Именно военные и консервативные круги Германии совершили первый военный переворот в 1920 году. Даже во время подписания Версальского мирного договора, в июне 1919 года, группа офицеров хотела установить военную диктатуру и обращалась к своему шефу Густаву Носке, министру обороны, социалисту. Мартовский переворот 1920 года фактически был возрождением этого проекта. Только на этот раз генералы хотели полностью избавиться от радикализма левого крыла: они оттеснили Носке, освободив место доктору Вольфгангу Каппу, чиновнику-консерватору из Восточной Пруссии, основателю партии «Фатерланд» (отечество), в военное время возражавшему против мирного решения, за которое рейхстаг проголосовал в 1917 году.
Новый проект был поддержан генералом Людендорфом. Война доказала, что этот генерал – великий солдат, но ему всегда недоставало политического чутья. Величайшей ошибкой его карьеры была просьба освободить его от командования осенью 1918 года. Я убежден в том, что если бы он остался на своем посту, то сумел бы предотвратить отречение кайзера и его побег в Нидерланды. В этом случае история послевоенной Германии была бы совершенно иной.
Переворот 1920 года, впоследствии названный Капповским путчем, был в политическом отношении плохо подготовлен. Единственной подлинной поддержкой заговорщиков была лишь бригада морской пехоты капитана Эрхардта и несколько других военных частей. Однако армию в целом убедить не удалось. Тем не менее путчистам удалось захватить Берлин и расположенные в городе правительственные учреждения, после чего правительство объявило всеобщую забастовку.
В промышленном регионе последствием сей неуклюжей попытки контрреволюции стал новый подъем революционного движения. В Эссене, Дуйсбурге, Дюссельдорфе и Мюльхайме революционные комитеты, напоминающие советы рабочих и солдат 1918 года, под предлогом объявленной правительством Эберта всеобщей забастовки захватили политическую власть. Ситуация еще более обострилась, когда рабочие узнали о том, что генерал Ваттер, командовавший рейхсвером в Мюнстере и сочувствовавший берлинским контрреволюционерам, готовится войти в Рур. Рабочие немедленно организовали милицию, большую часть которой вооружили сохранившимися с послевоенного времени винтовками.
Как только начались волнения, я с семьей выехал из Мюльхайма в Крефельд, на левый берег Рейна. Бельгийцы, охранявшие мост через Рейн, пропустили нас. Немецкие промышленники с опаской следили за новым революционным движением, ибо оно снова дезорганизовывало экономическую жизнь региона. Беспорядки продолжались две недели. В конце концов рейхсверу пришлось вмешаться, чтобы восстановить порядок; в Дуйсбурге и Везеле между рабочей милицией и армией произошли настоящие бои.
Безуспешный Капповский путч и прокатившаяся за ним волна радикализма сильно отразились на нашем индустриальном регионе. Умиротворить взволнованные умы уже не представлялось возможным. В следующем году по многим промышленным городам Рура пронеслась новая волна забастовок и уличных боев. На восстановление спокойствия требовалось время. Не успела миновать угроза революции, как экономику затрясло под тяжестью репараций.
Инфляция[9] нарастала, медленно, но неуклонно разоряя средний класс Германии, не разбиравшийся в монетаризме[10]. Даже мой отец больше его не понимал. Однажды по возвращении из деловой поездки он с возмущением рассказал мне, что отель, в котором он обычно останавливался, потребовал двойную цену за его номер. Он отказался платить новую цену и поселился в другом номере, стоившем столько, сколько он привык платить. Но это оказалась жалкая мансарда под самой крышей! В другой раз отец приказал продать пакет ценных бумаг, по, казалось бы, выгодной цене, а в действительности сумма в бумажных марках оказалась дутой.
Самым серьезным последствием инфляции было то, что она не позволяла привести зарплаты в соответствие с постоянным ростом прожиточного минимума. Семья рабочего больше не могла приобретать товары первой необходимости, ибо недельная зарплата, покупательная способность которой уменьшалась с каждым днем, не давала возможности распределить ежедневные покупки на неделю, следующую за получением зарплаты. Чтобы исправить ситуацию, рурские промышленники в конце концов выпустили нечто вроде чрезвычайных денег постоянной стоимости; это позволяло домохозяйкам регулярно совершать покупки в кооперативных магазинах для рабочих.
Пока мы обсуждали пути и способы преодоления этих трудностей, в начале 1923 года французское правительство Пуанкаре решило оккупировать промышленный регион[11]. 11 января французские и бельгийские войска вошли в Эссен и Гельзенкирхен. На следующий день оккупация распространилась на Бохум, Дортмунд и весь Рурский бассейн. В нескольких городах произошли кровопролитные стычки между войсками и населением, в ходе которых было убито несколько рабочих.
