Законодательное учредительное национальное собрание в Веймаре с большим трудом решало дилемму принять или отвергнуть условия Версальского мирного договора. Результат голосования оставался непредсказуемым до самого последнего момента. Социал-демократы и Немецкая демократическая партия согласились проголосовать за договор. Немецкая народная партия и Немецкая национальная партия его отвергли. Окончательное решение зависело от католической партии «Центр», хотя еще не определилось несколько представителей народной партии. Позиция тех, кто – по крайней мере, в душе – хотел подписать мирный договор, ослаблялась тем, что граф Брокдорф-Ранцау, министр иностранных дел, ушел в отставку, в интересах немецкого народа, как он объяснил в своем письме президенту Эберту. Он, мол, не мог подписать Версальский договор, так как, по его мнению, условия договора этим интересам противоречили. Еще более подрывал их позицию слух о том, что, если бы Германия отказалась подписать договор сейчас, то скрытые разногласия между союзными державами обострились бы и в будущем позволили бы Германии добиться более приемлемых условий. С другой стороны, надежные источники сообщали, что в случае неподписания договора мощные военные силы готовы войти в Германию. Последствия возможной оккупации союзниками еще больших немецких территорий теперь вызывали серьезные опасения. Страшило не только то, что новые революционные беспорядки могли расползтись по всей стране, но и то, что правительства отдельных государств, составляющих Германию, могли подписать сепаратные мирные договоры с союзниками. По слухам, правительство Вюртемберга уже решилось на такой шаг. Страх подобного исхода в конце концов и объединил большинство членов Учредительного собрания, объявившее, что проголосует за мирный договор, несмотря на полную неопределенность ситуации.
«Политика выполнения»
Много лет жесткие экономические условия, навязанные Версальским договором и выразившиеся в выплате военных репараций, вызывали серьезные разногласия в немецком народе. С самого начала часть общества призывала сопротивляться выплатам репараций, в то время как другие требовали выполнения условий договора. И те и другие соглашались с тем, что требования, навязанные договором, выполнить, пожалуй, невозможно. Однако сторонники «выполнения» утверждали, что необходимо доказать победившей стороне: соглашения невыполнимы не только потому, что Германия не способна осуществлять поставки, но и потому, что выполнение Германией своих обязательств тут же приведет к хаосу на мировом рынке и в международных финансах, а это союзникам очень невыгодно. То есть следовало доказать, особенно Великобритании и Соединенным Штатам Америки, что немецкие платежи не возместят им займы, предоставленные их союзникам и партнерам по последней войне. Сторонники выполнения условий договора полностью сознавали, что их метод потребует от немецкого народа определенных жертв, но твердо верили в то, что постепенно добьются аннулирования жестких условий Версальского договора мирными и законными способами.
Инфляция в Германии
Германия финансировала свою войну почти полностью за счет займов. Неудивительно, что еще до окончания войны инфляция выросла до неимоверных размеров. Напечатали около девяноста миллиардов марок, в то время как их золотое обеспечение составляло не более трети. Революционное правительство народных уполномоченных еще больше увеличило денежную массу, поскольку другие страны продолжали принимать немецкие банкноты в оплату перевозок продовольствия и сырья. Хотя вскоре после созыва Учредительного собрания был введен федеральный подоходный налог, обращение банкнотов снова увеличилось, поскольку капитал, необходимый немецким промышленным предприятиям, можно было сколотить на кредитах Рейхсбанка. Действительно, немецкая промышленность работала бесперебойно, поскольку – из-за девальвации германской валюты – могла выбрасывать свою продукцию на мировой рынок по низким ценам. Эта процедура нашла поддержку у доктора Хавенштайна, президента немецкого Рейхсбанка. Он прекрасно сознавал, что таким образом ценность марки будет постоянно снижаться, но считал это наилучшим способом доказать миру неспособность Германии выплачивать военные репарации. Многие промышленники воспользовались этой возможностью, учитывая колоссальные переводные векселя в Рейхсбанке и выплачивая их все более и более девальвирующимися банкнотами. На полученные прибыли они не только покупали сырье и платили зарплату рабочим, но приобретали новые предприятия, либо расширяя собственные заводы, либо скупая акции; после чего они объединяли свои предприятия в более крупные концерны. Вследствие этого частные банки и Рейхсбанк Германии теряли все больше своего золотого обеспечения. В начале организованного «пассивного сопротивления» оккупации Рура французскими и бельгийскими войсками немецкой валюте был нанесен смертельный удар. Колоссальная стоимость этой борьбы безусловно покрывалась не доходами от налогообложения, а с помощью печатания новых банкнотов. К концу сопротивления трудящиеся начали бунтовать, поскольку на те деньги, что мужья приносили домой вечером, наутро жены рабочих не могли купить на рынках никакой еды. Чтобы рабочие не сожгли заводы, промышленникам и муниципалитетам пришлось создать чрезвычайную валюту на фиктивном золотом базисе. В общем правительство было вынуждено перейти к стабилизации валюты, что ему и удалось с помощью иностранных правительств. В ноябре 1923 года официальная стоимость американского доллара была установлена на уровне в сорок два миллиарда марок!
