал, — сказал Пирсон.
— Ты ведь не сомневаешься в словах моего дедушки, правда?
— Боже упаси, — закатил глаза Пирсон.
— Хорошо. Так вот, мой дедушка...
— Смотрите, — тихо сказал Гэррети.
Не заинтересованный особо в поддержке какой-либо из сторон слабительного спора, он между делом поглядывал на Перси как-там-его. Но теперь Гэррети наблюдал за Перси уже не между делом, а очень внимательно, — и с трудом верил своим глазам. Перси постепенно приближался к краю дороги. Сейчас он шел уже по песчаной обочине. Время от времени он бросал внимательный, настороженный взгляд на вездеход и сидящих на нём солдат, а потом смотрел вправо, туда, где всего в семи футах зеленой стеной возвышался лес.
— Мне кажется, он собирается дернуть, — сказал Гэррети.
— Да они его как пить дать пристрелят, — сказал Бейкер почти шепотом.
— Не похоже, чтобы за ним следили, — заметил Пирсон.
— Ну так, черт возьми, нечего давать им повод! — сердито сказал МакФриз. — Вот же ж толпа кретинов!
В следующие десять минут никто не сказал ничего существенного. Все делали вид, что разговаривают, а сами следили за тем, как Перси следит за солдатами, — следит и мысленно прикидывает расстояние до деревьев.
— У него духу не хватит, — в конце концов пробормотал Пирсон, но прежде чем кто-нибудь смог ему ответить, Перси начал маневр в сторону леса — медленно и неторопливо. Два шага, еще три. Всего один шаг, максимум два и он будет там. Его выцветшие на солнце волосы слегка шевелились под порывами ветра. Он был похож на скаута-разведчика, который вышел понаблюдать за птицами.
Предупреждений не было. Перси потерял свое право на них в тот момент, когда его правая нога переступила границу асфальта. Перси сошел с дороги, и солдаты все прекрасно видели. Старина Перси как-там-его никого не сумел обдурить. Грохнул резкий, чистый выстрел, и глаза Гэррети метнулись от Перси к солдату, который в полный рост стоял на верхней палубе вездехода. Он стоял неподвижно, надежно уперев приклад винтовки в плечо и чуть наклонив голову к стволу, словно статуя, с фигурой ломаной и резкой.
Голова Гэррети снова повернулась в сторону Перси. Ведь именно он был главным героем, разве нет? Перси теперь обеими ногами стоял на травянистом подножии соснового леса. Он был также непоколебим и выразителен, как и пристреливший его человек. Гэррети подумал, что эти двое могли бы стать моделью для скульптурной группы Микеланджело. Перси неподвижно стоял под голубым весенним небом, прижав одну руку к груди, словно поэт, готовый вот-вот заговорить. Его глаза были широко открыты, и почему-то исполнены восторга.
Яркая кровь проступила между его пальцев. Старина Перси как-там-тебя. Эй, Перси, тебя мама зовет. Эй, Перси, а мама знает, что ты не дома? Эй, Перси, ну что это за дурацкое девчачье имя, Перси, Перси, ну разве ты не милашка? Перси превратился в яркого, залитого солнцем Адониса, которому противостоял тусклый и жестокий охотник. Одна, две, три капли крови размером с монету упали на запорошенные дорожной пылью ботинки Перси, и все что случилось — случилось на просторах каких-то трех секунд. Гэррети даже двух шагов не успел сделать, и, конечно, не был предупрежден; Перси, как же так, что же скажет твоя мама? Неужели, скажи-ка мне, неужели у тебя хватит смелости, чтобы умереть?
У Перси хватило смелости. Он завалился вперед, ударился о маленькое кривое деревце, перевернулся и замер лицом вверх. Изящество, застывшая гармония — все это ушло. Теперь он был просто мертв.
— Да будет земля эта засеяна солью, — вдруг торопливо заговорил МакФриз. — И да не взрастёт на ней ни семя злака, ни пшеницы. Да будут прокляты дети земли этой и чресла их, а также окорока их и лодыжки. Богоматерь помоги, мы снесем себе мозги.
