— Да, разумеется. И я рада, что ты приехала к нам, — ответила Мона. Ее рука была липкая из-за яблока, но Мэри-Джейн ничего не заметила.
Мэри-Джейн вышла следом за Моной.
— Надо поднять кверху это окно, — сказала Мона, — а затем подлезть под него. Но это на самом деле не платье, это что-то вроде рубашки. — Ей нравилось, как рубашка свободно обвивалась вокруг тела. И ей нравилось, как юбки Мэри-Джейн ниспадали с ее крошечной талии.
Ладно, теперь не время думать о талиях, не так ли? Она прошла на веранду после Мэри-Джейн. Свежий воздух. Ветерок с реки.
— Позже я могу показать тебе мой компьютер и ситуацию на фондовой бирже, У меня есть инвестиционный фонд, и я управляю им уже шесть месяцев, он приносит миллионные прибыли. Очень жаль, что я не могу выкупить по-настоящему свои выигрыши.
— Я слушаю тебя, дорогая, — сказала Мэри-Джейн. Она положила руки на балюстраду и смотрела вниз, на улицу. — Ну и особняк, вот уж действительно — ничего не скажешь.
— Дядя Райен утверждает, что это не особняк, а просто городской дом, — сказала Мона.
— Да уж, ничего себе городской дом.
— Да, и городок тоже.
Мэри-Джейн рассмеялась, откинувшись всем телом назад, а затем повернулась и взглянула на Мону, как только та вступила на веранду. Она неожиданно осмотрела Мону снизу доверху, словно что-то поразило ее воображение, а затем застыла, глядя Моне прямо в глаза.
— В чем дело? — спросила Мона.
— Так ты беременна, — сказала Мэри-Джейн.
— Ох, ты говоришь так из-за этой рубашки, или халата, или как еще это называется.
— Нет, ты беременна, — твердо сказала Мэри-Джейн.
— Ну ладно, — сказала Мона, — конечно, это так. — Смех непосредственной сельской девушки был заразителен. Мона прочистила горло. — Что скрывать — об этом всем известно. Или тебе еще не успели рассказать? У меня будет девочка
— Ты так думаешь? — Что-то заставило Мэри-Джейн почувствовать себя чрезвычайно неловко. По всем правилам хорошего тона она должна была выразить свою радость по этому поводу и высказать свои прорицания относительно ребенка. Разве не так поступают самозваные ведьмы?
— Ты уже получила результаты тестов? — спросила Мона. — У тебя нашли эту гигантскую спираль? — Под кронами деревьев было так прекрасно, и Моне захотелось спуститься в сад.
Мэри-Джейн на самом деле искоса поглядывала на нее, затем лицо ее расслабилось немного: загорелая кожа без единого изъяна, желтые волосы покоятся у нее на плечах, полных, но гладких.
— Да, у меня точно есть эти гены, все верно, — подтвердила Мэри-Джейн. — У тебя тоже, не так ли?
Мона кивнула.
— Сказали они тебе еще что-нибудь?
— Что, возможно, это не имеет никакого значения. Я могу рожать здоровых детей, как каждый в нашей семье, за исключением одного случая, о котором никто не желает говорить.
— Х-м-м-м, — промычала Мона. — Я все еще хочу есть. Спустимся вниз?
— Да, хорошо, а то я уже готова обглодать дерево!
Мэри-Джейн казалась вполне нормальной к тому времени, когда они добрались до кухни, обсуждая по при каждую картину и каждый предмет мебели, попадавшиеся на глаза. Оказалось, что она никогда не была внутри дома до этого.
— До чего же немыслимо скверно, что мы не пригласили тебя, — сказала Мона. — Именно так, мы просто об этом не подумали. Все беспокоились в тот день о состоянии Роуан.
— А я и не ожидала какого-то особого приглашения ни от кого, — откликнулась Мэри-Джейн. — Но это место просто великолепно! Взгляни хотя бы на картины на стенах!
