Кстати, о манерах.
Вы не обращали внимания на странное обстоятельство – если о человеке говорят, что у него хорошие манеры, то довериться ему ни в чем нельзя. И предаст, и продаст, и недорого возьмет. Истинно хорошие манеры незаметны, неуловимы, и о настоящем парне никто не скажет, что у него хорошие манеры, – язык не повернется.
– У меня манеры?! – взъярится он. И правильно сделает.
Возвращаемся к Наташе с Амоком. Без ссор и недоразумений у них восстановились прежние отношения – Наташа шла по набережной с Лизой и радостно приветствовала знакомых высоко поднятой трепетной своей ладошкой, а Амок пробирался в толпе чуть позади, тоже чувствуя себя легко и привычно, вроде бы все так и должно быть.
Однажды, правда, он, как выражаются на коктебельской набережной, возник. Другими словами, посмел заявить о себе и своих правах, своем достоинстве, своей любви, если уж позволено мне будет употребить это слово.
– Послушай, Наташа... Ты что, от кого-то прячешься? Или мы оба прячемся? Зачем эти игры?
– Это не игры.
– А что это? Дразнилки?
– Чего ты хочешь? – спросила Наташа.
– Я хочу идти с тобой рядом, сидеть с тобой рядом, на пляже лежать с тобой рядом...
– А то, что ты спишь со мной рядом, тебе мало?
– Это совсем даже не мало... Но объясни хотя бы – зачем эти хохмы? Какой в них смысл? Что мы с тобой изображаем и для кого?
Наташа повернулась лицом к Амоку, подошла вплотную, так что ее острые груди уперлись в его грудь, и, глядя в упор, медленно, почти по складам, произнесла:
– Не знаю. Понимаешь, не знаю. Мы же с тобой на виду друг у друга круглосуточно. У меня нет другой жизни, ты в это веришь?
– Верю.
– Ну и верь дальше. Если у нас с тобой что-то случится, ты узнаешь об этом первый.
– И в этом я уверен.
– Что тебе сказать... Терпи, Амок... Я же терплю.
– Не скажешь?
– Хорошо. Тебе не кажется, что этим я берегу тебя?
– Меня? От кого? Да я размажу кого угодно!
– Не сомневаюсь... Но ты сможешь размазать только того, кого видишь.
– Он невидимка?
– Остановимся, Амок... Ладно? Давай остановимся. Мы и так много чего сказали сегодня друг другу.
– Ты меня не кинешь?
– Не хотелось бы...
– Но придется? Да?
– За себя я могу отвечать. Но я не могу отвечать за все, что происходит в жизни.
– Ты говорила о холмиках на кладбище... Хочешь, чтобы их стало больше?
– Ха! – рассмеялась Наташа. – А местечко там, в общем ряду, найдется! Но... не думай об этом. Ты сильнее. Они были слабаками. Понимаешь, этим они хотели что-то доказать. Этим никто ничего не докажет. Этим... никто, ничего, никогда, никому, нигде не доказал! И не докажет. Не вздумай свалять дурака. Сказала – я тебя люблю. Я не бросаюсь такими словами. Я никакими словами не бросаюсь. Что бы ни произошло – мы всегда с тобой договоримся. Ты услышал, что я сказала?
– Услышал.
– Повтори.
– Мы всегда с тобой договоримся.
– Тогда пойдем к Рустему и хлопнем по бутылке шампанского. У него обалденное шампанское в холодильнике, а от столика на втором этаже его деревянной кафешки потрясающий вид на Карадаг! Может быть, даже получше, чем у Славы, – только не говори ему об этом. А красавица Ленура, дочка Рустема, принесет нам первую бутылку, когда мы еще не успеем подняться по деревянной лестнице на второй этаж. А в углу там татарский столик с лежачими местами, и мы уляжемся с тобой по разные стороны от столика, будем пить из высоких бокалов холодное шампанское, смотреть на Карадаг и говорить друг другу ночные глупости! Хочешь?
– Наташа... Мы, между прочим, уже на втором этаже, Ленура несет бутылку, а столик с лежачими местами свободен... Так о чем ты спросила?
– Ладно, проехали... Наливай!
Такие вот счастливые деньки случались у... у кого? Да у многих случались такие незабываемые деньки на втором этаже у радушного Рустема, который помнил по именам всех своих посетителей и радостно приветствовал их, едва они появлялись на набережной в новом сезоне.
До ночных глупостей у Амока с Наташей дело не дошло, многое было сказано до того, как они поднялись на второй этаж, а шампанское хорошо шло и без длинных разговоров. В молчании незаметно, с легким хмелем, ушла и первая бутылка шампанского, и вторая, и третья. Впрочем, ни Амок, ни Наташа не сомневались в том, что будет и третья. Правда, к ней уже поспели шашлыки.