МакФриз засмеялся.
— Заткнись, — резко сказал Абрахам. — Прекрати богохульничать.
— Господь повсюду, — сказал МакФриз и истерически хихикнул. — Мы идем по Господу, а там, позади, мухи ползают по Господу, хотя на самом деле мухи это тоже Господь, так что благословен будь Перси — плод чрева твоего. Аминь, аллилуйя, арахисовое масло. Отец наш, суть завернутый в фольгу, да славится имя твое.
— Я тебе сейчас врежу! — предупредил Абрахам. Он был очень бледен. — Я сделаю это, Пит!
— Помооолимся, — издевательски протянул МакФриз и снова хихикнул. — О, моё пиво и тело господне! О, моя святая шляпа!
— Я тебе врежу, если сейчас же не заткнешься! — зарычал Абрахам.
— Не надо, — сказал Гэррети, испугавшись. — Пожалуйста, не надо драться. Давайте будем... хорошими.
— Заметили одну мелочь? — спросил Бейкер бессмысленно.
— Тебя кто спрашивал, деревенщина?
— Он был слишком молод для Прогулки, — грустно сказал Бейкер. — Я улыбнусь и поцелую свинью, если ему было хотя бы четырнадцать.
— Мать его испортила, — сказал Абрахам дрожащим голосом. — Это сразу видно.
Он жалобно посмотрел на Гэррети и Пирсона:
— Ведь видно, правда?
— Больше она его не будет портить, — сказал МакФриз.
Олсон снова залепетал что-то, обращаясь к солдатам. Тот из них, который пристрелил Перси, теперь сидел и ел бутерброд. Миновало восемь часов. Группа прошла мимо залитой солнцем бензозаправки, где механик в засаленной спецовке поливал из шланга бетонированную площадку.
— Вот бы он на нас побрызгал, — сказал Скрамм. — Жарко-то как; мне кажется, я сейчас спекусь.
— Всем жарко, — сказал Гэррети.
— Я думал, в Мэне не бывает жары, — сказал Пирсон. Голос у него был очень усталый. — Я думал, в Мэне, типа, прохладно всегда.
— Ну, теперь ты знаешь, что это не так, — коротко ответил Гэррети.
— Ты такой прикольный, Гэррети, — сказал Пирсон. — Ты в курсе? Ты очень крутой. Блин, я рад, что мы познакомились.
МакФриз рассмеялся.
— Знаешь что? - сказал Гэррети.
— Что?
— У тебя на трусах желтые пятна, — сказал Гэррети. Ничего остроумнее он так с ходу придумать не сумел.
Группа прошла очередную стоянку для дальнобойщиков. На ней были припаркованы две или три здоровенные фуры: их явно убрали, чтобы Идущие смогли пройти. Один из водителей нервничая стоял возле своего автомобиля — огромного рефрижератора, — проверял его температуру на ощупь — и чувствовал, как холод медленно ускользает, вытесняемый утренним солнцем. Несколько официанток из кафе прокричали приветствия при виде Идущих, а этот водитель, который проверял температуру, повернулся и показал им средний палец. Это был здоровенный мужик с толстой красной шеей.
— Э-э, зачем он это сделал? — воскликнул Скрамм. — Что за мудацкий поступок!
МакФриз рассмеялся:
— Первый честный человек с тех пор как вся эта веселуха началась. Блин, да я люблю его!
— Скорей всего он везет какие-то скоропортящиеся товары в Монреаль, — сказал Гэррети. — Из самого Бостона. А из-за нас был вынужден остановиться. Теперь он вероятно боится, что потеряет работу, или фуру — если он из частников.
— А это не слишком ли? — крикнул Колли Паркер. — Это, черт возьми, не слишком ли? Да все знали, как пройдет маршрут, за два месяца, или даже больше. Просто еще один кретин, вот и все!
— Вижу ты кое-что об этом знаешь, — сказал Абрахам Гэррети.
