— Я знаю, кто ты такой, — сказал Тони. — Ты извращенная, хотя, может быть, и более честная ипостась меня самого.
— Мистер Спенсер, вы, как всегда, правы. Вы должны отказаться от собственной личности и вместо собственных желаний, нужд и потребностей обратить всю энергию на дела и заботы других людей. Бескорыстная любовь — наивысший и наипрекраснейший вид самопожертвования; Бог будет очень доволен. Вы должны распять себя, умереть для себя и возвести Бога на трон своей жизни. Вы должны принизить себя, чтобы Он, — Эго ткнул костлявым пальцем в небеса, — возвысился.
— Э-э… Все это верно, я полагаю? — неуверенно спросил Тони Бабушку. Его все же грызли сомнения, на сердце было беспокойно.
Бабушка смотрела на него с любовью, давая понять, что не оставит его, но стоически молчала. Тони понял, что сам должен разрешить свои сомнения, и был немного рассержен тем, что Бабушка не хочет ему помочь. Проще всего стоять рядом и ничего не делать! Он же совсем не готов к такому испытанию.
— Разумеется верно, мистер Спенсер, как и все, что вы говорите. Возьмите за образец хотя бы Иисуса. Он пожертвовал собой ради искупления всех. Он стал ничем, чтобы вы могли стать всем. Разве вы не видите, что он хочет, чтобы вы, подобно ему самому, стали свободны? — Эго выкрикнул это слово, и оно эхом отскочило от нависающих над всей компанией каменных стен. Затем он пустился в пляс по кругу, то поднимая руки, то роняя их и повторяя нараспев: «Свободны! Свободны выбирать. Свободны любить, свободны жить и давать жить другим, свободны добиваться счастья, свободны от общественных и семейных уз, свободны делать все, что пожелаете, потому что вы свободны!»
— Стоп! — рявкнул Тони.
Эго застыл на одной ноге, уперев руки в боки.
— Именно так я и поступал всегда: делал что хотел, и это вовсе не было свободой. — В душе Тони нарастал гнев. — Вся моя свобода заключалась в том, чтобы подавлять других и возводить вокруг сердца неприступную стену, и в конце концов я уже совсем ничего не чувствовал. Ты это называешь свободой?
— Видите ли, — ответил Эго, опустив ногу, — свобода всегда достигается дорогой ценой. — Он подчеркнул последние слова и подождал, пока не утихло эхо, а затем продолжил: — Вспомните историю, мистер Спенсер. Кто-то всегда умирал, чтобы другие были свободны. Ни одно правительство на вашей планете не приходило к власти и ни одно государство не было основано без неизбежного кровопролития. Иногда война справедлива и нужна, и тогда мир — это грех, и если это справедливо для правительства, то должно быть справедливо и для отдельной личности.
Тони чувствовал, что это извращенная и лживая логика, хотя и не мог доказать этого. Видя, что он колеблется, Эго продолжил:
— Посмотрите на Иисуса, мистер Спенсер. Ваша свобода стоила ему всего, что у него было. Он отдал свою жизнь ради вашей свободы. Этот человек обратился к Богу и плакал… — Эго возобновил свой спектакль и, закрыв глаза, поднял лицо к небесам, изображая нижайшую мольбу. — Боже Милостивый, обрати на меня всю ярость и весь гнев, кои ты питаешь к сему недостойному и грешному творению, ко всем непотребным деяниям жалкого человечества, яви же свой священный гнев, пусти стрелу, готовую сорваться с натянутой тетивы и пронзить сердца нечестивых. Подвергни меня своей справедливой каре. Позволь мне испытать твою суровость, пошли мне возмездие за их пороки. Сожги меня, а не их, своим вечным огнем, опусти карающий Божий меч, занесенный над их головами, на мою голову. — С этими словами Эго опустил голову, словно приготовившись к тому, что его сейчас рассекут сверху донизу.
Слова Эго замерли вдали. Наступила тишина.
— Ну и как? — спросил Тони. — Сработало?
Эго уставился на него. Он не ожидал такого вопроса.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, дало это какой-нибудь положительный результат? Иисусу удалось пройти испытание Божьим гневом?
— Ну конечно, это дало результат! Мы же об Иисусе говорим. — Чувствовалось, однако, что Эго не вполне уверен в своих словах.
— Значит, Бог направил весь свой гнев на Иисуса, а не на людей, — гнул свое Тони, — и этим навечно удовлетворился? Ты это хочешь сказать?
— Да, именно… То есть не совсем. Но должен заметить, мистер Спенсер, это отличный вопрос. Вы можете гордиться тем, что вам пришел на ум такой замысловатый вопрос.
Было ясно, что ж тянет время, не зная, что ответить.
— И как же? — спросил Тони.
