Неудачная реинкарнация - Владимир Журавлев 29 стр.

Он понял с ужасом, что степь подожгли умышленно. Уж очень широким был фронт огня. Но поджигатели или спешили, или… может, переменился ветер и погнал огонь на малый перешеек между двумя оврагами. И в этом был шанс на удачу! В этом — а ещё в том, что трава была чахлой. Не на чем было огню набрать грозную мощь. Пока что не на чем. Иное дело — за оврагами…

Он обгорел сам, пожёг плащ и обувь, но сумел сбить огонь. Поглядел назад, в сторону стойбища. Эх, никто даже не узнает, как он их всех спас! Всхлипнул от боли в обожжённом лице и побрёл умываться. В овраге, он знал это, должен был сохраниться малый ручеёк. Предгорья же близко.

Вот там они его и подловили. Подкрались сзади и… Но он в своей жизни так часто получал подзатыльники, пинки и удары палкой, что успел заметить краем глаза движение и увернулся. Почти увернулся. Зато страшный удар боевой дубинки не убил его на месте, как предполагалось, и даже не лишил сознания.

Он встал почти сразу. Его окружали воины в броне. Поджигатели. Тоже, наверно, пошли отмываться в овраг от сажи и степной пыли. Но заметили его и решили… что?

Один из воинов сказал пару коротких слов. Ит-Тырк сразу понял, что говорят о нём — потому что именно такие слова произносила его мать, когда он попадался на пакости в очередной раз. И с такой же интонацией.

Он мог удрать. Все ещё мог. Верный степняк настороженно следил с края оврага. Стоило свистнуть, побежать коню навстречу — и кто бы его нагнал в родной степи? Но один из бойцов открыл ранец и достал факел. Решил снова поджечь степь.

— Помни, что и ты — достойный легиньх! — словно наяву услышал он слова матери.

Ит-Тырк всхлипнул. Ну какой из него достойный легиньх? Он очень хотел жить. Ему было страшно и больно. В отчаянии он поднял голову… в степном мареве, беззвучно покачиваясь, ехали на боевых конях страшно порубленные воины. Побратимы Чёрного Аркана сурово кивали головами, приветствуя славного потомка Имангали… тихо гудели низкие усталые голоса, и Ит-Тырку даже показалось, что он различает слова…

— Напои меня, степь… — прошептал он.

Голос его сорвался. Да и не знал он, как там дальше. Его мать часто напевала только эти слова.

— Прибейте щенка, и доделаем работу! — раздражённо сказал командир рейнджеров.

— Оставившему в степи костёр — мучительная смерть на огне! — сказал Ит-Тырк, утирая слезы. — Кто из вас командир?!

И сжал в руке такой невзрачный, такой безобидный с виду ножик, единственный подарок своего неведомого отца. Жалобно заржал на краю оврага конь…

В мгновенной схватке рейнджеры сразу потеряли двоих — и отпрянули. И потеряли ещё одного. А больше Ит-Тырку нечем было стрелять. Тогда бойцы застрелили его из арбалета, снова подожгли степь и ушли. Убитых командир группы приказал оставить: какое-то чувство подсказывало, что им ещё потребуются все силы, чтоб добраться до безопасного лагеря.

С ближайшего холма рейнджеры заметили, что поджог снова не удался. Ветер погнал огонь на уже спалённое место, и пожар сник, не получая пищи. Получалось, что наказать степняков за ночное происшествие не вышло. Но возвращаться никому даже в голову не пришло, как и останавливаться для следующего поджога. Бойцы всей кожей чувствовали, как степь следит за ними злобными глазами. А ещё они заметили на дальнем обзорном холме характерные отблески. Полицейский патруль тоже наблюдал за происходящим. Рейнджеры засекли, что из группы патрульных унёсся в сторону предгорий вестовой, и поторопили лошадей. Они ещё надеялись, что смогут уйти.

Потом из-за холма прилетела стрела и ударила командира группы в нагрудную броню. Пришлось спешиться, открыть ответную стрельбу, перебежками обогнуть холм — чтобы только увидеть уносящихся вдаль конников.

Стрелы прилетали ещё не раз, не позволяя двигаться быстро. А когда попробовали не обращать на обстрелы внимания — один из бойцов получил прицельно стрелу в лицо. Его тоже бросили. Рейнджеры все ещё надеялись вырваться из враждебной степи.

А потом их нагнал на легконогом степняке Дребен Хист.

Они неторопливо ехали к обзорному холму — Дребен Хист и первый десятник. Зачем — десятник не спрашивал, хотя вполне мог и спросить. Но не спрашивал. Ехал и изнывал от любопытства. Весьма характерная ситуация для мужчин. Впрочем, и для женщин тоже.