На мой взгляд, этот акт насилия со стороны Пуанкаре мог дать нам шанс денонсировать Версальский договор. В сущности, решившись на такую крайнюю меру, как военная оккупация целого региона Германии под предлогом несоблюдения сроков некоторых совершенно незначительных поставок, бельгийское и французское правительства первыми нарушили договор, выполнение коего они якобы хотели обеспечить. Даже британские юристы никогда не признавали существования законных оснований для оккупации Рура.
В Гамбурге собрались представители немецкого угольного консорциума. Я приехал на заседание вместе с такими промышленниками, как Кирдорф, Крупп фон Болен, Клёкнер и Хуго Штиннес. Я полагал, что оккупацией Пуанкаре нарушил Версальский договор, и раз уж мы не воспользовались этим для денонсирования договора, то теперь должны организовать сопротивление.
Второе заседание состоялось несколько дней спустя в Эссене. Остальные промышленники признали мою правоту и попросили меня выступить от их имени. Собрание приняло резолюцию о том, что промышленность будет поставлять уголь союзным державам с согласия берлинского правительства. Одновременно мы послали эмиссара в Берлин с просьбой к правительству прикрыть нас запрещением поставок. Не все были столь же непримиримы, как мы. Через два дня после оккупации прибыли французские инженеры и обратились к владельцам шахт. Некоторые из них вступили в переговоры. Для того чтобы добиться уважения к резолюции, принятой в Эссене, мы решили учредить трибунал для наказания непокорных владельцев.
Для Германии это был весьма критический момент. Если бы Франции удалось завладеть рурской промышленностью, Германия никогда бы не смогла возродиться. Два года спустя я встретился в Париже с начальником отдела министерства иностранных дел, которым тогда руководил Бриан. Он сказал мне: «Во время войны немцы стремились победить Францию, чтобы добраться до ее полезных ископаемых. В период оккупации Рура Франция решила взять реванш и уничтожить Германию, чтобы заполучить ее уголь». Это была чистая правда. Но насколько выгоднее было бы обеим странам прийти к соглашению!
Через несколько дней после вступления французских войск в Рур меня вызвал французский генерал. Он принял меня очень вежливо и спросил: «Промышленники приняли решение осуществлять поставки, на которые Германия согласилась по Версальскому договору?» Я ответил, что правительство Германии считает оккупацию немецкой территории нарушением Версальского договора, а потому мы получили инструкции не осуществлять поставки. Генерал заявил, что в таком случае промышленникам лично придется отвечать за последствия этого отказа.
20 января меня и нескольких владельцев шахт арестовали и перевезли в военную тюрьму Майнца. Там я провел три дня.
При известии о моем аресте среди рабочих наших заводов вспыхнули волнения. В Бохуме еще до этого произошло серьезное столкновение между населением и оккупационной армией. Из-за этих волнений французское правительство решило не приговаривать меня к пятилетнему тюремному заключению, чего я вполне от него ожидал. Военный суд просто наложил на меня штраф в триста тысяч золотых марок. На свободу меня выпустили еще до уплаты этого штрафа.
Когда мы покинули зал суда, население Майнца и делегации рабочих, прибывшие из Рура, устроили огромную демонстрацию в нашу честь. Нас с триумфом доставили к железнодорожному вокзалу. С моим отцом, посетившим судебное заседание, французские власти обращались очень учтиво.
Вернувшись в Мюльхайм, я организовал пассивное сопротивление, которое было ответом Германии на оккупацию. Из-за преклонного возраста мой отец не принимал в этом движении никакого участия. Правительство наложило запрет на поставки угля. Чиновникам приказали не подчиняться приказам оккупационных властей. Железнодорожные служащие начали забастовку. Была остановлена навигация на Рейне. Французам самим пришлось обеспечивать перевозки пассажиров и товаров по автодорогам, железным дорогам и водным путям. Армия заняла выходы из шахт, принадлежавших прусскому государству. Шахтеры тут же покинули шахты. На других шахтах работа продолжалась, но уголь скапливался огромными грудами на поверхности. Ни один поезд, ни один корабль ничего не вывозил ни в Бельгию, ни во Францию.