За пределами рустемовой кафешки полыхал испепеляющий полдень, с пляжа доносились радостные визги дорвавшихся до моря женщин, мечтающих поразить друзей и подруг коктебельским загаром в самых затаенных местах, а здесь был прохладный полумрак, холодное шампанское и то состояние, та атмосфера, которая бывает нечасто и запоминается навсегда.
Немного слов произнесла Наташа, но они озадачили Амока, и он понял, что на этой набережной не так все просто, как кажется, что и у людей, и у событий есть второе дно, что каждый ведет себя не только, как ему хочется, но и так, как он вынужден себя вести. И получалось, что до сих пор с Наташей ему просто везло, что диковатые его поступки непостижимо вписывались в обстоятельства, о которых он ничего не знал, о которых даже не догадывался.
И еще одно маленькое открытие сделал для себя Амок – никогда, ни в чем нельзя успокаиваться. В какой-то глупый момент он решил было, что одержана победа если не окончательная, то надолго. До конца сезона, к примеру. А там – как получится, жизнь покажет. И вдруг выясняется, что, как и прежде, все зыбко и неопределенно, что он все так же в подвешенном состоянии и Наташа может исчезнуть в любой момент.
Амок приподнялся на лежаке, выбрался из-за столика и, остановившись у окна, долго и бездумно смотрел на громаду Карадага. На просторах залива кипела летняя жизнь – носились водные мотоциклы, за которыми тащились надувные бананы с полудюжиной визжащих от сладкого ужаса красавиц, над водной гладью парили парашюты, привязанные тросиками к скоростным катерам, скользили по воде доски под парусами, и все это создавало картину счастливую и беззаботную.
Теперь-то Амок понимал, что все не так прекрасно, как может показаться со второго этажа рустемовской забегаловки, не все так хорошо и беззаботно, как это видится после холодного шампанского, что ничего никому не дается раз и навсегда.
Да, нужны усилия, ежедневные, неустанные, на пределе собственных сил, чтобы сохранить то малое, что ты успел, сумел, что тебе повезло отстоять.
И тут случилось нечто непредвиденное – доска под парусом, вынырнувшая из-за громадного камня Лягушачьей бухты, неожиданно придала его мыслям направление не просто шалое, а, можно сказать, безумное. Он даже с некоторой опаской оглянулся на Наташу, оставшуюся за столом, – не догадалась ли она о затее, мелькнувшей в его захмелевших мозгах.
– А что, – проговорил он негромко и с тем странным настроением, которое может возникнуть только в жаркий июльский полдень на берегу коктебельского залива после нескольких бутылок шампанского. – А что, – повторил Амок, и на этот раз в негромком его бормотании уже не было сомнений, в его словах звучала сила принятого решения. – Жизнь продолжается, ребята.
И отвалите.
Андрей, толкнув дверь, вошел в кабинет Олега Ивановича и, пройдя к столу, не ожидая приглашения, сел, поставив сумку у ног. Следователь смотрел на него, подперев щеку кулаком.
– Значит, так, Олег Иванович... – Андрей наклонился к сумке, вынул бутылку в целлофановом пакете и поставил на стол. – Очень даже может быть, что это его отпечатки.
– Кого его?
– Мы с тобой ищем одного человека. И очень даже может быть, что его возьму я... На этой неделе.
– И доставишь ко мне?
– Как получится, Олег Иванович, – уклонился Андрей от обещания. – Как получится, – повторил он. – Сопоставь с отпечатками, которые уже есть в деле. Пусть твои ребята обратят внимание, нет ли у него какого-либо изъяна на правой руке. И в твоих отпечатках, и на этой бутылке.
– Хочешь сказать, что тебя можно не подозревать?
– Все это мы с тобой уже проговаривали... Повторяешься, Олег Иванович. Это нравственно?
– Очень глупый вопрос. Очень глупый. Согласен?
– Поясни.
Следователь долго молчал, глядя на бутылку в пакете, повертел ее, осторожно взяв за горлышко, вернул в прежнее положение, исподлобья взглянул на Андрея.
– Не хочу. Скучно мне тебе это объяснять. Сам все знаешь. Он двадцать шесть раз пырнул ребенка ножом, а я буду думать, достаточно ли я деликатен? Достаточно ли воспитанно себя веду? Не нарушаю ли какого-то там пункта, какой-то там статьи, какого-то там закона?! Да я ему пальцы по одному буду рубить, пока не признается! Я ему отрежу все, что у него выступает из тела, понял?! А ты мне что-то тут о нравственности вякаешь?!
– Вякаю, – покорно кивнул Андрей. – Ты это... Олег Иванович... Не тяни с отпечатками, ладно? Даже не дни – часы решают.