Оккупация Рура
Германия обязалась выплачивать союзным державам военные репарации в форме денежных платежей и товарных поставок. С самого начала большинство немцев было убеждено, что выполнить все обязательства Германии практически невозможно, особенно в отношении товаров. Канцлер Куно и его кабинет стремились достичь нового соглашения по обязательствам Германии. Французское правительство уже пригрозило, что, если Германия задержит платежи, Франция воспользуется правом, полученным по мирному договору, и оккупирует Рурский регион, самый важный промышленный район Германии. Все предложения, выдвинутые кабинетом Куно, были отвергнуты. Члены кабинета постепенно укрепились во мнении, что «ужасный конец» в виде оккупации Рура предпочтительнее «бесконечного ужаса», то есть статус– кво. Более того, члены кабинета считали, что получили надежную информацию о том, что Англия не позволит Франции перейти к жестким военным мерам. В конце концов комиссия по репарациям действительно заявила, что Германия затягивает выполнение своих обязательств, поскольку не поставила около сотни тысяч деревянных телеграфных столбов. Несмотря на незначительность повода, французские и бельгийские войска вошли в Рурский регион в конце 1922 года, причем никто из союзников этому не препятствовал. Немецкое правительство поддержало народное сопротивление оккупации – решение, нашедшее также поддержку всех партий, как коммунистов, так католиков и немецких националистов. Летом 1923 года сопротивление в Руре потерпело неудачу, и кабинет Куно был заменен правительством, которое возглавил Штреземан.
Глава 3 Моя первая встреча с Гитлером
В октябре 1923 года, после окончания пассивного сопротивления, я отправился в Мюнхен, где нанес визит генералу Эриху Людендорфу, с которым познакомился в отцовском доме во время войны. Я всегда восхищался Людендорфом. Под влиянием второй жены он в последние годы активно выступал против католицизма и чуть не стал основателем новой религии. Однако во время последней болезни, когда он лежал в католической больнице Мюнхена, за ним ухаживали монахини, и, как мне рассказали, он каждый день заказывал цветы для украшения алтаря.
После революции 1918 года патриоты высоко чтили генерала Людендорфа. Будучи пруссаком, он через два года после войны переехал в столицу Баварии, где поселился с сестрой и продолжил работу над мемуарами, не отрываясь от политической жизни. Когда Рур был оккупирован, Хуго Штиннес связался с Людендорфом, и тот поехал в Берлин, надеясь с помощью правительства и генерала фон Зекта организовать военное сопротивление оккупантам. Но и генерал фон Зект, в то время главнокомандующий немецкой армией, и правительство рейха уклонились от его предложения, и, как мне кажется, не без причины, ибо в том положении, в котором оказалась Германия, военное сопротивление лишь усугубило бы катастрофу.
Опыт организованного мною пассивного сопротивления и более поздний опыт нацистов в Чехословакии продемонстрировали, что население, систематически противопоставляющее насилию незащищенную пассивность, лишает военщину всех возможностей действовать. Военные могут убивать, но не могут принудить к подчинению население, которое им не сопротивляется.
Сразу же после рурского конфликта меня попросили возглавить правительство рейха, сменившее кабинет Вильгельма Куно, который все считали слишком слабым. С этой просьбой ко мне обратился доктор Класс, лидер Пангерманского союза. Он предложил мне воспользоваться авторитетом, заработанным в период оккупации Рура, и возродить национальную контрреволюцию, не удавшуюся Каппу в 1920 году. Я ответил доктору Классу так: «Я – промышленник. Как промышленник и патриот, я организовал пассивное сопротивление. Я не политик. Я хочу служить своей стране, просто исполняя свой долг».