Мона не могла не испытать гордость за то, как талантливо Майкл освежил каждую картину, и неожиданно ей пришла в голову мысль, которая посещала ее более пятидесяти миллионов раз на последней неделе: когда-нибудь этот дом будет принадлежать ей. Кажется, это уже свершилось. Но она не должна думать так теперь, когда Роуан пришла в себя. Будет ли Роуан действительно по-настоящему здорова? В памяти промелькнуло воспоминание: Роуан в этом гладком шелковом черном костюме, сидящая здесь, с прямыми черными бровями и большими, строгими, словно полированными серыми глазами.
То, что Майкл был отцом ее ребенка, что она была беременна этим ребенком, что это связывало ее с ними обоими, внезапно показалось ей неприятным.
Мэри-Джейн приподняла одну из портьер в столовой.
— Кружево, — сказала она шепотом. — Тончайшее, не так ли? Все здесь самого великолепного качества
— Да, полагаю, это так, — кивнула Мона
— И ты тоже, — сказала Мэри-Джейн, — ты выглядишь, словно сказочная принцесса, вся в кружевах. Подожди, ведь мы обе одеты в кружево. Я просто его обожаю.
— Спасибо, — ответила Мона, слегка возбужденная. — Но как может столь красивая девушка, как ты, замечать такую, как я?
— Не сходи с ума, — ответила Мэри-Джейн, проносясь мимо нее в кухню. Она изящно покачивала бедрами и звонко постукивала высокими каблуками. — Ты просто блистательная девушка. А я — хорошенькая. Я знаю, что это именно так. Но мне нравится смотреть на других красивых девушек, и всегда нравилось.
Они сели вместе за стеклянный столик Мэри-Джейн рассматривала тарелки, поставленные перед ней Эухенией, глядя сквозь них на свет.
— Итак, перед нами настоящий костяной фарфор, — объявила она. — У нас есть несколько похожих штучек в Фонтевро.
— Неужели у вас там все еще сохранились такие вещи?
— Дорогая, ты просто изумилась бы, если бы видела, что там еще хранится на чердаке. А как же, там есть и серебро, и фарфор, и старые портьеры, и коробки с фотографиями. Ты должна бы посмотреть на все это. Этот чердак совершенно сухой, и там тепло. Там все накрепко опечатано. Барбара Энн обычно жила там. Ты знаешь, кем она была?
— Да. Матерью Старухи Эвелин. И моей прапрабабкой.
— И моей тоже! — торжествующим тоном объявила Мэри-Джейн. — Разве это не чудо?
— Да, несомненно. Часть всей жизни Мэйфейров. А тебе следовало бы посмотреть на генеалогическое древо Мэйфейров — как все ветви его пересекаются. Типа того, что, если бы я, например, вышла замуж за Пирса, с кем у нас не только общая прапрабабка, но и общий прадед, который также выскочил из… черт подери, сложнейшая вещь — проследить, как они пересекаются. Оттуда происходит каждый из Мэйфейров. Ты должна будешь провести чуть ли не год за изучением генеалогического древа, стараясь только прояснить картину, чтобы понять, кто же это сидит рядом с тобой на семейном пикнике, — понимаешь, что именно я имею в виду?
Мэри-Джейн кивнула, приподняв брови, изогнув губы в улыбке. Она красила губы лиловой помадой с каким-то дымчатым оттенком, от одного вида которого можно было умереть. «Боже мой, — подумала Мона, — ведь я уже женщина и могу тоже носить этакое барахло, если только захочу».
— Ох, могу тебе одолжить все мои вещи, если хочешь, — сказала Мэри-Джейн. — У меня есть даже сумка с самым необходимым для короткого путешествия. Ты представляешь! В ней полно косметики — ее купила мне тетушка Беа, — и все там от «Сакс, Пятая авеню», и от «Бергдорф-Гудман» из Нью-Йорка.
— Благодарю, очень любезно с твоей стороны! — Следи, читатель, будь внимателен.
