– Что-то ты, Олег, крутовато про наших ребят, – проворчал Воеводин.
– Хорошо, выражусь красивше... Приезжают с мечтой о любви... Легкой, южной, необременительной... И местные ребята живут здесь с той же мечтой. И те, и другие осуществляют ее без больших затруднений. Это фон, на котором произошло убийство. Малейшее отклонение в психике на этом фоне обостряется и может довести человека до чего угодно. Живи наш маньяк где-нибудь в средней полосе России, среди лесов, полей и рек... Среди водителей, трактористов и бульдозеристов... Ничего бы с ним не случилось.
– Бедный ты наш! – воскликнул Воеводин.
– Я ни в чем его не оправдываю, – невозмутимо проговорил следователь. – И самую суровую кару встречу с одобрением.
– Что же, ты хочешь сказать, что у наших ребят не встречаются настоящие чувства? – спросил Воеводин.
– Встречаются. Во время допросов мы о многом говорили со Светой. Она рассказала мне о своих чувствах, которые посетили ее лет десять назад... Да, Андрей?
– Восемь, Олег Иванович. Восемь лет назад.
– Хорошо, пусть так. Но это все фон... Теперь о том, как все произошло. Света этой весной познакомилась с парнем, и поначалу вроде бы все у них было... терпимо. Она не подозревала, что человек этот испытывает куда более сильные чувства к ее малолетней дочери, а не к ней. Хотя я вполне допускаю, что и к ней он был неравнодушен – подобное встречается. Он был ниже ее не только ростом, но и... Как бы это сказать... По развитию, достоинствам, физическим данным... Она это знала и старалась, чтобы никто их вместе не видел. Поэтому мы до сих пор не знаем, кто это был, поэтому он до сих пор на свободе. Света и сейчас не хочет назвать его по той же причине – чтобы не осрамиться. Ей нужен был... мужчина на эту весну. И все. Я спросил у нее – о чем вы говорили? Знаете, что она ответила? «А зачем? Нам было чем заниматься». И я устыдился своей наивности и простоватости.
– Она так и сказала? – спросил Андрей.
– Да. Эти ее слова есть в протоколе, она под ними расписалась. Света – девушка откровенная, к тому же находилась в шоке и не стремилась выглядеть лучше, чем она есть на самом деле.
– А ей и не надо было к этому стремиться, она и так достаточно хороша.
– Может быть, может быть, – медленно проговорил Олег Иванович. – В свое время все мы были достаточно хороши. Но жизнь нас постоянно поправляет или, скажем иначе, обтесывает, убирая все лишнее, причудливое, чуждое нашей сути. Вы знаете, что Света уже имела контакты с нашими ребятами?
– Какими ребятами? – спросил Андрей.
– Правоохранительными.
– Разбой?
– А, вас уже просветили... Тем лучше.
– Почему лучше?
– Проще разговаривать.
– Ну, если уж разговаривать нам стало проще... Я задам вам несколько вопросов, ладно?
– Конечно, Андрей! Для этого я и приехал, да, Сергей? – обернулся следователь к Воеводину.
– Беседуйте, ребята, – отозвался Воеводин. – Я буду чем-то вроде буфера между вами. Чтобы не было слишком жестких столкновений. Хотя, как мне кажется, столкновений не предвидится.
– Что-нибудь известно об этом маньяке? – спросил Андрей.
– Он не из отдыхающих. И не из местных. Каждую весну в Коктебель со всего Крыма, да и не только Крыма, стекается народ на заработки – вокруг сплошная стройка. Коттеджи, дома, пляжи... Бум, можно сказать. Эту публику привлекают не только сами заработки, но и своеобразный летний контингент, простите за ученое слово.
– В чем же его своеобразие? – спросил Андрей.
– Доступность. Готовность к контактам в любой форме. Я внятно выражаюсь?
– Вполне, – вздохнул Андрей. – Вам известно, что этот маньяк, по всей видимости, сейчас в Коктебеле?
– Мы это допускаем. Поэтому со Светы не спускаем глаз. Ни днем, ни ночью. Ни на вашей голубой скамейке, ни в переулке Долинном, ни на нудистском пляже.
– На нудистском?
– А вы не знали? Она там частенько бывает... Мне кажется, ваши отношения позволяют вам по достоинству оценить ее загар... На ней нет белых пятен, простите за игру слов. Загар ровный, сплошной, приятного золотистого тона, загар, который достигается частыми заплывами.
– А вам откуда известно, что на ней нет белых пятен?
– Ха! – рассмеялся Олег Иванович. – Хороший вопрос... По нудистскому пляжу. Я же вам уже сказал, что мы не спускаем с нее глаз. В последнее время вы тоже попали в наши объективы, если можно так выразиться.
– Фотографируете?