Я отправился к Людендорфу главным образом с визитом вежливости, но также хотел обсудить с ним серьезные вопросы, касающиеся судеб страны и волновавшие тогда нас обоих. К моему сожалению, в то время в Германии не было личностей, чей глубокий патриотизм помог бы улучшить ситуацию.
«У нас остается всего одна надежда, – сказал мне Людендорф, – и эта надежда возлагается на патриотические группы, стремящиеся к возрождению страны». Он особенно порекомендовал мне Пангерманский союз и, прежде всего, национал-социалистическую партию Адольфа Гитлера. Все эти союзы были объединениями молодых людей и ветеранов мировой войны, полных решимости бороться с социализмом, как причиной всех беспорядков. Людендорф искренне восхищался Гитлером: «Он – единственный человек, обладающий политическим чутьем. Как-нибудь сходите и послушайте его».
Я последовал этому совету. Посетил несколько публичных собраний, организованных Гитлером. Именно тогда я оценил его ораторский дар и способность вести за собой массы. Однако более всего меня поразил царивший на его собраниях порядок, почти военная дисциплина его сторонников.
Несколько дней спустя я познакомился с Гитлером в доме доктора Макса Эрвина фон Шёбнер-Рихтера, молодого аристократа из Прибалтики, бежавшего в Германию после большевистской революции. Обаятельный хозяин послужил посредником между Гитлером и инициировавшим нашу встречу Людендорфом. Разговор шел о политике.
Бушевала инфляция. Денежная масса, печатаемая рейхом, провинциями и имеющими самоуправление районами, обесценивалась с каждым днем. Правительство в Берлине находилось в бедственном положении. Финансовый кризис. Власть рушилась. В Саксонии сформировалось коммунистическое правительство и воцарился красный террор, организованный Максом Хёльцем. В Гамбурге вспыхнуло коммунистическое восстание. Говорят, что были убиты сотни человек. Вслед за Саксонией коммунистическое правительство пришло к власти в Тюрингии. В Рейнской области восстания сепаратистов, более или менее открыто финансируемые оккупационной армией, вспыхнули в Дюссельдорфе, Эксла-Шапеле, Майнце и Пфальце. Немецкий рейх, прошедший испытания войной и поражением, вот-вот мог рухнуть.
Посреди всего этого хаоса Бавария казалась последним оплотом порядка и патриотизма. Именно в Мюнхене революция 1918 года произвела наибольшие разрушения. Правительство Курта Эйснера[12], красный террор и казнь заложников произвели на жителей неизгладимое впечатление. Однако Бавария оправилась первой из всех германских государств. Католическое правительство, поддержанное большинством баварцев, сумело ликвидировать революцию. Мюнхен стал центром всех, кто стремился восстановить дисциплину и власть. В Берлине преемником канцлера Куно стал Густав Штреземан. Он положил конец пассивному сопротивлению и пытался достичь согласия с Францией. Его политику подвергали жестокой критике. Патриотические союзы считали ее изменой Германии. Консерваторы и католики Баварии с тревогой следили за развитием радикализма в Германии.
Мало-помалу в Мюнхене стал формироваться новый политический курс. Говорили, что, если Германия распадется на части, Бавария останется ядром порядка, откуда начнется восстановление всей страны. Баварское правительство открыто заявило, что отныне не признает Версальский договор, нарушенный Пуанкаре, и объявило на своей территории чрезвычайное положение.
Расквартированный в Баварии армейский корпус под командованием баварца генерала фон Лоссова отказался выполнять приказы Берлина и перешел на службу к баварскому правительству. В ответ на меры берлинского правительства Бавария обзавелась главой государства в лице Густава фон Кара, объявившего себя генеральным комиссаром Баварии. Это было открытым неповиновением Берлину. Старый фельдмаршал фон Гинденбург, как раз проводивший отпуск в своем поместье в Дитрамсцелле в Баварских Альпах, послал баварскому правительству телеграмму с предупреждением против непоправимых действий и советом обдумать союз с рейхом. Несколько дней спустя баварское правительство официально заявило, что баварцы – самые лояльные немцы, но они разорвали дипломатические отношения с коммунистической Саксонией.