Вернувшись в Мюльхайм, я организовал пассивное сопротивление, которое было ответом Германии на оккупацию. Из-за преклонного возраста мой отец не принимал в этом движении никакого участия. Правительство наложило запрет на поставки угля. Чиновникам приказали не подчиняться приказам оккупационных властей. Железнодорожные служащие начали забастовку. Была остановлена навигация на Рейне. Французам самим пришлось обеспечивать перевозки пассажиров и товаров по автодорогам, железным дорогам и водным путям. Армия заняла выходы из шахт, принадлежавших прусскому государству. Шахтеры тут же покинули шахты. На других шахтах работа продолжалась, но уголь скапливался огромными грудами на поверхности. Ни один поезд, ни один корабль ничего не вывозил ни в Бельгию, ни во Францию.
Для подавления сопротивления оккупационные власти установили таможенный кордон между оккупированными территориями и остальной Германией. Запретили вывоз любых товаров. Тем не менее нам несколько раз удалось отправить целые железнодорожные составы. Литейные цеха Августа Тиссена в Мюльхайме имели собственные товарные станции. Их охраняли бельгийцы. Чтобы отвлечь внимание солдат, мы подсылали к ним милых девушек, прекрасно исполнявших возложенную на них миссию. За выигранное время мы погрузили и отправили, кажется, четыре состава. К несчастью, один из грузов оказался слишком тяжелым и вагонные сцепки не выдержали. Нас застали на месте преступления, и в ходе расследования наш секрет был разоблачен.
Организация пассивного сопротивления полностью легла на мои плечи, но мне всесторонне помогало население. Католические священники, особенно архиепископ Кельна, решительно поддержали наши условия. Именно благодаря им удалось создать в Руре истинно национальный союз, позволивший сохранить целостность рейха.
Сейчас необходимо объяснить такое поведение католического духовенства. Министр труда Пруссии Браунс был священником. Именно он принял все те меры, которые позволили остановить работу на государственных шахтах Пруссии. В то тяжелое время Ватикан оказался единственным государством, осмелившимся прислать в Рур своего дипломатического представителя. Американский посол, к которому я обратился, чтобы получить помощь квакеров в снабжении продовольствием рабочего населения, не осмелился приехать или хотя бы прислать своего представителя.
Национал-социалисты не имели никакого отношения к пассивному сопротивлению. Позднее они хвастались тем, что организовывали акты саботажа, но это абсолютная ложь. Их «герой» Шлагетер, которого французский военный совет арестовал и приговорил к смерти, вовсе не был нацистом, а принадлежал к добродетельному католическому семейству.
Гитлер так никогда и не понял общенациональной важности борьбы, которую мы тогда вели на Рейне. В то время он уже мечтал о захвате власти и готовил свой знаменитый Мюнхенский путч.
На глубоко патриотичное поведение католического духовенства и населения в период оккупации Рура Гитлер ответил самой черной неблагодарностью. Десять лет спустя нацистское государство чудовищно обвинило католиков в том, что они плохие немцы. По гнусным фальшивым обвинениям Гитлер арестовал наших священников; они предстали перед нацистскими судами, где их оскорбляли. Позже я расскажу о тех выводах, которые рейнские католики готовы сделать из случившегося.
Исторические примечания
Партии Германского законодательного учредительного собрания и немецкого рейхстага
Сразу после начала революции в Германии существовали две социалистические партии: старая социал-демократическая партия, составлявшая большинство, и независимая социалистическая партия. Коммунистическая партия появилась значительное время спустя, когда раскололась независимая социалистическая партия; коммунисты взяли на себя руководство большинством членов почившей партии, а остальные присоединились к социал-демократам.
Что касается несоциалистов, некоторое время словно не существовало буржуазии, способной сорганизоваться и найти свое место в партийной системе. Ситуация изменилась лишь тогда, когда стало ясно, что немецкая республика одобрит парламентскую форму правления. Первой из несоциалистов на политическую арену вышла Немецкая демократическая партия. Она рекрутировала своих членов из сторонников прежней Немецкой прогрессивной партии и Национал-либеральной партии, которые ранее играли важную роль в имперском рейхстаге. Политическая платформа новой партии была республиканской и пацифистской. Партия ратовала за возрождение экономики Германии в сотрудничестве со всеми европейскими нациями; одобряла экономическую финансовую политику и расширение существующего социального законодательства; хотела подготовить вступление Германии в Лигу Наций.
Поскольку основатели демократической партии отказались предоставить руководящий пост в своей партии Густаву Штреземану, одному из бывших лидеров национал-либералов, другие члены прежней национал-либеральной партии уговорили Штреземана принять на себя руководство еще одной новой партией – Немецкой народной партией. Эта партия состояла в основном из представителей крупной торговли, университетских профессоров, а главное, из промышленников, которые стремились восстановить покупательную способность на немецком внутреннем рынке. В программе Немецкой народной партии республика признавалась свершившимся фактом; выдвигались требования по восстановлению самоуважения немецкого народа, отстаивались разумные уступки в трудовом и социальном законодательстве в целях мирного урегулирования споров с рабочим классом, ставилась цель восстановления немецкого сельского хозяйства.