Но есть любопытство — и производственная необходимость. Так что кое о чём следовало поговорить, раз уж выдался удобный случай без свидетелей.

— Ну? — иронично подбодрил десятника Хист.

— Командир, я не понял, за что ты порубил рейнджеров! — решился десятник. — Там же… глядеть страшно на то, что осталось! Ну пристрелили они степняка. Так мы же со степью воюем! Я не то чтобы против, но… хотелось бы понять! А то сделаю сам что не так, и найдут меня потом…

Десятник вспомнил и содрогнулся.

— Они преступили закон! — сурово сказал Хист.

— В смысле, имперский свод? Но…

— Настоящий закон, — сказал Хист и замолк.

Десятник не решился переспросить. Уж очень странно поглядел на него любимый командир. Словно решал про себя, а не убить ли на месте десятника, невзначай услышавшего лишнее? А ведь командир мог!

— Ну, слушай, любопытный! — буркнул наконец Хист. — Всё равно же собирался тебе открыть… Чтоб ты знал: империя издавна живёт по неким законам. И это не свод указов императора! Подумай сам: разве в деревне живут по указам? Дружат, любят, ссорятся, делят выпасы и покосы — по указам императора? Нет! Традиции — вот на чём держится все! Традиции и нормы деревенской жизни. То, что пришло к нам из далёкого прошлого, что подтверждено временем… кстати, ты знаешь, кто такой Кыррабалта?

— Смутьян и бунтовщик, — недоуменно сказал десятник. — Песни ещё про него есть. Красивые песни. Но я так думаю: душегуб и насильник. А уж потом в песнях приукрасили…

— Неправильно думаешь! — жёстко обрезал Хист. — Преуменьшили в песнях — вот что случилось на самом деле! Чёрный Топор славен вовсе не тем, что половину империи обрушил в прах! Он оставил потомкам свод крестьянских законов — Правду Кыррабалты. Гениальное творение великого мыслителя! Что нам его слава воина! Посмотри вокруг: весь мир живёт, не подозревая даже, что чеканные изречения, регулирующие всю нашу повседневную жизнь — просто выдержки из его великого философского труда! К сожалению, не дошедшего до наших дней… и мы пользуемся только устной традицией. Но даже в таком усечённом, искажённом виде величие его подвига поражает. Восстание Чёрного Топора — это вовсе не то, чем оно кажется. Установить в обществе господство справедливых норм — вот истинная цель крестьянских бунтов!

— Да уж, справедливых… — скептически сказал десятник.

— Именно что справедливых! — сверкнул глазами Хист. — Другое дело, соблюдаем мы эти нормы или нет! Но мы точно знаем, когда поступаем не по совести! Не расплатившийся ввечеру с наёмным работником — есть вор! До сих пор ведь в городе напоминают эту норму нечестным нанимателям! И те побаиваются!

— Женщина без оружия — женщина, женщина с оружием — мужчина! — хмыкнул десятник. — Да… как-то я не думал, что это всё идёт от одного человека…

— Мы не знаем, — вздохнул Хист. — Что прячется во тьме прошлого? Может, и не было Чёрного Топора. Был какой-нибудь круг мудрецов… А то, что ты сказал, и вовсе приписывают не Кыррабалте, а Чёрному Аркану. И его побратимам. И про них ведь мало что известно. Так, красивые песни… Но те, кто размышляет, давно поняли, что нашим миром управляют три силы. Три легендарные, из седого прошлого, дожившие до нашего времени, силы… Свод законов деревенского быта Кыррабалты. Нравственные постулаты Великой Степи, что в миру знают как законы Аркана…

И имперский свод указов! — уверенно добавил десятник.

Хист язвительно улыбнулся:

— Думаешь? Тогда задумайся ещё вот о чём: управляют ли миром указы, если мы искренне радуемся, когда удаётся их обойти? И все ведь радуются! Иное дело — законы Аркана, и законы Кыррабалты. Мы их нарушаем тоже, но… стыдно. Стыдно и страшно! А страшно потому, что есть в нашем мире и судия поступкам! Убийцы Аспанбыка — слышал про таких?

— Слышал, — кивнул десятник. — Красивые песни. Не берут денег. Мстят за беззащитных. Неуловимые и бессмертные стражи справедливости. Но их не было. Так, просто красивые песни…

— Они есть, — просто сказал Хист. — Ты умный, задумайся же: почему и сильные мира сего побаиваются нарушать древние законы справедливости? Нарушают, конечно, но… и боятся тоже. Потому что знают: могут и их найти с саблей в горле в виде платы за все их бесчеловечные дела! И если сказано: «Оставившему в степи костёр — мучительная смерть!» — так оно и будет! И у рейнджеров была очень мучительная смерть! Чтоб другим неповадно было. Таков закон. И есть те, кто стоит на его страже.