Эухения принесла немного телятины из холодильника и маленькие нежные кусочки морского гребешка, которые Майкл отложил для Роуан. Теперь она пыталась поджарить их с ломтиками грибов и лука, уже заготовленными и упакованными в пластиковый мешочек.
— Боже, пахнет вкусно, не так ли? — сказала Мэри-Джейн. — Я не хотела читать твои мысли, просто так случилось.
— Мне все равно. Насколько мы обе знаем, это ненадёжно и часто воспринимается неверно.
— Ох, это совершенно справедливо, — согласилась Мэри-Джейн.
Затем она снова взглянула на Мону, примерно так же, как смотрела на нее наверху. Они сидели напротив друг друга, как обычно садились Роуан и Мона, только Мона заняла место Роуан, а Мэри-Джейн — место Моны. Мэри-Джейн рассматривала серебряную вилку и вдруг опять перевела взгляд на Мону.
— В чем дело? — спросила Мона. — Ты смотришь на меня так, будто что-то произошло.
— Все смотрят на тебя, когда ты беременна. Так всегда бывает, как только это становится известно.
— Я знаю об этом, — сказала Мона. — Но в твоем взгляде есть что-то иное. Другие приходят от этого в восторженное состояние, ласково смотрят на меня, с любовью и одобрением, но ты…
— Что такое одобрение?
— Похвала, — ответила Мона
— Я намерена получить образование, — Мэри-Джейн, решительно тряхнув головой. Она отложила вилку в сторону. — Что означает этот узор на серебре?
— Сэр Кристофер, — сказала Мона
— Ты считаешь, мне уже поздно пытаться стать истинно образованной личностью?
— Вовсе нет, — ответила Мона. — Ты слишком умна, чтобы позднее начало смогло обескуражить тебя. Кроме того, ты уже достаточно образованна. Ты просто образованна по-другому. Я никогда не бывала в тех местах, где тебе приходилось жить. Я никогда не чувствовала ответственности.
— Вовсе нет, — ответила Мона. — Ты слишком умна, чтобы позднее начало смогло обескуражить тебя. Кроме того, ты уже достаточно образованна. Ты просто образованна по-другому. Я никогда не бывала в тех местах, где тебе приходилось жить. Я никогда не чувствовала ответственности.
— Да ладно. Я и сама не всегда хотела быть такой. Ты знаешь, что я убила человека? Я столкнула его с пожарной лестницы в Сан-Франциско, и он упал с высоты четырех этажей в каком-то переулке и размозжил себе голову.
— Почему ты это сделала?
— Он пытался оскорбить меня. Он накачал меня героином, пытался меня изнасиловать и говорил, что он и я мы должны стать любовниками. Он был проклятый сутенер. Ну вот, я и столкнула его с лестницы.
— Кто-нибудь выследил тебя?
— Нет, — сказала Мэри-Джейн, тряхнув головой. — Я никогда не рассказывала эту историю никому другому в семье.
— Я бы тоже не рассказала. Но такого рода сила не столь уж необычна в этой семье. Сколько девушек, как ты думаешь, стали добычей этого сутенера? Ведь именно так говорят в подобных случаях, не так ли?
Эухения прислуживала им, не обращая на них ни малейшего внимания. Телятина с виду была превосходна, хорошо обжаренная и сочная. В легком винном соусе.
Мэри-Джейн кивнула
— Куча девчонок. Полные идиотки, — сказала она.
Эухения поставила перед ними холодный салат из картофеля с горошком — еще одно блюдо по рецепту Майкла Карри, — приправленное маслом и чесноком Эухения шлепнула большую ложку салата на тарелку Мэри-Джейн.
— У нас не найдется еще молока? — спросила Мона . — Что ты пьешь, Мэри-Джейн?
— Кока-колу, пожалуйста. Эухения, если вы не возражаете, я, конечно, могу встать и принести ее сама.