– Конечно. Ведь преступник, если он еще здесь, в Коктебеле, неизбежно должен вертеться где-то рядом со Светой. Вам это известно?
– Да.
– От кого?
– От Светы.
– Значит, с вами она откровенна?
– Иногда.
– Это хорошо, – кивнул следователь. – Она не сможет молчать слишком долго. Заговорит. И важно, чтобы в этот момент кто-нибудь был рядом. Из тех, разумеется, кому она доверяет. Вам она доверяет.
– Надеюсь.
– Надеетесь? Словечко какое-то слишком деликатное... Не надо надеяться, в таких случаях надо знать. Должен вам сказать, Андрей, что работу нашим ребятам вы осложнили.
– Даже так... Чем?
– Появился дополнительный объект для наблюдения.
– Это я?
– Да. И наш маньяк родименький теперь будет осторожнее, к Свете не приблизится, если вы будете рядом... У нас какой расчет был... Постоянно фотографировать Свету, когда она в толпе... Он неизбежно приблизится к ней... Но с вашим появлением эти надежды рухнули. Он отшатнется. Но работу мы проделали небесполезную. У нас теперь есть картотека всех сексуальных психов Крыма и соседних областей. С портретами, биографиями, отпечатками пальцев...
– А его отпечатки у вас есть?
– И очень неплохие. Наследил все-таки. Так что дело теперь за малым – изловить, а уж доказать-то мы сможем. Однажды он все-таки оплошал. Хотя, вернее будет сказать, что оплошали мы... Света как-то, проходя мимо почты, присела на скамейку. И он подсел к ней. Видимо, они сговорились. Но вел он себя очень осторожно, можно даже сказать, грамотно. Сел на скамейку чуть в сторонке, на Свету не смотрел, поставил локти на колени и ладонями прикрыл рот, так что наш наблюдатель сразу и не понял, что они разговаривают.
– Но ведь он видел, что Света что-то говорит?
– Она мороженое купила и стаканчиком губы перекрывала. Когда наш парень сообразил что к чему, тот псих уже ушел в сторону рынка. А там, сами понимаете, народу всегда полно. Растворился.
– Но у вас есть его описание?
– Щупленький, ростом пониже Светы. Короткая стрижка. Одет под отдыхающего.
– Это как? – спросил Андрей.
– Белая безрукавка с какими-то надписями, светлые штанишки, кожаные сандалии на босу ногу. Загорелый. Примерно так выглядят все коктебельские пляжники.
– Света произнесла что-то в том смысле, что доказать его вину уже невозможно.
– А отпечатки? – удивился следователь.
– А что отпечатки – он и не будет отрицать, что бывал у Светы, ночевал, общался с дочкой... Кто-то их даже видел вместе... А кровь давно смыл.
– Кровь не смывается. Ни на одежде, ни в душе. Так что пусть она только взглядом укажет – раскрутим. Ведь где-то он жил до сих пор, у него есть родные, знакомые, соседи – не может такого быть, чтобы ничего за ним не тянулось. То, что он совершил, то, как он совершил... Подготовка нужна. Натасканность. – Последнее слово Олег Иванович произнес с неожиданной жесткостью. – К этому надо прийти. Созреть. Я уверен – если мы найдем его берлогу, там обязательно обнаружатся вещички с чужой кровью. Замытые, застиранные, вытравленные, но обнаружатся. Кровь не смывается. И сюда он приехал не зря и не случайно – скрывается. Наверняка его где-то ищут. Нюх старой овчарки подсказывает мне – найдем. Представляешь, Серега, – следователь повернулся к Воеводину, – иду по улице и чувствую его запах, его вонь, если уж называть вещи своими именами.
– Олег Иванович, – Андрей помолчал, – а общая картина преступления восстановлена?
– В общем, да. Тут у нас никаких сомнений нет. И секретов тоже нет. Вы и сами уже, наверно, все разузнали. Да и с нашим анатомом разговаривали, поэтому не буду повторяться. Несмотря на ножевые ранения, умерла девочка от удушения. Он специально не наносил ей серьезных ран, чтобы она все-таки оставалась жива... Своеобразный сексуальный садизм. И еще одна подробность – нож торчал в теле. То ли он напоследок оставил этакую визитную карточку, то ли произошло что-то непредвиденное, о чем мы сейчас говорить не можем...
– Значит, следы все-таки остаются, – пробормотал Андрей.
– Без сомнений, – заверил следователь. – Дайте нам его, и мы найдем доказательства. Может быть, вы мне не поверите, но этот человек слабак. Во всех смыслах слова. И в сексуальном, и как личность, характер... Размазня. Ведь кем попользовался – ребенком! Сам все расскажет. И будет упиваться подробностями.
– Получит семь лет, и его выпустят через три года за хорошее поведение?