И Дребен Хист открыто посмотрел в глаза десятнику. Тот побледнел и остановил коня.

— Вот так-то, мой брат, — невесело заключил Хист и тоже остановился.

Десятник по-новому оглядел командира. Да, как-то это все не укладывалось в голове…

— Ты меня убьёшь теперь? — сипло спросил он. — Чтоб сохранить тайну?

— Нет, конечно, — пожал плечами Хист. — Мы — стражи справедливости, и ничего больше. Действительно — ничего больше. Ради тайны не убиваем.

— Но ты рассказал, — недоверчиво сказал десятник. — Почему?

— Вот, я знал, что ты умный! — улыбнулся Хист. — Потому что ты не расскажешь никому!

— С чего бы?

— Нас очень мало, — хмуро признался Хист. — Никто не знает, сколько. Но — мало. И потому каждый мастер обязан оставить после себя трёх учеников. Трёх, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул десятник. — Чтоб развивалось ваше тайное общество.

— Не понимаешь, — вздохнул Хист. — Не чтоб развивалось. Чтоб сохранилось. Кстати, не ваше общество, а наше. Хотя общества на самом деле нет. Есть мастер — и три его ученика. И все. Нас хранит тайна. Больше о клане убийц знает разве что сам Аспанбык. Если он ещё был на самом деле, тоже ведь личность совершенно легендарная, только по песням и знаем…

— Командир, мне плохо! — пробормотал десятник. — Ты смерти моей желаешь. Не хочу я быть таким учеником, что из троих только один доживает… Не хочу и не буду!

— Будешь! — уверенно сказал Хист. — Уж я тебя знаю. Ты тоже боец за справедливость. Потому и выбрал тебя в десятники. Ну а чтоб ты дожил, я тебя подучу кое-чему. Тайно. Так что не обижайся, но тренировок станет больше. О, а вот и гости долгожданные! Понятно, женщина! Потому и опоздала. Надо же приодеться, коню чёлочку причесать, да и себе тоже…

С обзорного холма к ним спускались всадники. Впереди всех уверенно ехала узкоглазая женщина в развевающемся синем наряде. Её в общем-то очень симпатичное лицо поражало непривычной для красивой женщины хмуростью.

— Приветствую эпсаара, — негромко сказала она. — Ты… почему-то отомстил за смерть моего первенца. Это — по законам Аркана. Значит, нам есть о чём говорить. Значит, мы сможем друг друга понять.

— Сможем, — подтвердил Дребен Хист.

А потом он спрыгнул со степняка и поклонился женщине, как своей госпоже.

Глава двадцать седьмая

Командир легиона имперской тяжёлой пехоты эпсаар «с бриллиантом» (один из высших в негласной иерархии эпсааров, в будни именуемый просто «стекляшка», чему он, понятное дело, не был рад) с тупым удовлетворением созерцал результаты своих трудов. Именно своих — а чьих ещё? Кто построил временный, но очень укреплённый лагерь? Кто организовал бесперебойное снабжение прорвы солдат и табуна тягловой скотины? Кто выбил в столице боевые надбавки офицерам? Правда, для солдат уже не получилось — ну так солдаты и не подозревали о существовании таковых. Солдатские боевые надбавки — это тема исключительно для офицеров, не ниже эпсара… Короче, кто сделал все это вот, что сейчас суетится и копошится вокруг командного холма? Понятно, что эпсаар «с бриллиантом» Доккха Хайван! Кто ещё так смог бы? Вернее, кому позволено? Гэ, понятно, что никому! Всех покусившихся на его место Хайван давно уже стоптал. Где тот герой гномьих войн, вместе с младшими офицерами организовавший прославленную оборону границы? Слаб оказался против Хайвана, куда ему! Говорят, охраняет сейчас пустые резервные склады. Вот и пусть охраняет. А легион будет под Доккхой. Под самым сильным. И железным маршем двинется вперёд… кстати, о движении…

— Командиры колонн, что у нас с движением? — бросил Хайван, не оборачиваясь.

Эту его привычку говорить не оборачиваясь офицеры знали прекрасно, но толковали по-разному. Некоторые считали это проявлением высокомерия. Ну, высокомерие — это само собой, это эпсаару по чину положено. Так что ближе к правде были те, кто считал, что «стекляшка» просто не в состоянии поворачиваться в соответствии с требованиями беседы. Вес не позволяет.

— Ждём донесений разведки, — дипломатично сообщил начальник штаба. — Как только получим данные о противнике, тут же приступим к планированию наших действий!

— Гэ? — злобно нахмурился Хайван. — Который день ждём? Где у нас начальник разведки?! Пайку урежу! Вместе с хлебалом!

