Николай сделал это специально. Советники отговаривали его от столь опрометчивого шага, напоминали о трагической кончине деда, однако новый государь хотел показать народу, что он куда более доступен для подданных, нежели Александр Третий, живший под жутким впечатлением от убийства отца.
Неожиданная смерть Александра Третьего поставила нового императора в сложное положение. Сам Николай говорил, что он не ощущал себя способным принять тяжкое бремя власти.
Ко времени своего восшествия на престол Николай Александрович был мало известен в России. Мощная фигура отца заслоняла наследника-цесаревича. Конечно, все знали, что ему двадцать шесть лет, по своему росту и сложению он скорее пошел в мать, императрицу Марию Федоровну, имеет звание полковника русской армии, совершил необычное по тому времени путешествие и подвергся в Японии покушению фанатика, женат на внучке королевы Виктории. Но его мировоззрение, планы на будущее, характер, наконец, оставались для общества неясными.
В этой ситуации молодой самодержец стремился получить поддержку от лиц из ближайшего окружения. Одним из них стал обер-прокурор синода Константин Петрович Победоносцев. Немного позже, в ноябре месяце, император сблизился с Николаем Христиановичем Бунге, председателем Комитета министров, членом Государственного совета.
Новый император глубоко уважал своего отца. В начале царствования он не стал вводить новых людей в состав органов законодательной и исполнительной власти. В первые недели после восшествия на престол государь произвел только две существенные замены. Он уволил генерала И.В. Гурко с поста генерал-губернатора Польши и сместил министра путей сообщения Кривошеина.
Гурко сам подал прошение об отставке, так как понимал, что не сможет по причине личных отношений исполнять свои обязанности при новом императоре. Увольнение же министра путей сообщения произошло из-за того, что государю стали известны факты использования Кривошеиным служебного положения для собственного обогащения. Несмотря на то что проверка не нашла чего-либо противозаконного в деятельности Кривошеина, Николай Александрович посчитал, что подобная неосторожность в денежных делах недопустима для царского министра.
Увольнение Гурко совпало с приемом делегации польского дворянства. В Варшаве отставка генерал-губернатора вызвала радость и надежды на принципиальную и резкую перемену курса, проводимого в отношении Польши. Но эти радужные надежды не оправдались. Никакого изменения не последовало.
Николай Христианович Бунге, по инициативе которого и состоялась отставка министра путей сообщения А.К. Кривошеина, усилил свое влияние на царя, к чему и стремился. Он возлагал особые надежды на нового государя в смысле изменения направления внутренней политики. Председатель Комитета министров рекомендовал императору продолжить реформаторский курс Александра Второго.
Этому противился другой советник государя, обер-прокурор синода Константин Петрович Победоносцев, советовавший императору следовать примеру своего отца. У Победоносцева перед Бунге было преимущество – завещание Александра Третьего. Николай свято чтил память отца. В окружении государя на начальном этапе правления разгорелась борьба за влияние между председателем Комитета министров и обер-прокурором синода.
Тот факт, что Бунге занял при императоре положение одного из доверенных советников, воспринимался в обществе как некоторый сдвиг политики царя влево. В земской России с надеждой и воодушевлением следили за деятельностью Бунге, так как помнили, что он участвовал в процессе освобождения крестьян.
В начале нового царствования повсюду заговорили о грядущих переменах. Многие надеялись, что государь отправит в отставку и обер-прокурора, и консервативных чиновников. Воодушевление либералов возросло, когда 1 января 1895 года в «Правительственном вестнике» был опубликован высочайший рескрипт на имя Бунге, в котором извещалось о награждении его орденом Святого Владимира первой степени. Многие обратили внимание на лестные отзывы царя о председателе Комитета министров. Вместе с Бунге были награждены известные либеральные бюрократы – К.К. Грот, М.С. Коханов, С.А. Мордвинов. Казалось, Бунге стал непререкаемым авторитетом для нового императора.
Но Победоносцев и не думал сдаваться. Он был встревожен нарастанием общественного движения и опасался повторения ситуации начала восьмидесятых годов, когда власть практически оказалась в руках либералов. Обер-прокурор синода перешел в наступление.
Он посетил императора 10 января 1895 года.
Николай Александрович, отличавшийся прекрасным воспитанием, самообладанием и живым умом, способным быстро схватывать суть любых вопросов, встретил советника радушно. Отметим, что государь ко всем без исключения, кроме, естественно, членов семьи, обращался вежливо, строго на «вы», в отличие от своих предшественников.