– Постараюсь сделать так, чтобы этого не случилось.
– Значит, следы все-таки остаются, – пробормотал Андрей.
– Без сомнений, – заверил следователь. – Дайте нам его, и мы найдем доказательства. Может быть, вы мне не поверите, но этот человек слабак. Во всех смыслах слова. И в сексуальном, и как личность, характер... Размазня. Ведь кем попользовался – ребенком! Сам все расскажет. И будет упиваться подробностями.
– Получит семь лет, и его выпустят через три года за хорошее поведение?
– Постараюсь сделать так, чтобы этого не случилось.
– Я тоже, – сказал Андрей.
– Видите, как много у нас с вами общего! – улыбнулся Олег Иванович. – И еще одну тайну следствия я вам открою... Недавно возле Чертова Пальца нашли девочку... По сообщению в местных газетах можно было понять, что ее сбила машина. Так вот, ее не сбивала машина. Вам, наверно, Аркадий уже рассказал – она погибла так же, как и Лена. И тоже в теле оставлен нож. Это нам, милиции, уголовному розыску от маньяка привет. Мы подробно об этом не сообщали по одной причине... Если люди узнают – завтра Коктебель опустеет.
– Может, это не худший вариант? – спросил Воеводин.
– Тысячи людей лишатся отпуска... Они-то в чем виноваты? Говорят, вы пригласили из Москвы могущественного колдуна? – спросил следователь у Андрея.
– Хотите познакомиться?
– Не возражал бы. Я не откажусь ни от одной, даже самой безрассудной возможности! Пусть надо мной смеется весь уголовный розыск Феодосии, но если мне скажут, что надо помолиться – помолюсь, переночевать на свежей могиле – переночую, если посоветуют выпить мочу черного кота с толченым пауком и запить кровью летучей мыши – я и это проделаю, если понадобится... Я все сделаю. – И Олег Иванович осторожно опустил на стол побелевший от напряжения кулак.
– Но у вас хоть кто-то есть под подозрением?
– Есть.
– Их много?
– Все, кроме вас, Андрей. Вас здесь не было. Я уже сделал запрос по месту вашей работы – мне подтвердили, что в апреле вы действительно были в Москве.
– Вы подозревали меня?!
– Неправильно поставлен вопрос. Я просто подозревал всех. А вас даже больше, чем других.
– Почему?!
– У вас был повод для убийства. Мотив, как мы выражаемся.
– Боже, какой?!
– Может быть, вы хотели избавиться от дочери, чтобы не платить алименты.
– От дочери?! У меня никто и не требовал никаких алиментов. И о том, что она моя дочь, я узнал только здесь!! Олег Иванович! Вы что, все это всерьез?
– Конечно, нет. Я просто хотел вам показать, насколько широк наш охват, насколько широк круг подозреваемых. Мне звонил Аркадий, анатом. Вы сказали ему, что убийца поставил себе зубной протез? Откуда вам это известно?
– Света сказала.
– А она откуда знает?
– Вы же сами только что рассказали, как они однажды встретились на скамейке у почты.
– Вот почему у той девочки другой след от зубов... Значит, это все-таки он, – следователь поднялся. – Мы еще увидимся, Андрей. Пока.
Ну скажите, пожалуйста, почему все перемены в жизни происходят обязательно в худшую сторону? Вот стоял на площади Пушкина в городе Москве ресторанчик под названием «Елки-палки». Стоял себе и стоял, никого не трогал, и многие успели полюбить его любовью преданной и благодарной, поскольку каждый мог выбрать себе из десятков предлагаемых блюд – мясных, рыбных, овощных – все, что его душе было угодно. И самое главное – в сыром виде. И на твоих глазах ребята в буддийских нарядах превращали отобранное тобой сырье в блюдо потрясающей вкусноты.
Нет больше этого ресторанчика.
Теперь там черт знает что!
Было лучшее место на земле под названием Пицунда. Нет больше Пицунды. Только люди успели полюбить ее любовью искренней и восторженной – исчезла Пицунда, оказалась за какими-то границами.
Стоял на коктебельской набережной простенький киоск, а невероятной красоты женщина продавала там коктейли с названиями, мимо которых не мог пройти ни один уважающий себя... Никто не мог пройти мимо. Пришли мы однажды с ребятами пообщаться с Наташей и выпить заодно цикуты с толчеными тарантулами...
И что видим?
Нет больше этого киоска, нет Наташи, ее улыбки хулиганской, голоса с легкой хрипотцой, которая обычно возникает от плохих сигарет и хорошего коньяка – если, конечно, и то и другое употреблено в достаточном количестве...
Не обижайся, Наташа. Эта почти неуловимая хрипотца ничуть тебя не портит, более того, придает твоему голосу тот непередаваемый тембр, от которого бегут мурашки по телу, от которого колотит озноб и приходит запоздалое понимание – жизнь прошла мимо.