В такой атмосфере состоялась моя первая встреча с Гитлером. Не могу точно вспомнить, какой линии каждый из нас придерживался в том разговоре, однако помню общее содержание. И Людендорф, и Гитлер считали необходимой военную экспедицию против Саксонии с целью свержения коммунистического правительства доктора Цейгенера и в конечном счете уничтожения веймарской демократии, слабость коей вела Германию к анархии.
Средств не хватало. Людендорф принял гонорар за интервью корреспондентам американских газет, что, как он сказал мне, не слишком улучшило его финансовое положение. К тому времени он уже добился помощи от нескольких промышленников, в частности от господина Минноукса из фирмы Штиннеса. Я же передал ему около ста тысяч золотых марок. Это был мой первый вклад в национал-социалистическую партию. Однако эти деньги я передавал не Гитлеру и не Шёбнер-Рихтеру, казначею «Кампфбунда» (военно-патриотической организации, руководимой Гитлером), а лично Людендорфу, который, как я надеялся, использовал бы их наилучшим образом. Я не вдавался в детали планов Людендорфа и Гитлера. Я уже говорил, что не желал вмешиваться в политику. Я воспользовался поездкой в Мюнхен, чтобы посетить господина фон Кара, практически главу баварского государства.
Будучи доверенным лицом кронпринца Рупрехта, Кар считал, что необходимо как можно скорее восстановить династию Виттельсбахов на баварском троне. Баварская династия никогда не отрекалась от престола. Когда разразилась революция 1918 года, король Людвиг III покинул свою страну, уполномочив офицеров и чиновников поддерживать новый порядок. После эксцессов, допущенных красным правительством, большинство баварцев снова стало монархистами. Первым делом Кар хотел восстановить правление Виттельсбахов, а там, кто знает, один из Виттельсбахов стал бы императором Германии или, по меньшей мере, католической Германии, к которой присоединились бы западные провинции Австрии. Сюда не вошла бы Вена, красная цитадель, где у власти находились социалисты.
Таковой была ситуация в Мюнхене осенью 1923 года. Политическое воображение вырвалось на свободу. Повсюду маячили бесконечные возможности. Лично у меня не было никаких амбиций; я не собирался играть никакой роли в этом движении. На первое место я ставил свой долг промышленника, а это само по себе тяжкое бремя. Как только мы навели бы порядок, необходимо было избавиться от разрушений, нанесенных войной и революцией; возродить Германию.
Людендорф и его союзники, патриотические союзы занялись политическим оздоровлением Германии. Я материально поддерживал их, но не хотел принимать участие в политической жизни.
К тому же я тогда не сознавал важной роли Адольфа Гитлера, лидера национал-социалистов. Несомненно, он был хорошим оратором – политическим агитатором, умевшим зажигать своими речами массы, но не более того. Двумя главными фигурами я считал Людендорфа и Кара. Я ничего не знал об их глубоких разногласиях по вопросу восстановления баварской монархии. Людендорф был личным врагом кронпринца Рупрехта по причинам, уходящим корнями к периоду мировой войны. Однако все это я узнал гораздо позже.
Подлинные факты, касающиеся гитлеровского путча 9 ноября 1923 года, так никогда и не были полностью раскрыты. Похоже, что у главных фигур того неудавшегося переворота – Людендорфа, Кара, Гитлера и генерала фон Лоссова – были разные намерения. Этим, видимо, объясняется отсутствие согласия в день путча.
Однако я помню очень красноречивую деталь, которая может заинтересовать будущих историков.
Генерал фон Зект, тогда еще командовавший рейхсвером в Берлине, в те кризисные недели прислал в Мюнхен свою жену. Она вернулась в Берлин только после 9 ноября. Зект выразил протест баварскому правительству, когда последнее переподчинило себе войска генерала фон Лоссова, расквартированные в Баварии. Вел ли он двойную игру? Он не поддержал попытку переворота Каппа в 1920 году, окончившуюся неудачей из-за бездействия армии. Не планировал ли он теперь – в 1923 году – устроить свой собственный переворот и искал поддержку у баварцев? Пожалуй, присутствие в Мюнхене фрау фон Зект подтверждает это объяснение. Если так, то торопливость Гитлера определила провал всего плана.