Он первым поприветствовал обер-прокурора:
– Здравствуйте, Константин Петрович! Рад видеть вас в добром здравии.
– Здравствуйте, ваше величество! – ответил Победоносцев.
Император предложил советнику кресло у стола, сам устроился напротив.
– Вы хотели серьезно поговорить со мной, Константин Петрович. Слушаю вас.
– Я подавал на ваше имя записку о необходимости укрепления самодержавия.
– Извините, Константин Петрович, не читал. Одну минуту. – Император подошел к столу, порылся в стопке различных документов. – Да, вижу. Записку принесли вчера, я просто не успел ознакомиться с ней.
Николай не имел личного секретаря. Всю корреспонденцию, поступающую к нему, он лично вскрывал, читал и писал ответы, если они требовались. Царь даже письма сам заклеивал в конверты.
Победоносцев кивнул:
– Понимаю, ваше величество. Вам бы помощника или секретаря.
– Обойдусь, – ответил император и продолжил: – Не изволите ли папиросу?
– Нет, благодарю.
– А я закурю. – Николай Второй достал из коробки папиросу.
Он, как и отец его, был заядлым курильщиком и отдавал предпочтение египетскому табаку, который специально для него покупали в Стамбуле. В кабинетах, библиотеках, других помещениях, где проводил время государь, всегда имелись папиросы, пепельницы и другие курительные принадлежности, большей частью – подарки.
Николай Александрович прикурил.
– Я обязательно ознакомлюсь с вашей запиской. Но если уж вы пришли, то, может, изложите ее содержание устно?
– Извольте, государь. В первые же месяцы правления на ваше имя поступило множество писем из ряда земств, в которых содержатся призывы считаться с общественным мнением, соблюдать законность, оберегать личные свободы подданных.
– Да, так. Это объяснимо, Константин Петрович. Общество желает понять, какую внутреннюю политику намерен проводить в жизнь новый император.
– Верно, но только не общество, а отдельные его представители, либералы, которым весьма по душе принципы западного парламентаризма. Обществу, народу что надо? Чтобы не было войны, имелась хорошая работа, с ней достаток в семье. Народу нужны не новшества, а стабильность. Она же может держаться только крепкой рукой. Самодержавная власть в России не просто необходима. Она является залогом внутреннего спокойствия, гарантией национального единства и политического могущества государства. Попытки применения принципов парламентаризма в России неизбежно приводят к началу угнетения и гибели тех основ, на которых держится наша страна. Именно система государственного управления, сложившаяся во время царствования вашего отца, идеально подходит для империи, соответствует духу русского народа и не нуждается ни в каких усовершенствованиях. Парламентское правление неприемлемо для нашего государства.
Николай Второй умел слушать собеседников и, как правило, давал им возможность выговориться.
Победоносцев продолжал:
– Разве на выборах побеждают лучшие? Нет, самые наглые, нахальные, честолюбивые. Они нередко банально подкупают тех людей, от которых зависит результат выборов. Особенно это опасно для государства многонационального. Уравнение прав этнических групп возможно под властью монарха. Демократия не в состоянии справиться с этим, потому как идеи национализма для нее являются разъединяющим элементом. Каждое племя, дай ему волю, пришлет в парламент выразителей не общей государственной и народной идеи, но собственных инстинктов. В итоге межнациональное раздражение, ненависть к другим народностям, которая грозит большой смутой…
На этот раз император изменил привычке и прервал обер-прокурора:
– Извините, Константин Петрович, но почему вы подняли этот вопрос именно сейчас, не зная моего отношения к новым настроениям отдельных слоев нашего общества?
– Потому, ваше величество, что либералы именно сейчас пытаются оказать на вас давление, изменить ситуацию и сломать систему, созданную вашим отцом. Надо немедленно расставить все точки над «i», дать понять врагам государства, что все их надежды тщетны, замыслы бесполезны. Иначе вместо неограниченной власти монарха, на коей веками стоит великая Россия, мы получим говорильню в парламенте. Монарх – это не только правитель, но и олицетворение единства разумной воли. Парламент же – сборище небескорыстных персонажей, взгляды и цели которых различны. Каждый из них, образно говоря, тянет одеяло на себя. Там не может быть единства, так как воля парламента зависит от решений большинства, которое можно создать и искусственно. Такое состояние ведет к анархии, от которой спасение одно – диктатура. Так следует ли проводить столь опасный эксперимент, дабы потом с немалыми усилиями и неизбежными репрессиями восстанавливать то, что государство имеет сейчас, единую волю и власть монарха?