Уродец нервно переминался с ноги на ногу.
— Сейчас я объясню, как это следует понимать, мистер Спенсер, и должен сказать, что я не стал бы растолковывать это кому попало. Такие вещи лучше держать в секрете, знаете ли, лучше не высказывать вслух. Но пусть это останется нашей маленькой тайной. Видите ли, Богу не так-то легко угодить. Его творение, — он указал раскрытой ладонью на Тони, — прискорбно вышло из повиновения, и в результате мы постоянно испытываем на себе Божий гнев — этот, так сказать, негасимый огонь или, если хотите, неизбежное зло. И этот вечный огонь пожирает все и всех, кто не принимает деяний Иисуса. Вы следите за моей мыслью? — Эго посмотрел на Тони, приподняв одну бровь, которая, казалось, навечно застыла в таком положении на его бледном лице. — Ну, как бы то ни было, необходимо помнить, что ярость Бога и праведный гнев, который он полностью излил на Иисуса, — его постоянное свойство. И если вы хотите избегнуть его гнева, то должны, как Иисус, подчинить свою жизнь ему, жить, как Иисус, в святости и чистоте. «Будьте совершенны, как я совершенен», — сказано в Библии.[33]
— Иначе говоря, — сказал Тони, глядя на высохшую и заброшенную землю под ногами, — у таких, как я, нет надежды. Ты это хочешь сказать? У меня нет качеств, необходимых для того, чтобы жить, как Иисус, в святости и чистоте.
— Нет-нет, это не так, мистер Спенсер. Всегда есть надежда, особенно для такого выдающегося человека, как вы, который столько делает. Просто нельзя быть до конца уверенным, вот и все.
— Ты хочешь сказать, что отношения с Богом строятся на стремлении принимать желаемое за действительное и не имеют под собой реальных оснований?
— Мистер Спенсер, вы недооцениваете способность принимать желаемое за действительное. Почти все в вашем мире было создано благодаря этой способности. Именно в ней, в своих надеждах, человек становится богоподобным.
— «Ибо так возлюбил Бог мир…»[34] — процитировал Тони всплывший в памяти стих.
Эго театрально опустил взор долу.
— Все это невероятно печально, не правда ли? — произнес он, покачав головой.
— Печально? Вовсе не печально, — возразил Тони. — Это правда, это самое прекрасное, что я когда-либо слышал! Бог любит наш мир. Это значит, что Бог любит всех нас, любит меня! — Эта мысль подхлестнула его гнев, который он обратил против Эго. — Знаешь что? Меня не волнует, чего вы все хотите. Вы лжецы, и ваша ложь от дьявола…
— Тише, тише! — вскричал Эго, быстро приходя в себя и широко улыбаясь. — Мы не употребляем этого слова, мистер Спенсер. Это давно устаревшая мифология. Мы не настолько… не настолько отвратительные, презренные и ничтожные существа! Мы посланы сюда, чтобы помочь. Мы духовные посланцы Господа, проводники света и добродетели, наша задача — облегчить вам путь к достижению истины.
— Да вы просто кучка лжецов! Какое право имеете все вы находиться здесь? Скажите мне, кто дал вам такое право?
— Вы и дали! — пророкотал чей-то громкий голос в самом большом из домов.
Тони от неожиданности сделал шаг назад, а дверь дома медленно отворилась, и из нее вышел человек исполинских размеров. Он издавал острый запах отбросов и серы. Тони прирос к месту, словно громом пораженный. Он стоял лицом к лицу с… самим собой, только намного крупнее. Если бы не рост гиганта, достигавший почти десяти футов, можно было подумать, что Тони смотрится в зеркало. Но, вглядевшись пристальнее, Тони заметил у гиганта кое-какие не свойственные ему черты: руки и уши у двойника были непропорционально большими, а глаза слишком маленькими и все время бегали туда-сюда. Рот тоже был слишком большой и кривился в гримасе. Гигант держался уверенно и авторитетно.
— Сошо, — бросила гиганту стоявшая рядом с Тони Бабушка, — Вакипайан! — Судя по ее тону, эти странные слова не были ласковыми. Тони был благодарен ей за заступничество.
— А ты кто такой? — грозно спросил он гиганта.
— Ну-ну, мистер Спенсер, — засмеялся тот, сложив руки на своей огромной груди. — Уж меня-то вы знаете. Я воплощение того, каким вы хотели и надеялись стать. Это вы с помощью ваших благодетелей создали меня. Вы кормили меня и одевали, и постепенно я стал даже крупнее и мощнее, чем вы предполагали, а теперь уже я создаю вас. Я появился на свет, потому что вы крайне нуждались во мне, и я был вашим должником, причем прилежным: я не только долг выплатил, но во много раз больше добавил. И теперь я не нуждаюсь в вас, я существую без вашей поддержки. Я сильнее вас!
