— То есть… Вы хотите сказать, что она сама настаивала на встрече, но так и не появилась?
— Да. Именно это я и хочу сказать.
— И больше она никак не проявлялась?
— Нет. Если честно, я немного струхнул, хотя это и не в моих правилах.
— Как она назвала себя?
Базилевич пожал плечами.
— Я же говорил — подруга Дарьи.
— И никакого имени?
— Никакого.
— А вообще… Литвинова когда-нибудь говорила вам о своей работе? Своих подругах?
— Ну, кое-что о работе… Но это мало интересовало меня. Да и ее в последнее время тоже. А что касается подруг… Она как-то упоминала пару имен… В том контексте, что все они — карьеристки и стервы. И что гореть на производстве — верный способ заработать фригидность. И что фригидность вообще профессиональное заболевание работающих женщин. Она была забавная, Дарья.
Глаза Базилевича увлажнились, и Леля перевел дух. Слава богу, хоть какое-то проявление чувств! До последнего момента инвалид демонстрировал завидное спокойствие. Даже известие о смерти Литвиновой не особо выбило его из колеи. Что совсем уж странно, учитывая портретик на столе и такую — почти материнскую — заботу о Литвиновой в письмах.
— А вы знали, что она употребляет наркотики?
— Мы не говорили на эти темы. Но я догадывался.
— И никогда не пытались повлиять на нее как близкий друг?
— Нет. Наркотики — это одна из разновидностей веры. А я — веротерпимый человек.
— Ну что ж, — Леля готов был подняться. — Спасибо, если вы были откровенны. Думаю, что сведения, которые вы сообщили, помогут следствию.
Бюрократическая ложь! Все то, что с ходу и весьма охотно выложил Базилевич, вряд ли могло продвинуть следствие в ту или другую сторону. Он всего лишь добавил некоторые оттенки, некоторые краски, некоторые нюансы к психологическому портрету Дарьи Литвиновой. Не очень симпатичному, нужно сказать: нимфоманка, стяжательница, азартный игрок в свою собственную и чужую жизни. Романтическая связь с Германом Радзивиллом на глазах трансформируется в самую обыкновенную сделку. По заключении которой люди чокаются фужерами с шампанским и обнюхивают друг друга на предмет соития. Ничего больше.
— Значит, следствие все-таки идет? — голос Базилевича вывел Лелю из грустной задумчивости.
— Да. Но это не касается смерти Литвиновой. Здесь как раз все более или менее ясно. Некоторое время назад был убит один известный банкир, с которым ваша подруга, по всей видимости, была знакома. Его звали Герман Юлианович Радзивилл. И он руководил довольно влиятельным банком «Ирбис». Вам это название ничего не напоминает?
Если бы у Базилевича была еще одна кружка, то он бы разбил ее снова: во всяком случае, именно так показалось Леле. Инвалид надолго замолчал, прищурился и запустил пальцы в бороду: похоже, его любимым предметом в школе тоже была зоология.
— Так что, если у вас есть желание что-либо сообщить следствию дополнительно, имеет смысл это сделать. Ведь если так называемая «подруга Дарьи» не пришла на встречу в тот день, когда было условлено, то нет никаких гарантий, что она не сделает это в ближайшее время. Подумайте, Антон Антонович, — припугнул Базилевича Леля.
Борода инвалида вздыбилась, что, очевидно, означало крайнюю степень сосредоточенности. Леля почти физически ощущал, как под его черепной коробкой бьются насмерть совершенно разные чувства — довериться мелкой сошке-следователю сейчас же или оттянуть это на неопределенное время. Да и призрак «подруги Дарьи», которому Базилевич так легкомысленно открыл двери своей квартиры на первом этаже, может легко превратиться в реальную угрозу. Наконец здоровое чувство самосохранения, так несвойственное обезноженным людям, восторжествовало.
— Ну, хорошо. Я передам вам то, что оставила мне Дарья. Но вы должны написать мне расписку. И проследить за тем, чтобы это попало в нужные руки и на самом высоком уровне.
Леля клятвенно заверил бородатого Антона Антоновича в том, что «это» попадет в самые нужные руки, начиная от Международного суда в Гааге и заканчивая Организацией Объединенных Наций.
Базилевич отодвинул один из ящиков стола, несколько мгновений покопался там и вытащил на свет божий самый обыкновенный, еще доперестроечных времен конверт с бобром, который строил речную плотину. Надпись под этим примечательным представителем фауны вещала: «С Днем строителя!»
Конверт исчез в кожаной папке Лели, а сам он потратил еще десять минут на надлежащее составление расписки. Больше всего Леля боялся, что вздорный Базилевич потребует печать, которой у Лели не было. И не одну.