После своих же взвинченных слов следователь не сразу смог говорить. Он еще какое-то время молча смотрел в окно, на свои побелевшие от напряжения кулаки.
– Вякаю, – покорно кивнул Андрей. – Ты это... Олег Иванович... Не тяни с отпечатками, ладно? Даже не дни – часы решают.
После своих же взвинченных слов следователь не сразу смог говорить. Он еще какое-то время молча смотрел в окно, на свои побелевшие от напряжения кулаки.
– Сиди здесь, – наконец сказал он и, взяв бутылку за горлышко, вышел из кабинета, так хлопнув дверью, что из щелей дверной рамы медленно поползла известковая пыль. Вернувшись минут через десять, он уже осторожно прикрыл дверь, сел за стол, положил кулаки на стол и опять уставился в окно.
– И что? – спросил Андрей.
– Результаты будут сегодня. Через час. Дождешься?
– Дождусь.
– Так ты что, пил с ним? Уж коли бутылку принес... – пояснил свой вопрос следователь.
– Олег Иванович... Ты вот сказал недавно, что всех подозреваешь... Я тоже. Не хочу, чтобы ты рубил пальцы случайному человеку. Вот когда будешь точно знать – руби. И отрезай у него все, что тебе покажется лишним, что ему больше не пригодится в жизни.
– Ладно, Андрей, ладно... Не возникай. Это же был поэтический образ.
– Хороша тут у вас поэзия! – восхитился Андрей. – И поэты, видимо, тоже на уровне?
– Сказал же – не возникай. Ребята вплотную занялись твоей бутылкой. Через час обещали положить результаты на стол. Сопоставят, сравнят, сличат и доложат все, как есть. Ты скажи мне вот что... Чую я старым своим собачьим чутьем, что ты унюхал след... Признавайся.
– Не то чтобы след, не то чтобы унюхал...
– Остановись, Андрей, – Олег Иванович поднял ладонь. – Не надо мне на уши вешать макаронные изделия. Давай подключим моих ребят... Один в поле не воин... Каждый дюжий ему господин, и даже слабые, если двое, как сказал поэт Есенин.
– Маяковский, – уточнил Андрей.
– А какая разница? – удивился следователь. – Поэт, он и есть поэт. Стихотворец. Создатель рифм и образов. Дай бог им всем творческой удачи и всенародного признания. А по мне так есть один поэт, которого можно читать с пользой для души, тела и умственного развития.
– Это кто же?
– Георгий Мельник. Слышал о таком?
– Вот с ним-то я и распивал эту самую бутылку!
– Так ты его подозреваешь?! – ужаснулся Олег Иванович. – Это его отпечатки на твоей бутылке?!
– Это он! – радостно вскричал следователь и вскочил, сверкая ожившими глазами. – Это Жора Мельник! И ты посмел его заподозрить?!
– Всех, так всех, – пожал плечами Андрей.
– И ты посмел...
– Ладно, Олег Иванович... С Жорой все в порядке. Я пойду погуляю по Феодосии, может, к Айвазовскому загляну... Через час буду здесь... Годится?
– Жду. И это... Прихвати чего-нибудь... Вдруг ребята мои с хорошей новостью придут, надо их чем-то порадовать в этой жизни, полной смертельной опасности и кровавых маньяков.
– Тут уж маленькой не отделаться, – усмехнулся Андрей. – Если удача, скупиться негоже.
– Как приятно общаться с умным человеком! – искренне воскликнул Олег Иванович.
Когда Андрей, побродив по прожженной солнцем Феодосии, помаявшись в пыльной и запущенной галерее Айвазовского, съев водянистый пломбир, пришел к следователю, то застал того в довольно странной для его должности позе. Олег Иванович сидел на стуле, стоявшем на двух задних ножках – спинка стула упиралась в стену, руки он закинул за голову, а блуждающий взгляд его был устремлен в потолок.
– Входи, Андрей, – произнес он. – Располагайся, будь как дома, но не забывай, где находишься.
– Судя по твоей безмятежности, результаты у ребят не самые худшие?
– Коньяк принес?
– Как было велено.
– Это был всего лишь добрый совет. Заметь, я не спрашиваю, какова емкость бутылки, которая плещется в твоей сумке. А почему? А потому что, какова бы ни была емкость, мои ребята заработали больше. – Следователь оттолкнулся от стены, и стул его наконец стал на все четыре ножки.
– Боже! – воскликнул Андрей. – Неужели что-то с чем-то совпало?
– Докладываю обстановку. Пока без выводов. Поскольку ты не все мне говоришь, то выводы будешь делать сам. Человек, который держал в руках принесенную тобой бутылку, бывал в доме Светланы. Неоднократно. Это хороший вывод?
– Очень даже неплохой, – кивнул Андрей, пытаясь в уме совместить все сведения, которые у него скопились.