— Так уходи! Если ты больше не нуждаешься во мне, собирай свои манатки и мотай отсюда. И дружков своих прихвати.
Большому Тони это показалось забавным.
— Я не могу этого сделать, мистер Спенсер. Здесь мое жилье, здесь дело всей моей жизни. Вы, возможно, основали эту территорию, но застроили-то ее мы. Когда-то давным-давно вы дали нам право жить здесь, продали мне принадлежавшее вам по рождению право в обмен на надежность и безопасность существования. Так что мы вам нужны.
— Надежность и безопасность? — возмутился Тони. — Неудачная шутка! Никогда я не знал ни того ни другого.
— Ах, мистер Спенсер, дело ведь не в этом, — проповедовал его собеседник монотонным и почти гипнотизирующим голосом. — Дело не в том, были ли в вашей жизни надежность и безопасность, а в том, что вы верили, что они были. Вы обладаете замечательной способностью творить реальность из страдания и мечты, из надежды и отчаяния, создавать Бога из своего внутреннего мира. Мы просто направляли вас, подсказывали, что вам нужно, чтобы реализовать ваш потенциал и развить воображение, с помощью которого вы могли управлять своим миром. Вы выжили в жестоком и бессердечном мире благодаря мне.
— Однако… — начал Тони.
— Энтони, если бы не я, — прервал его Большой Тони, сделав шаг вперед, — вы были бы мертвы. Я спас вашу жалкую жизнь. Когда вы хотели покончить с собой, я уговорил вас не делать этого. Я, собственно говоря, владею вами! Без меня вы ни на что не способны.
У Тони подкашивались ноги, словно он балансировал на краю пропасти. Он повернулся к Бабушке, но та буквально таяла в воздухе, от нее остались лишь смутные очертания. Глаза Тони словно пеленой заволокло, и все, что было ясно и осязаемо в последние дни, потеряло и яркость, и ясность. Из земли просачивались струи темного яда, они поднимались вверх и опутывали его, подобно нитям, прикрепленным к марионетке, ограничивая способность ясно видеть и мыслить. Отчаяние с жадностью поглощало чувствительные участки его сердца, которые начали было просыпаться к жизни, и засасывало их в колодец глубочайшего одиночества, который всегда был готов разверзнуться у него под ногами. Бабушка исчезла. Тони остался один и практически ничего не видел.
Тут он почувствовал на своем лице движение воздуха, овеявшее его опьяняющей сладостью. Этот аромат вытеснил вонь, казалось пропитавшую все вокруг. И затем Тони услышал шепот:
— Ты совсем один, Тони, и ничего другого ты не заслуживаешь. Было бы лучше, если бы ты вообще не родился.
«Это правда», — подумал Тони. Он был одинок — и поделом ему. Он уничтожил любовь всех, кто ее предлагал ему, и теперь иначе, как живым трупом, его нельзя было назвать. Сознание этого ощущалось им как крушение последних оборонительных сооружений. Страх ледяными пальцами сдавил ему грудь, проникая сквозь тело до самого сердца, и сжимал его, пока оно не остановилось. Тони словно окаменел, не в силах сопротивляться.
Но тут он услышал вдали смех и пение какой-то маленькой девочки. Звук приближался. Тони не мог двинуться с места и почти не мог дышать. Вряд ли девочка найдет его в этой кромешной тьме, она даже не догадается, что здесь кто-то есть. «Пожалуйста, помоги ей найти меня», — обратился Тони к Богу.
Пение приближалось, и вот девочка предстала перед Тони. Ей было лет шесть, ее черные как вороново крыло волосы были убраны с гладкого лба оливкового цвета и удерживались венком из маленьких белых цветов; белый триллиум был заложен за одно ухо. У нее были удивительные карие глаза, с лица не сходила улыбка.
Итак, Тони уже не один, она нашла его. Он испытал облегчение, напряжение в его груди начало ослабевать, он стал дышать глубже. «Но я не могу говорить», — подумал он.
Девочка лучезарно ему улыбнулась.
— Я знаю, мистер Тони, — сказала она со смехом, — но иногда мысли важнее слов.
Тони почувствовал, что улыбается в ответ, и подумал: «Где я?»
— Да, где мы, мистер Тони? Мы не одни здесь. — Девочка крутанулась, ее сине-зеленое платье с цветочками колыхнулось, затем она медленно склонилась в глубоком поклоне, как на сцене. От нее исходило тепло невинности, и Тони почувствовал, как тает ледяная корка, сковывавшая его. Ему хотелось рассмеяться, но он не мог.
«Где же мы все-таки?» — опять пришла мысль.
— Кто вы, мистер Тони? — спросила девочка и по-детски склонила голову набок, ожидая ответа.