Но все обошлось. И говорить больше было не о чем. Откланявшись и дежурно заверив Базилевича в том, что конверт с письмом будет передан в надлежащее ведомство, Леля выскочил из квартиры. Папка с лежащим в нем жизнерадостным бобром, казалось, излучала радиацию и жгла Леле руки. Покинув подъезд и воровато оглянувшись на окна Базилевича, Леля тотчас же забежал в соседнее парадное с видом человека, готового справить малую нужду.
Он поднялся на площадку между первым и вторым этажом и, сгорая от нетерпения, разорвал конверт. Это был отпечатанный на принтере лист бумаги.
Но текст!..
Текст выбил его из колеи. Он перечитывал несколько строк снова и снова, стараясь уловить смысл написанного.
Письмо гласило:
«Я не собираюсь ни умирать, ни кончать с собой. Ни разгоняться на любой трассе больше восьмидесяти километров. Я очень аккуратна и всегда проверяю тормозную систему. Но если со мной что-нибудь случится, вам стоит обратить внимание на управляющего коммерческим банком „Ирбис“ Германа Юлиановича Радзивилла. Дарья Литвинова. 31 января сего года».
В бессильной ярости Леля ударил кулаком по железному массиву разбитых почтовых ящиков. Вот и все.
Круг замкнулся. Оба они мертвы, и оба обвиняют друг друга. И неизвестно, чью сторону принять. У Радзивилла, как умершего раньше, безусловно, остается право первой ночи. Но и Дарья Литвинова не лыком шита. Передозировка — тоже вещь обманчивая.
Оба покойника сидели теперь друг против друга в вольере, окруженном частоколом вещественных доказательств и неопровержимых улик. И оба они подмигивали старшему следователю Леониду Петровичу Леле: «И чью же сторону ты примешь, уважаемый Леонид Петрович? Пора определяться».
Ну ничего.
Ничего-ничего.
У Леонида Петровича оставалась в запасе еще одна карта — двойка треф, которая при хорошем раскладе могла обернуться джокером: визитная карточка, найденная в заднем кармане джинсов Литвиновой.
"Маркелов Денис Евгеньевич. Студия компьютерной графики «Автопилот».
13 февраля — 14 февраля
Наталья
Со всеми предосторожностями Тума была переправлена к великодушной Нинон. Операция проходила под покровом ночи и была тщательно спланирована. Нинон приехала за доберманихой на машине Владика и добрых десять минут ждала, пока Наталья вместе с собакой спустятся по лестнице. На Туму была накинута импровизированная попонка из старой фланелевой рубахи Воронова — в целях маскировки. Воронов бился за фланельку до конца. Он уверял, что в нее еще можно заворачивать грелку и что он любит заворачивать грелку именно в эту ветошь. Но постепенно зануда-писатель стал сдавать позиции: в ход пошли лукавые тезисы о том, что рубаху можно аккуратно разрезать и пустить на тряпки для протирания:
1. Рабочих поверхностей «Ундервуда»;
2. Его клавиатуры;
3. Листьев хаворции, стоящей на подоконнике в кухне;
4. Стола на кухне.
К исходу второго часа сопротивление писателя было сломлено, и он наконец-то расстался с тряпкой. И даже согласился возглавить операцию прикрытия. На улицу они вышли незамеченными, Тума была водружена на заднее сиденье. И только тут Наталья вспомнила, что оставила у Воронова сумочку с ключами от своей комнаты на Петроградке. Она выскочила из машины и помахала Нинон рукой:
— Уезжайте!
— А ты? — Нинон все еще не захлопывала дверцу.
— Уезжайте, вам нельзя здесь долго оставаться. Я сама доберусь…
Машина, мигнув фарами, быстро отъехала, а Наталья вернулась в подъезд. Она поднялась на лифте до шестого этажа и несколько минут постояла перед опечатанной квартирой Литвиновой. Точно так же перед ней, должно быть, стоял и Денис.
Денис!
Она забрала из квартиры все, что могло напоминать о компьютерщике, — фотографию со стола, кассету из автоответчика. Она забыла лишь об одном — его визитка, которую он сам дал ей и которая осталась в заднем кармане джинсов Литвиновой. Наверняка они нашли ее и наверняка приобщили к делу… Нужно же быть такой дурой!..
В самом паршивом расположении духа Наталья спустилась к Воронову и позвонила в дверь.
Он открыл почти сразу же.
— Вы? Я даже соскучиться не успел.
— Простите меня, ради бога. Я забыла сумку… Я все время что-то забываю… Плохой бы из меня разведчик получился.
— Простите меня, ради бога. Я забыла сумку… Я все время что-то забываю… Плохой бы из меня разведчик получился.
— Отвратительный.