— Я отправил пять групп! — отчаянно выкрикнул начальник разведки, переведённый на эту выгодную должность из отдела снабжения. — Первые две завернули стрелами степняки! Ещё одна попала под арбалетный залп! У нас раненые! А «Ночные коты» вообще ушли и не вернулись!

— В самоволку они у тебя ушли! — взревел Хайван, стремительно багровея. — Я твоих гадов ещё по границе помню!

— Да какая в степи самоволка? — взвыл перетрусивший начальник разведки. — К жирикам бегать? Так у них самцы бешеные, не пускают к гарему…

— Значит, так, Варраш! — тяжело задышал Хайван. — Ты у меня прямо сейчас… ты у меня… понял? Вот прямо сейчас чтоб слазил к наблюдателям… да не под юбку слазил там, делать тебе нечего под юбкой с твоими данными! И чтоб в сей же момент просто доложил, свободна рокада или нет! А легион чтоб грузился на платформы!

— Так нет высотного наблюдателя, — шёпотом сказал начальник разведки. — Уже с ночи нет…

— Гэ?!

— Ночью тросы оборвало, — пробормотал командир группы наблюдателей. — Все разом… а может, обрезал кто… а может, в лебёдку заправили неправильно… И вообще, после этого «Ласточки» отказываются поднимать резервную точку наблюдения! Сказали, будут жаловаться в столицу, что секретному объекту не обеспечена охрана по инструкции! Я их уже и так, и этак уговаривал…

— Чем ты их уговаривал?! Тебя самого давно можно уговаривать и так, и этак! — взревел Хайван.

Офицеры свиты угодливо засмеялись. Женственно округлый командир наблюдателей безмятежно, но внимательно посмотрел, кто там смеётся, и смешки разом словно обрезало. Все офицеры знали, кто у «Ласточек» в покровителях. Не сразу, но вспомнил об этом и Хайван — и благоразумно решил перенести гнев на беззащитных.

— Значит, это что у нас получается? — засипел он. — Легион имперской тяжёлой пехоты… целый легион, значит… лучшая боевая часть! С офицерскими боевыми надбавками, значит! Со специально обученными девками — где ещё вам такое предложат?! И не может продолжать движение?!!! Вам ещё какую часть подать, ишаки вы тупомордые, чтоб воевать? Лучше же уже не бывает!

Ну, офицеры знали, какую часть подать. Ту же самую — но во главе с разжалованным эпсаром, героем гномьих войн.

— Я же вам все дал! — продолжал орать на весь лагерь Хайван. — Уроды косомордые! Звания через ступень — на! Имения в столице — на! Двойные оклады — нате, подавитесь! Баб надо — отряд «Ласточек» выпросил у подвизиря, нате, пользуйтесь! Эти бабы мне уже печёнку выели своими капризами, и ничего, терплю ради вас! А у вас что получилось? Что какой-то полицейский патруль держит легион в осаде?! Их же там всего три десятка!!! Целый легион в осаде?!!! Ещё и небесный шар угнали!

— По данным первоначальной разведки, — осторожно напомнил начальник штаба, — к патрульным примкнула часть спецназ «Блицштурм», а также существа неустановленного происхождения…

— Да хоть десять частей! — взревел Хайван. — У вас целый легион! Чтоб продолжили мне движение! Или я вас научу двигаться! Каждого! Вы у меня научитесь правильному ритму! Вы у меня «Ласточек» превзойдёте!

Офицеры преданно посмеялись. Потом с опаской поглядели на холмистую степь за стеной лагеря. Враждебные пространства были опасно пустынными. Только на дальних холмах изредка вспыхивали искорки. То ли сияла оптика вражеских наблюдателей. То ли блестело под солнцем остро наточенное оружие изготовившихся к бою… кого? Да неважно! Важно, что было страшно двигаться в глубь чужих степей. Пусть даже и по территории империи.

— Не фукайте, папа с вами! — с насмешкой сказал Хайван, уловивший чувства подчинённых.

Подчинённые что-то не воспряли духом.

— У нас же даже колдуны есть, — неуверенно добавил он. — Вот… если и они напугаются, то могут так дать! Сразу дорога расчистится! Сама собой…

Первый десятник и Бате не спеша возвращались из степи и болтали, в основном о самом главном в жизни. В смысле, первый десятник о кружевнице Надиньке, а Бате — об обеих дочках Колы Гончара, потому что ещё не понял, кто ему милее. В смысле — кому он милее. Больше всего ему, понятное дело, нравилась сияющая счастьем Яха — но она сейчас нравилась всем, а особенно Хисту, так что к ней лучше было не соваться. Но вот после Яхи кто? Первый десятник дружески потешался над переживаниями ветерана, и потому смену темы прозевал. А зря.