— Есть немного, — сказал Гэррети, глядя на Паркера. — Мой отец водил фуру, прежде чем его... прежде чем уйти. Дальнобойщикам непросто зарабатывать деньги. Вероятно этот тип думал, что успеет проскочить до следующего среза. Он бы не поехал этой дорогой, будь там путь покороче...
— Но палец-то зачем было показывать? — настаивал Скрамм. — Уж это-то было необязательно. Господи, да разве его протухшие помидоры это дело жизни и смерти, как у нас?
— Твой отец бросил вас? — спросил МакФриз у Гэррети.
— Его забрали Отряды, — коротко ответил Гэррети. В глубине души ему хотелось, чтобы Паркер — или кто угодно — что-нибудь вякнул, но все молчали.
Стеббинс по-прежнему шел последним.
Едва он прошел мимо стоянки, как бугай уже сидел в кабине своего "джимми"[27]. Впереди прозвучали выстрелы. Мертвое тело упало на асфальт, перевернулось и замерло. Два солдата оттащили его к обочине. Третий бросил им с вездехода трупный мешок.
— У меня был дядя, его тоже забрали Отряды, — нерешительно сказал Уайман. Гэррети заметил, что язык левого ботинка Уаймана расправился слишком сильно, и теперь громко хлопает при ходьбе.
— Отряды забирают только долбаных идиотов, — четко и внятно сказал Колли Паркер.
Гэррети хотел почувствовать гнев, но только опустил голову и уставился на дорогу. Все верно, его отец и был долбаным идиотом. Долбаным алкашом, который умудрялся развалить любое дело, за какое ни брался, человеком, не способным держать свои политические воззрения при себе. Гэррети почувствовал себя старым и больным.
— Заткни свою поганую пасть, — холодно сказал МакФриз.
— Хочешь подойти и попробовать...
— Нет, я не хочу подходить и пробовать. Просто заткнись уже, сукин ты сын.
Колли Паркер чуть сбросил скорость, намереваясь оказаться между МакФризом и Гэррети. Пирсону с Абрахамом пришлось немного отодвинуться. Даже солдаты напряглись, ожидая заварушки. Долгие несколько секунд Паркер пристально смотрел на Гэррети. Его широкое лицо было покрыто потом, в глазах засело высокомерие. Затем он похлопал Гэррети по руке.
— Мне иногда сложно сдержать язык. Я ничего такого не имел в виду. Мир?
Гэррети устало кивнул, и Паркер перевел взгляд на МакФриза:
— А ты иди в жопу, приятель, — сказал он и ушел вперед, к авангарду.
— Нереальный придурок, — угрюмо сказал МакФриз.
— Не хуже Барковича, — сказал Абрахам. — Может даже чуть лучше.
— Кстати, — сказал Пирсон, — что значит "Отряды забрали"? Это типа в сто раз хуже чем умереть, так что ли?
— Откуда нам знать? — сказал Гэррети. — Что мы вообще можем об этом знать?
Гэррети-старший был гигантом с соломенными волосами, его голос звучал как гром, а когда он смеялся, казалось, сдвигаются тектонические плиты. Потеряв свою собственную фуру, он зарабатывал на жизнь, перегоняя правительственные грузовики из Брансуика. И все бы ничего, но Джиму Гэррети сложно было удержать свои политические убеждения при себе. А когда работаешь на правительство, оно вспоминает о тебе вдвое чаще, и вдвое выше вероятность того, что если вдруг облажаешься, за тобой придут Отряды. Джима Гэррети нельзя было назвать поклонником Долгой Прогулки. И вот однажды он получает телеграмму, а на следующий день двое солдат стоят у них на пороге, и взбешенный Джим Гэррети уходит с ними, и его жена закрывает за ним дверь, и щеки у нее бледнее молока, и когда малыш Гэррети спрашивает у нее, куда это папа уходит с дядями, она бьет его по лицу так сильно, что разбивает губу, и велит замолчать, замолчать. С тех пор прошло уже одиннадцать лет, и Гэррети отца не видел. Очень чисто его изъяли. Никакого запаха, никакой грязи, никаких лишних телодвижений, никаких эмоций.