Так вот, нет больше этого киоска. Как-то вечером приехали хмурые нетрезвые люди с подъемным краном, подцепили киоск железным крюком, погрузили на грузовик и увезли в неизвестном направлении. А дело было в том, что кто-то, одержимый заботой о культурном отдыхе отдыхающих, решил замостить эту площадь фигурной плиткой. Как это делается на набережных в Ницце, в Каннах, Женеве и прочих местах, где мы с вами никогда не были, никогда не будем, и стремиться нам в эти места попросту глупо. Нам, слава богу, есть куда стремиться, есть к кому стремиться, есть места и есть люди, которые ждут нас каждый сезон с любовью преданной и опять же непритязательной.
Кстати, вы заметили, какой непреодолимый соблазн таится в этом простеньком слове «непритязательный», когда речь идет о любви на коктебельской набережной?
Продолжаем.
Увезли киоск и бросили, как бесхозный мусор, на какой-то стройплощадке. А оставшуюся выбоину, не сразу, конечно, а года через два-три, как и затевалось, заложили, все-таки замостили серо-красной плиткой с непристойными изгибами. Не поленитесь, взгляните на то, что у вас под ногами, – изгибы у этой плитки действительно какие-то срамные. Хотя, кто знает, может быть, это моя подпорченная нравственность вынуждает видеть срам там, где его и не было никогда. Но с другой стороны – увидел, покраснел от стыда и вот поделился.
Дело, в конце концов, вовсе даже и не в киоске, дело в Наташе. Директор ресторана «Зодиак», которому этот киоск принадлежал, перевел ее на другой участок – в кухню. И тем самым от похотливых взглядов убрал. И правильно сделал. Многие жены, девушки и просто женщины вздохнули с облегчением, поскольку присутствие Наташи на набережной служило всем им как бы живым укором, не чувствовали они себя красивыми и привлекательными, если где-то рядом звучал сипловатый смех Наташи.
Ладно, отправили Наташу на кухню, в посудомоечную, а в начальники ей определили тетю Нюру – женщину пожилую, грузную, суровую, но не злобную, хотя могла и подзатыльник дать, и тряпкой по физиономии съездить, если заслужишь. А что делать, обстановка на кухне, среди немытой посуды, кипящих котлов, булькающих бульонов, требовала совсем других отношений, нежели в том же киоске на свежем воздухе, с видом на море, среди восторженных взоров, в которых, куда деваться, частенько таился откровенный блуд.
– Ну, что, красавица, будешь здесь работать? Останешься? – спросила тетя Нюра, уперев кулаки в бока.
– Останусь, куда деваться.
– Тогда сегодня отдыхай, а завтра к восьми. За два часа до открытия. В первый день можешь прийти к девяти. Все равно утром не питаются, утром похмеляются. Дочку можешь с собой прихватывать.
– Зачем?
– Глупая. Сыта она здесь будет. И сама... Тоже. Врубилась?
– Ладно, теть Нюра. Завтра приду. Сколько выдержу – не знаю. Там видно будет.
– А почему в официантки не пошла?
– Липнут. Я, может, и не самая образцовая девочка, но по пьянке не люблю. Мои ребята на голубой скамейке.
– Знаю я твоих ребят. Что-то не замечала, чтобы они такие уж трезвенники были.
– Так с ними другое! – рассмеялась Наташа. – Они не липнут. С ними мы пьем.
– Как знаешь. Все. Иди. Завтра в девять, не проспи.
Наташа вышла из «Зодиака», привычно окинула взглядом площадь перед писательской столовой, увидела на парапете Амока. Махнула рукой, подходи, дескать, и направилась к голубой скамейке.
– Присаживайся. Послушай, а как тебя по-настоящему зовут?
– Ладно... Я уже и забыл.
– Да-а-а, – удивленно протянула Наташа. – И я к Амоку привыкла. Оставайся Амоком, ладно?
– Называй как хочешь... Хоть горшком. Только в печь не ставь.
– Не обижайся. – Она положила ладонь на его колено. – Какая есть... Уже не изменишь.
– Честно говоря... Я и не хочу в тебе каких-то перемен.
– Точно? Тогда я покапризничаю немного... Можно?
– Валяй.
– Значит, так... Проходишь сейчас в эту калитку, пересекаешь парк, выходишь с другой стороны, а там в своей японской машине скучает Саша... Здоровый такой мужик...
– Знаю.
– Пусть сюда подъедет.
– Зачем?
– Нас с тобой заберет.
– Так через парк к нему пройти проще!
– Я же предупредила... Капризничаю. На кухню меня определили – там не разгуляешься.
– И это... На набережную нет выезда.
– Саша проедет. Будет колебаться – скажи, что я прошу.