— Я сейчас уйду. Спасибо вам большое. Вы меня просто спасли.
— Да уж!
— Владимир Владимирович, — Наталья понизила голос до шепота, — вы будете держать меня в курсе?
Воронов поскреб щеку и дернул подбородком. И только потом, набрав в легкие побольше воздуха, выдохнул:
— Слушайте, куда вы поедете?
— К себе, на Петроградку.
— Уже ночь.
— Ничего, возьму машину.
— А я вас проводить не смогу. У меня и так миндалины увеличены до безобразия, и подозрение на паракоклюш…
— На что?
— На паракоклюш. А паракоклюш никакого иммунитета к самому коклюшу не дает.
— Вообще-то я всегда думала, что коклюш — это детская болезнь.
— Я тоже так думал. Но дело не в этом. Завтра я должен встретиться с племянницей следователя. Пообедать. Это важно. У меня к этому следователю шкурный интерес… Вы бы не могли сегодня остаться? Помочь мне подготовиться. Никогда не общался с шестнадцатилетними девочками.
Наталья не выдержала и прыснула:
— Это несложно, честное слово. Слушайте, а если я все-таки останусь — вы опять положите меня в ванной?
— Нет, — тоном оскорбленной невинности произнес Воронов. — У меня есть раскладушка. Вы можете спать на кухне.
— Очень любезно с вашей стороны.
— Это не моя прихоть. Я просто ненавижу, когда кто-то занимает мое пространство, когда я работаю.
— Все понятно. Вы просто его метите. По периметру. Как какой-нибудь скунс или мартовский кот.
— Считайте, что так, — великодушно согласился Воронов. — Ну что? Принимаете мое предложение?
Наталья наконец-то вошла в квартиру, по-хозяйски закрыла замки и задвинула все засовы и только потом сказала Воронову:
— Идет.
Весь остаток ночи Наталья подбирала писателю экипировку. Это оказалось довольно хлопотным делом: дом затворника-мизантропа Воронова больше походил на лавку старьевщика, чем на жилище преуспевающего писателя. В изъеденном жуком-короедом шкафу хранилось несколько пар брюк без змеек и несколько пар рубашек без пуговиц: престарелый и давно вышедший из моды лавсан лип к пальцам и покалывал накопившимся в нем за годы электричеством; лен пожелтел, а индийский шелк (времен «Хинди-Руси, бхай, бхай!») расползался под руками. Два имеющихся в наличии пиджака были побиты молью. А самой приличной вещью из всего вороновского гардероба оказалась кепка, невесть как заброшенная в этот старый питерский дом ветром китайской культурной революции.
От запаха всего этого великолепия у Натальи чесалось в носу и слезились глаза. Чтобы хоть как-то избавиться от таких незабываемых галантерейных впечатлений, она отправилась в ванную и долго мыла лицо и руки детским мылом. Единственным мылом, которое не вызывало раздражения капризной вороновской кожи.
— Вы меня убиваете, Владимир Владимирович, — сказала Наталья, выйдя из ванной. — Вы же знаменитый писатель. Преуспевающий человек. И далеко не бедный. Неужели нельзя купить себе что-нибудь приличное?
— Что значит — приличное? — тотчас же взвился Воронов. — Разве я выгляжу неприлично?
— В таком прикиде можно только бутылки собирать. Или распространять газету «На дне». У вас хорошо бы получилось.
— Не ваше дело, — окрысился Воронов.
— Но вы же сами меня попросили. Это был неопровержимый аргумент, и Воронов сдался.
— Вы не подумайте, Наталья. Вещи я покупаю. Вот два года назад жилетку прикупил. Кожаная. Моя любимая…
— Покупать-то вы покупаете. И носите до тех пор, пока они не истлеют. Прямо на вас. Дайте-ка мне телефон вашего литагента.
— Но ведь сейчас три часа ночи…
— Сколько вы ему отстегиваете от ваших гонораров?
— Тридцать процентов…
— Тогда время не имеет значения. Диктуйте номер.
К удивлению Натальи, Марголис оказался дома: очевидно, все ночные клубы были опечатаны, все бары закрыты до особого распоряжения реввоенсовета, все фишки в казино унес тайфун «Энтони», а все карточные столы смыло наводнением….
— Здравствуйте, Семен Борисович, — Наталья сразу же взяла быка за рога. — Это говорит соседка Воронова. Наталья.
— Наталья? Я не знаю…
Наталья не дала ему договорить — какая разница: Наталья, Дарья или Софья, ведь Воронову безразлично любое женское имя.
— Ну, неважно. Вы должны немедленно приехать… — Она вспомнила пижонский вид Марголиса, его стильную рубаху и модные брюки. Вот кому можно поручить подбор одежды!