– Идем дальше. Теперь об особенностях правой руки... Они присутствуют и на твоей бутылке, и на отпечатках, которые нам удалось обнаружить в квартире Светланы. Ты можешь назвать всех, кто тискал твою бутылку?
– Да вроде, как бы того, что... Не так уж много этих людей.
– Начинай с себя... Ты брал ее в руки?
– Не могу точно сказать, но коньяк из этой бутылки пил.
– Это уже кое-что... – кивнул следователь.
– А что там с правой рукой-то?
– Понимаешь, что произошло... О недостатках правой руки неизвестного нам человека мы не знали. Не засекли на тех отпечатках, которые у нас были. Но ее особенность хорошо видна на твоей бутылке. И когда мои ребята с новой силой всмотрелись в первые отпечатки... они эту особенность обнаружили и описали. Ты догадываешься, о чем идет речь?
– Фаланга?
– Да. На мизинце правой руки не хватает третьей фаланги. От этого палец выглядит заметно короче. Вначале мои ребята подумали было, что эта самая третья фаланга просто плохо отпечаталась. Теперь же они в свои заключения внесли существенную поправку – фаланги нет вовсе. Ты давно это знал?
– Со вчерашнего вечера.
– А как узнал?
– Вас интересуют сведения из потустороннего мира?
– Нет.
– Тогда мне нечего сказать. Мои сведения оттуда.
– И кто все-таки сказал?
– Лена.
– Какая Лена?!
– Которая была убита весной.
– И когда она тебе это сказала?
– Несколько дней назад. Ваши эксперты подтвердили, что Лена права, что ее сведения надежны и достоверны.
– Андрей... Ты в порядке?
– Лена не сказала ничего про фалангу, она только напомнила мне, что в доме нужно найти папку с ее рисунками, поскольку на одном из рисунков есть отличительный признак убийцы.
– Ты как-то обмолвился, что к тебе какой-то колдун из Москвы приехал... Его работа?
– Его зовут Равиль Домаев.
– Помню, мы с ним встречались... В тот вечер, когда Свету убили. Это он тебя с ней тогда сводил?
– Да.
– И что она сказала?
– Что убийца тот же.
– Она назвала его?
– Нет... У них там свои законы... Она не имеет права. Но идея, овладевшая массами, становится материальной силой.
– Это ты к чему? – удивился следователь.
– Кольцо сжимается. Даже если люди не предпримут ничего конкретного, кольцо будет сжиматься. Поэтому Света не называла убийцу – она знала, она откуда-то знала, что кольцо все равно сомкнется, она хотела дождаться того момента, когда убийца сам взвоет.
– А твой колдун не говорил, когда это кольцо совсем сожмется? Когда убийца взвоет, как ты выражаешься?
– Нет, Олег Иванович... Этого он мне не говорил... Но он знает дату смерти убийцы.
– Откуда?! – плачущим голосом закричал следователь. – Откуда ему это известно, если неизвестен преступник?!
Не отвечая, Андрей вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул следователю.
– Это рисунок Лены. Она говорила мне о нем, когда мы встречались с ней три дня назад. Там, в соседнем мире. Посмотрите, на рисунке стоит дата – март этого года. А убита она в апреле.
– А встречались вы с ней три дня назад? – повторил вопрос следователь.
– Да, Олег Иванович, да.
– Так, когда же подохнет убийца?!
– На этой неделе.
– Неделя только началась, сегодня понедельник.
– Значит, у вас есть время, – улыбнулся Андрей.
– Слушай, Андрей, ты же, как говорится, современный человек, журналист, прошел все и вся... Неужели ты веришь всей этой чертовщине? Неужели ты можешь допустить, что действительно разговаривал с Леной?!
– Перед вами рисунок, который сделала Лена. Там стоит дата, написанная ее рукой. Я не знал о существовании этого рисунка. Я не был в Коктебеле два года. Три дня назад она сказала мне – ищи, ты обязательно найдешь портрет убийцы, она называла этот рисунок портретом, и это действительно портрет. Изображение лица может быть похожим или непохожим, но тут не ошибешься. По коктебельским улицам, пляжам и забегаловкам ходит только один человек без третьей фаланги на мизинце правой руки. Это убийца.
– Знаешь, что я тебе скажу, – Олег Иванович с силой потер ладонями лицо, – знаешь, что я тебе скажу... Доставай побыстрее свой коньяк, не то я тронусь умом прямо у тебя на глазах! – Следователь достал из тумбочки стола пластмассовые стаканчики и с силой установил их, как бы ввинчивая в лакированную поверхность стола. – И полнее, пожалуйста!
А выпив до дна, проследив, чтобы выпил и Андрей, спрятал стаканчики в тумбочку, туда же затолкал и бутылку, по емкости явно превышающую пол-литровую.