– Потому, ваше величество, что либералы именно сейчас пытаются оказать на вас давление, изменить ситуацию и сломать систему, созданную вашим отцом. Надо немедленно расставить все точки над «i», дать понять врагам государства, что все их надежды тщетны, замыслы бесполезны. Иначе вместо неограниченной власти монарха, на коей веками стоит великая Россия, мы получим говорильню в парламенте. Монарх – это не только правитель, но и олицетворение единства разумной воли. Парламент же – сборище небескорыстных персонажей, взгляды и цели которых различны. Каждый из них, образно говоря, тянет одеяло на себя. Там не может быть единства, так как воля парламента зависит от решений большинства, которое можно создать и искусственно. Такое состояние ведет к анархии, от которой спасение одно – диктатура. Так следует ли проводить столь опасный эксперимент, дабы потом с немалыми усилиями и неизбежными репрессиями восстанавливать то, что государство имеет сейчас, единую волю и власть монарха?
Николай Александрович поднялся с кресла, прошелся по кабинету. Победоносцев больше всего опасался, что государь подойдет к окну или спросит, не сильно ли он утомил посетителя. Это будет означать окончание аудиенции.
Но император не подошел к окну и спросил о другом:
– Вы не желаете допустить ситуации, сложившейся в стране в восемьдесят первом году, когда либералы осмелились посягнуть на священные прерогативы самодержавия?
– Да, ваше величество. По этому поводу надо вспомнить, что ясный и твердый ум вашего отца понял все безумие предложений Лорис-Меликова, несовместимых с благом страны. Государь восстановил мир в народной душе своим твердым словом, которое укрепило самодержавную власть. При поддержке народа, с его благословения, император с тех пор правил страной достойно, оставался непоколебимым. Те же принципы, уж простите, ваше величество, Александр Третий завещал и вам, своему наследнику.
– Я хорошо помню последние слова и наставления отца.
– Еще раз извините, ваше величество. Вы можете посчитать мою речь дерзкой, записку пылкой и своим высочайшим указом отправить меня в отставку. Что ж, я готов к этому. Прошу, не уступайте либералам, держитесь политики отца.
Победоносцев ожидал возмущения императора, резкого слова, но Николай Александрович неожиданно улыбнулся и спросил:
– За что же, Константин Петрович, мне отправлять вас в отставку? За слова, которые звучат дерзко, смело, но не перестают быть правдой? Хорош я буду государь, если начну карать за нее. Ваши соображения насчет демократии мне понятны, скажу больше, близки по духу. Я, как, впрочем, и многие другие, считаю, что Россия не созрела для демократии. Более того, политические формы, востребованные на Западе, неприемлемы для нашей страны, по крайней мере на данном этапе ее исторического развития.
Обер-прокурор с облегчением вздохнул.
Николай Александрович же добавил:
– Однако, Константин Петрович, не следует забывать, что если император желает сохранить в своих руках всю полноту самодержавной власти, глубоко уважает и ценит своего отца, то это совершенно не значит, что его правление должно быть прямым продолжением прежнего царствования.
Возможно, в этот момент обер-прокурор синода впервые понял, что перед ним не молодой человек, волей Божьей неожиданно занявший престол великой России и мечущийся в исканиях, а настоящий император, вполне сложившийся, уверенный в себе, обладающий упорной и неутомимой волей, скрываемой за внешним спокойствием.
– Вы хотели обсудить еще какие-нибудь вопросы?
– Я хотел высказать свое отношение к периодической печати, суду присяжных и состоянию дел в области народного образования, но понимаю, что и так занял много вашего времени. Не стану более отнимать его, надеюсь, что вы ознакомитесь с моей запиской, где подняты названные вопросы.
– Я обязательно изучу ее.
– В таком случае позвольте удалиться, ваше величество?
– Да, конечно. Благодарю за откровенный разговор. До свидания.