— Что-нибудь случилось? — не на шутку взволновался Марголис. — У него приступ? Астма? Грудная жаба?
— Да нет. Бог миловал. Пока. Приезжайте и привезите одежду для Владимира Владимировича.
— Какую одежду?
— Новую. Завтра у Владимира Владимировича важная встреча, и он должен отлично выглядеть.
— Встреча? — переполошился Марголис. — Какая встреча? И почему я не поставлен в известность? И кто вы такая? Запомните, дорогуша, всеми встречами в корпорации под торговой маркой «Владимир Воронов» ведаю я.
— Не визжите, Семен Борисович, — с неожиданной злостью в голосе сказала Наталья. — Это частная встреча. По частному поводу. И она очень для него важна. Так что попрошу вас прибыть с соответствующей одеждой. Рубашка, галстук, костюм и туфли. И приличное пальто. И, пожалуй, кашне…
Наталья задумалась: для шестнадцатилетней девочки это чересчур официально. Разговора не получится, она не будет знать, куда деть руки, страшно переживать по поводу прыщика на лбу и теребить салфетку влажными ладонями.
— И вот что еще, Семен Борисович. Вариант одежды номер два. Какие-нибудь демократичные штаны или джинсы на ваше усмотрение. Рубаху — тоже можно джинсовую. И пуловер.
— А свитер не подойдет? — осадил зарвавшуюся «соседку» Марголис. — Или водолазное снаряжение? Или тиара папы римского?
— Можно и свитер, — отрезала Наталья. — Только никакого турецкого ширпотреба. Возьмите приличный, исландский.
— И где же я его возьму в три часа ночи? — задал вполне разумный вопрос Марголис. — И все остальное тоже?
— Ну, поищите, Семен Борисович. Проявите смекалку. Есть же у нас круглосуточные дорогие магазины. Есть «Дьюти фри» в конце концов… Вы уже умница, — подсластила пилюлю Наталья.
— Ну, хорошо, — сдался наконец Марголис. — Попробую что-нибудь сделать. А что, это не может потерпеть до утра?
— Судя по всему — нет.
Наталья положила трубку и повернулась к Воронову, взиравшему на нее с немым изумлением.
— Теперь вы… — начала было она, но Воронов не дал ей договорить.
— Я думал, что вы фурия, Наталья, — медленно произнес он. — Но я ошибся. Вы не фурия. Вы — гарпия.
— Приберегите комплименты для племянницы следователя. Они вам еще пригодятся. — Наталья почувствовала вдруг острый приступ отчаянно-веселого вдохновения. — Теперь займемся вами. Для начала пострижем. С такими волосами вы распугаете весь лук в салате. Кто вас стрижет?
Воронов взъерошил лохматый затылок и с недоумением в голосе произнес:
— Сам. Кромсаю ножницами лишнее, чтобы не мешало…
— Это видно. Давайте ваши ножницы и простыню. Будем делать из вас человека… Уважаемого писателя, способного понравиться нашей Лолите…
В своей жизни Наталья стригла только одного клиента. Зато клиент был благодатным и безответным — карликовая пуделиха Нинон Альмочка, которая приказала долго жить два года назад. Альмочка умерла от разросшейся в пасти раковой опухоли. Но безутешная Нинон еще долго грешила на то, что причиной смерти являлись частые и непрофессиональные стрижки Натальи, не сумевшей освоить даже элементарный тримминг.
Теперь же, щелкая ножницами над ухом беспомощного и спеленатого простыней Воронова, Наталья искренне надеялась, что все будет нормально.
И, черт возьми, стрижка удалась и облагородила постную физиономию Воронова. А вороновский череп оказался на удивление совершенным.
— Поздравляю. Теперь вы не выглядите таким… — «Записным уродом», — хотела добавить Наталья, но тут же прикусила язык. — Теперь вы не выглядите таким мрачным… Улыбнитесь!
— Еще чего!
— Теперь осталось избавиться от китайской щетины, и все будет в порядке. У вас есть какой-нибудь одеколон? Или туалетная вода?
Наталья вдруг вспомнила любимый Джавин «Хьюго Босс» и погрустнела. Интересно, на чьем диване сейчас лежит ее бывший любовник? Или он нашел себе молодящуюся завлита какого-нибудь театра и сделал сногсшибательную карьеру? Удивительно, но уход Джавы вдруг показался ей таким далеким по времени, что вполне мог конкурировать с крестовыми походами на Иерусалим или англо-бурозулусской войной 1838 года. Неужели все это было всего лишь пару недель назад? А сегодня она стрижет знаменитого писателя Воронова, как какую-нибудь овцу породы меринос, и руки ее не дрожат, и сердце не опускается в область селезенки? Удивительно.