Эухения захлебнулась в ярости от такого предложения, особенно из-за того, что оно исходило от какой-то неизвестной кузины, очевидно совершенной деревенщины. Она внесла банку и стакан со льдом
— Ешь, Мона Мэйфейр! — сказала Эухения и налила молока из картонного пакета. — Ну, начинай же.
Мясо показалось Моне отвратительным на вкус. Она не могла понять почему. Ей всегда нравилась пища такого рода. Теперь же, как только перед ней оказывалась еда, она вызывала отвращение. Возможно, просто обычный приступ дурноты, подумала она, и это только доказывает, что все развивается согласно графику. Аннелле сказала, что это начнется примерно после шести недель. То есть прежде, чем она объявила, что ребенок уже был трехмесячным чудовищем.
Мона пригнула голову. Маленькие обрывки, лоскутки того последнего сновидения снова вернулись к ней, очень настойчивые и наполненные ассоциациями, которые убегали с немыслимой скоростью, стоило ей попытаться схватить их и удержать в памяти, чтобы постичь смысл всего сновидения.
Она снова села. Стала медленно пить молоко.
— Только оставь упаковку, — сказала она Эухении, суетившейся над нею, сморщенной и внушительной, сверкающей глазами на нее и нетронутую тарелку.
— Она будет есть то, что ей нужно есть, не так ли? — спросила Мэри-Джейн, стараясь помочь ей.
Такая милая! Сама она с аппетитом расправилась со своей телятиной и шумно стучала вилкой по тарелке, пытаясь наколоть кусочки грибов и лука, которые еще оставались от салата. Наконец нервы Эухении не выдержали, и она вышла.
— Вот салат, ты хочешь его? — сказала Мона. — Возьми, пожалуйста. — Она подтолкнула тарелку к Мэри-Джейн. — Я до него даже не дотронулась.
— Ты уверена, что не станешь есть?
— Меня от него тошнит. — Она налила себе еще стакан молока. — Я никогда не отличалась любовью к молоку, знаешь ли, быть может, потому, что холодильник в нашем доме никогда не сохранял его холодным. Но теперь пью с удовольствием. Все изменяется.
— О да, как что, например? — спросила Мэри-Джейн, широко раскрывая глаза. — Она одним духом покончила с целой банкой кока-колы. — Можно мне встать и достать еще одну?
— Да, — сказала Мона
Она наблюдала, как Мэри-Джейн подскочила к холодильнику. Ее платье было достаточно расклешено, чтобы по фасону походить на детское. Ноги выглядели великолепно мускулистыми благодаря высоким каблукам, хотя они смотрелись точно так же и в другой день, когда на ней были плоские туфли без каблука. Она протопала обратно и стала с жадностью поглощать предложенный Моной салат.
Эухения просунула голову в дверь из кладовки дворецкого.
— Мона Мэйфейр, ты вообще ничего не ела! Ты живешь на картофельных чипсах и прочей гадости!
— Убирайся отсюда! — твердо произнесла Мона. Эухения тут же исчезла
— Но ведь она старается заботиться по-матерински и все такое прочее, — сказала Мэри-Джейн. — Почему ты кричишь на нее?
— Я не желаю, чтобы кто бы то ни было относился ко мне по-матерински. И, кроме того, она так ко мне не относится. От нее уже нет житья. Она думает… она думает, что я, что я скверная девчонка. Объяснять это слишком долго. Она вечно бранит меня за что-то.
— Да, ведь когда отец ребенка имеет возраст Майкла Карри, понимаешь, люди начинают обвинять или его, или тебя.
— Откуда ты знаешь об этом?
Мэри-Джейн перестала поглощать еду и поглядела на Мону.
— Ладно, но ведь это он, не так ли? Я вроде как вычислила, что ты влюблена в него, еще когда была у вас впервые. Я вовсе не хочу сказать, что ты сумасшедшая. Думаю, что ты счастлива из-за этого. Я продолжаю ощущать, что ты счастлива, потому что он отец твоего ребенка.
— Я не слишком в этом уверена.
— Ох, но это он, — заверила Мэри-Джейн.