Необходимо отметить, что Константин Петрович Победоносцев очень многое сделал для распространения грамотности в народе. Благодаря его инициативам в России повсеместно стали открываться церковно-приходские школы. Он добился поразительных успехов на этом поприще. Если до 1880 года грамотных крестьян было ничтожно мало, то к началу XX века уже четверть населения умела читать и писать. Благодаря заботам Победоносцева к 1905 году число церковно-приходских школ увеличилось в сотни раз. В них учились почти два миллиона человек.
В то же время он жестко выступал против женского образования, видел в нем развращающий фактор, ведущий к растлению нравов. Именно по его инициативе в 1891 году не состоялось открытие в Петербурге женского медицинского института.
Несмотря на весь свой консерватизм, Победоносцев не отрицал того, что Россия нуждается в реформах.
Примером тому служит его статья «Болезни нашего времени», где он писал:
«Вот больница, в которую боится идти народ, потому, что там холод, голод, беспорядок и равнодушие своекорыстного управления. Вот улица, по которой нельзя пройти без ужаса и омерзения от нечистот, заражающих воздух, и от скопления домов разврата и пьянства, вот присутственное место, призванное к важнейшему государственному отправлению, в котором водворился хаос неурядицы и неправды. Велик этот свиток, и сколько в нем написано у нас рыданий, и жалости, и горя».
Слова эти, к сожалению, довольно актуальны и для современной России.
Но вернемся к нашему повествованию.
Первым публичным выступлением императора в Петербурге стала его знаменитая речь 17 января 1895 года в Николаевском зале Зимнего дворца перед депутатами дворянства, земств, городов и казачьих войск, прибывших для выражения их величествам верноподданных чувств и принесения поздравлений в связи с бракосочетанием. Она была короткой, но четко определяла внутренний политический курс, выбранный новым императором.
Осмотрев присутствующих, Николай Второй произнес:
– Я рад видеть представителей всех сословий, съехавшихся для изъявления верноподданных чувств, искони присущих каждому русскому. Но мне известно, что в последнее время в некоторых земских собраниях слышались голоса людей, увлекшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный родитель.
Декларация самодержца стала триумфом его консервативного окружения. Она вызвала недовольство интеллигенции и ускорила сплочение либеральной оппозиции. Наивно думать, что император не предполагал, какую реакцию вызовет его речь, но он сделал то, что должен был.
Прошло более года с того дня, как Волков поселился в Санкт-Петербурге и стал членом организации «Свобода и труд». После убийства фабриканта Сазонова Федор долгое время находился, если так можно выразиться, на нелегальном положении. Нет, он не сменил место жительства, хотя Якубовский предлагал ему переехать в отдельную съемную квартиру, не прятался в комнате, по-прежнему ежедневно пьянствовал в трактире, а ночью развлекался с прачкой Зинкой. Федор не изменял своим привычкам. Он просто не поддерживал отношений с организацией.
Его беспокоило, что деньги, украденные им у убитого Порфирия Гуляева, таяли быстрее, чем ему хотелось бы. Драгоценности же, коих было немало, продавать он не решался.
Участие Федора в деятельности организации возобновилось, когда Якубовскому из своих источников стало известно, что следствие по делу об убийстве фабриканта и его кучера зашло в тупик. Оно было приостановлено до выявления новых доказательств.
Солнечным морозным утром 18 января 1895 года Волков по привычке выглянул в окно и увидел Гамиля Камаева. Тот сидел не в пролетке, а в открытых извозчичьих санях. Как выяснилось, он приехал за ним.
Прибыв на квартиру Марии Бранд, Волков поразился, как похорошела Адина Глозман. Она встретила Волкова смущенно, но приветливо, из чего Федор сделал вывод, что ее чувства к нему не угасли. Он оказался прав. Молодая девушка по-прежнему любила разбойника и убийцу.
Там же Федор неожиданно для себя узнал, что он уже не просто член организации, а руководитель боевой группы. В нее входили три молодых человека, с коими он должен был познакомиться позже. Работы для них пока не было.
Хозяйка конспиративной квартиры Мария Яковлевна Бранд встретила Волкова сдержанно, холодно, вежливо, Якубовский – радостно, Казарян – безразлично, словно вчера расстались.
Анатолий Абрамов был заметно раздражен и недоволен. Это и понятно. Он метил в женихи Адины Глозман, но та вопреки здравому смыслу выбрала Федора. Да уж, женскую логику понять невозможно.
Анатолий помогал Марии накрывать стол. Появление полиции по вызову соседей исключить было нельзя, посему собрание выглядело как застолье. Повод для него имелся – все та же речь императора.