«Безнадежный неудачник», — подумал он и почувствовал, как грудь его сжимает отчаяние.
— Вы — безнадежный неудачник? — произнесла малышка, и в уме у Тони промелькнула целая вереница сменяющих друг друга образов, подтверждающих его мысль, его вину.
— Но, мистер Тони, вы же не только неудачник, — заметила она. С ее стороны это было просто наблюдение, а не суждение.
«А кто же еще?» — подумал Тони.
Девочка начала прыгать вокруг него, время от времени прикасаясь к нему пальцами, словно считая что-то. Она объявила нараспев:
— Мистер Тони, вы также могущественный воин, вы не один, вы многому учитесь, вы удивительная вселенная, вы внук Бабушки, вы приемный сын папы Бога, вы слишком слабы, чтобы изменить это, вы прекрасный хаос, вы мелодия…
С каждой ее фразой ледяные цепи, сковавшие Тони, ослабевали, дыхание становилось глубже. Ему хотелось возразить на каждое из ее утверждений, но постепенно он смирился и только смотрел, как девочка танцует, и слушал, как она поет.
Что она могла знать? Ведь она всего-навсего маленькая девочка. Тем не менее он был уверен, что ее слова обладают силой, они отзывались в его застывшем сердце. Появление этого ребенка было подобно наступлению весны, потеплению и таянию снегов, за которыми обязательно должно последовать что-то новое. Малышка остановилась перед Тони и нежно поцеловала его в щеку. Он почувствовал, что может наконец произнести что-то — пусть шепотом.
— Как тебя зовут?
— Надежда! — Она расцвела в улыбке. — Мое имя Надежда.
Всякая сдержанность покинула Тони, и слезы закапали на землю. Надежда взяла его за низко опущенный подбородок и повернула лицом к себе, так что Тони заглянул прямо в ее неправдоподобные глаза.
— Разбейте его наголову, прогоните его, мистер Тони, — прошептала она. — Вы будете сражаться не один.
— Кого прогнать?
— Свое пустое воображение, которое мешает вам познать Бога. Разбейте его.
— Но как?
— Рассердитесь и скажите правду.
— Я думал, тот, кто сердится, всегда неправ.
— Неправ? Я все время сержусь на то, что неправильно.
— Кто же ты? — спросил Тони.
— Я та, кто любит вас. Я всегда вам верна, — ответила девочка улыбаясь и сделала шаг назад. — Мистер Тони, когда вы окажетесь в темноте, не прогоняйте ее огнями, которые сами разжигаете. Темнота не может изменить характер Бога.
— Я думал, Бабушка бросила меня в разгар сражения.
— Она не бросила вас. Это ваше воображение не позволяло вам видеть ее. Вы стали разжигать собственные огни.
— Но я делаю это непроизвольно, я не умею иначе, — признался он.
— Верьте, мистер Тони, верьте — вопреки тому, что говорят ваш рассудок, чувства или воображение.
— Это как раз у меня и не получается.
— Мы знаем. Но верьте, что вы не один, что вы не безнадежны. — Девочка улыбнулась и опять поцеловала Тони в щеку. — Мистер Тони, просто верьте тому, что говорила вам мать. Вы сможете поверить этому?
— Постараюсь, — сказал он даже не столько девочке, сколько себе самому.
— Для этого нужна хоть крупица желания, мистер Тони. Иисус умеет верить. Он поможет вам восполнить недостаток веры. Подобно всему, что длится, вера — это процесс.
— Откуда ты знаешь? — удивился Тони.
— Я старше, чем вы думаете, — улыбнулась малышка и в третий раз совершила вокруг него свой воздушный танец, а затем в третий раз поцеловала его — в другую щеку. — Запомните, мистер Тони: талифа, куми.[35]
— Она наклонилась и, прикоснувшись лбом к его лбу, прошептала: — Теперь идите и рассердитесь.
Тони почувствовал, что на него, как при землетрясении, с грохотом накатывают содрогающиеся волны; его гнев пробил темноту и разогнал ее, как ружейный выстрел стаю ворон. Тони упал на колени, но, стиснув зубы, снова поднялся на ноги. Бабушка стояла на том же месте, где он в последний раз видел ее, и была так же безучастна, если не считать некоего подобия улыбки, притаившейся в уголках ее рта.
— Ты лжец! — прогремел Тони, указывая пальцем на своего гротескного двойника. — Ты мне больше не нужен, я отбираю у тебя все права, какими наделил когда-то, лишаю права говорить или решать что-либо от моего имени, и делаю это прямо сейчас!
Впервые самоуверенность Большого Тони поколебалась, он пошатнулся и отступил на шаг.
— Ты не можешь этого сделать! — прорычал он в ответ. — Я сильнее тебя!