Сразу после основания Немецкой демократической партии возобновила активную деятельность католическая партия «Центр», решившая нецелесообразным менять свое название. Партия «Центр» была основана в 1875 году, после того как Бисмарк объявил «Культуркампф», политико-религиозную борьбу против мнимого вмешательства папы римского во внутренние дела Германии. Суровые меры, принятые Бисмарком против религиозных организаций и священнослужителей, заставили все большее количество немецких избирателей-католиков – почти половину общего числа избирателей – вступить в партию «Центр». Отчасти как оппозиционная партия, отчасти как коалиционная правительственная партия (во время мировой войны) католическая партия «Центр» неуклонно приобретала все больший вес. Революция не внесла никаких изменений в структуру ее членов. Как и до войны, в ней были представлены все экономические слои: от католиков-рабочих до католиков-аристократов. Естественно, как во всей Германии, так и в партии «Центр» консервативная ее часть – главным образом аристократы, крупные промышленники и бизнесмены – теперь была согласна на любые уступки, диктовавшиеся новыми условиями. Партия «Центр» также одобряла республиканскую форму правления, проповедовала пацифизм, выступала за восстановление сельского хозяйства и повышение уровня жизни среднего класса.
Вновь основанная Немецкая национальная партия представляла собой современную версию довоенных консервативных партий. Ее членами стали крупные землевладельцы, многие представители тяжелой промышленности, рабочие, объединившиеся в группы христиан– протестантов, и выходцы из средних классов, связанные с бывшими германскими монархами сентиментальными узами либо материальными интересами. В нее вошло и много университетских профессоров. Программа Немецкой национальной партии была умеренной, но максимально националистической, насколько это было возможно в то время. Ее экономические требования состояли в достижении работоспособности и эффективности среднего класса и сельскохозяйственных общин Германии.
Национал-социалистическая немецкая рабочая партия появилась в рейхстаге сравнительно поздно. Поначалу она была представлена очень маленьким числом депутатов; более того, они раскололись на несколько групп. В конце концов она стала второй по величине партией в рейхстаге, а незадолго до захвата власти Гитлером сумела лишить социал-демократическую партию статуса самой крупной партии рейхстага.
Среди наиболее значимых отколовшихся партий, часто игравших решающую роль в сохранении баланса власти, были Баварская народная партия (баварская версия католической партии «Центр») и немецкая экономическая партия, состоявшая главным образом из крестьян и мелких лавочников, убежденных в своей экономической важности и невозможности обеспечить должное уважение со стороны более мощных политических группировок.
Подписание мирного договора
Законодательное учредительное национальное собрание в Веймаре с большим трудом решало дилемму принять или отвергнуть условия Версальского мирного договора. Результат голосования оставался непредсказуемым до самого последнего момента. Социал-демократы и Немецкая демократическая партия согласились проголосовать за договор. Немецкая народная партия и Немецкая национальная партия его отвергли. Окончательное решение зависело от католической партии «Центр», хотя еще не определилось несколько представителей народной партии. Позиция тех, кто – по крайней мере, в душе – хотел подписать мирный договор, ослаблялась тем, что граф Брокдорф-Ранцау, министр иностранных дел, ушел в отставку, в интересах немецкого народа, как он объяснил в своем письме президенту Эберту. Он, мол, не мог подписать Версальский договор, так как, по его мнению, условия договора этим интересам противоречили. Еще более подрывал их позицию слух о том, что, если бы Германия отказалась подписать договор сейчас, то скрытые разногласия между союзными державами обострились бы и в будущем позволили бы Германии добиться более приемлемых условий. С другой стороны, надежные источники сообщали, что в случае неподписания договора мощные военные силы готовы войти в Германию. Последствия возможной оккупации союзниками еще больших немецких территорий теперь вызывали серьезные опасения. Страшило не только то, что новые революционные беспорядки могли расползтись по всей стране, но и то, что правительства отдельных государств, составляющих Германию, могли подписать сепаратные мирные договоры с союзниками. По слухам, правительство Вюртемберга уже решилось на такой шаг. Страх подобного исхода в конце концов и объединил большинство членов Учредительного собрания, объявившее, что проголосует за мирный договор, несмотря на полную неопределенность ситуации.