Она подцепила вилкой последний кусок телятины, взяла его в рот и с наслаждением стала жевать: ее смуглые гладкие щеки ходили ходуном, и на них не появлялись ни складки, ни морщинки — ни малейшего искажения. Вот уж действительно красивая девушка.
— Я знаю, — произнесла она, как только смогла проглотить мясо, прожеванное настолько, чтобы только не повредить горло и не подавиться до смерти.
— Послушай, — сказала Мона, — это нечто такое, о чем я еще ни с кем не говорила, и…
— Все знают об этом, — сказала Мэри-Джейн. — Беа знает об этом. Она рассказала мне. Ты знаешь, что может спасти Беа? Эта женщина сумеет преодолеть свою скорбь по Эрону только по одной простой причине. Она никогда не перестанет беспокоиться о ком-нибудь еще. Она действительно тревожится о тебе и о Майкле Карри, потому что у него есть эти гены, как всем известно, а он муж Роуан. Но она говорит, что цыган, в которого ты влюбилась, совершенно тебе не подходит. Ему нужна женщина другого рода, дикая и бездомная, у которой нет семьи, — такая, как он сам.
— И она сказала все это?
Мэри-Джейн кивнула. Внезапно она увидела тарелку с хлебом, которую Эухения поставила на стол для них, — с ломтями обычного белого хлеба.
Мона не считала подобный хлеб подходящим для еды. Она ела только французский хлеб или булочки, специально приготовленные для определенных блюд. Нарезанный ломтями хлеб. Ломти белого хлеба!
Мэри-Джейн схватила верхний ломоть, сложила его и обмакнула в соус.
— Да, она говорила все это, — сказала Мэри-Джейн. — Она сказала тете Вив и говорила Полли и Энн-Мэри. Кажется, она не знала, что я тоже слышу. Но я думаю, это то, что помогает ей жить, — что она так много думает о семье, что пришла в Фонтевро и позволила мне уйти оттуда.
— Как смогли они узнать все обо мне и Майкле?
Мэри-Джейн пожала плечами.
— Ты меня спрашиваешь? Дорогая, это семейство ведьм; предполагается, что ты знаешь обо всем лучше меня. Они найдут сколько угодно способов, чтобы все выяснить. Но, если хорошенько призадуматься, можно вспомнить, что Старуха Эвелин проболталась Вив, если я не ошибаюсь. Что-то о том, что ты с Майклом оставалась здесь наедине?
— Да, — со вздохом призналась Мона. — Жутко важная новость! Я не обязана все им рассказывать. Вот и все, что я могу ответить по этому поводу. — Но если они начнут плохо относиться к Майклу, если переменят свое мнение о нем, если станут…
— Ах, не думаю, что тебе стоит тревожиться об этом; как я уже сказала, когда мужчина в его возрасте, а девушка — в твоем, они будут винить одного или другого, и, я думаю, они будут обвинять тебя. Не то чтобы они стали делать подлости или что-нибудь подобное, но будут говорить: «Чего бы Мона ни пожелала, — она своего добьется», и «Бедный Майкл», и все в таком же роде. Ведь ты понимаешь. Или будут говорить: «Если это подняло его с постели и он чувствует себя лучше, быть может, Мона действительно обладает целительным даром».
— Ужасно, — отозвалась Мона. — Действительно, это именно так, как я себя чувствую.
— А знаешь, ты крутая, — сказала Мэри-Джейн.
Телячий соус кончился. Следующий кусок хлеба Мэри-Джейн съела без всего. Она прикрыла глаза с удовлетворенной улыбкой. Ее ресницы, дымчатые и слегка фиолетовые, совпадали по цвету с губной помадой — нежные, пленительные и прекрасные Черты лица ее были дьявольски близки к совершенству.
— Теперь я поняла наконец, кого ты мне напоминаешь! — вскричала Мона. — Ты похожа на Старуху Эвелин. Я имею в виду те фотографии, на которых она еще совсем молодая.