Я ублажала его изо всех моих сил и умений — и потому, что сама соскучилась, и потому, что он мне начал всерьез нравиться. Ну и потому что лебедиха, наверное. Лебедь-то все-таки не с курорта приехал. Из тюрьмы.
В общем, он прямо стонал от счастья и обещал вечную любовь. Правда, в Коста-Рику улетел один. Объяснил, что сначала надо устроиться.
Мог и не объяснять, я хоть и лебедиха, но голова у меня человечья.
Вот тут и появилась в моей жизни небольшая фирмешка «Птица счастья». А в моей постели — гражданский муж Виталий. Инженер, наладчик каких-то автоматических линий по выпуску микропроцессоров. Неплохой парень, неплохой мужчина. Если бы рядом не было Чистова — я была бы удовлетворена.
Но рядом был этот человек, и теперь уже не мужик тянул с оформлением семейных отношений, а женщина. То есть я.
Мне все казалось, что вот-вот у Чистова откроются глаза и он бросит свою жену, вышедшую замуж вовсе не за него, а за карьеру.
Я вообще не понимала, зачем ему такая жена.
Я видела, как он общался с Майкой — она уже большая была, лет пятнадцати, — и с сыном Вадиком. Я не очень понимала, где в этих отношениях осталось место для Екатерины Степановны.
Она красивая, спору нет. Но резиновые женщины тоже красивые, однако не сравнить с настоящими, иначе бы нам — обычным, ненарисованным — капут. К счастью, любая живая барышня — ну, или почти любая — для мужиков привлекательнее, чем самая красивая искусственная.
Что я такого нашла в Чистове? Даже не смогу выделить главное.
Мозги — несомненно. Они с таким запасом перекрывали потребности фирмы, что становилось даже за них обидно. Впрочем, Владимир Сергеевич столь активно делился интеллектом с детками и окружающими, что вопрос о бесполезности его мозгов не ставился.
Теперь о мужской силе.
Не в медицинском смысле — с этим-то я лишь совсем недавно познакомилась, — а в общечеловеческом.
Он — как скала.
За ним можно спрятаться от урагана. А еще можно очень комфортно и с удовольствием прожить целую жизнь.
Это даже мы, сотрудники, чувствовали. Конечно, не так, как его дети или жена, но чувствовали точно — во многих ситуациях проверялось.
Единственно, мне всегда казалось слишком несоразмерным использовать такие данные в таких условиях. Это как из пушки — даже не по воробьям, а по комарам.
Кстати, через несколько лет знакомства я не то чтобы поменяла эту точку зрения, но как бы скорректировала. Я увидела, как он — слово сложно подобрать, формирует, что ли? — своих детей. Совершенно неспециально, но с каким умением и с какой любовью. Ну и чем не создатель? Разве один отдельно взятый ребенок, с собственной душой и судьбой, менее важен, чем какой-нибудь большой завод?
Короче, я жила с Виталием и ждала Чистова, пока не убедилась в том, что мои ожидания беспочвенны.
Убедилась на совсем смешном примере.
Мы ходим в частную столовую — в бизнес-центре очень дорогой ресторан, поэтому мы обедаем в крошечном заведении с двумя тетушками-грузинками.
Так вот, Владимир Сергеевич, сколько лет его знаю, берет на обед всегда одно и то же. Его уже и не спрашивают, сами дают — салат из овощей с брынзой, куриную отбивную с цветной капустой. Ах да, еще компот из сухофруктов, наподобие того, которым нас поили в детском саду.
При этом — никакого фанатизма. Если блюда нет — съест другое. Но это если нет.
А поскольку Екатерина Степановна, со своими массажами и СПА, будет жить вечно, то придется мне выйти замуж за моего Виталия.
Если б он узнал о моих мыслях, ему было бы обидно. Но он не узнает.
Да и вообще не прогадает. Я вновь стану лебедихой.
Я никогда не разочарую его в постели. Я не буду финансовой обузой семьи — «Птица счастья» дает свой кусочек хлеба с маслом, а теперь еще и с икрой.
И главное — я рожу ему двух детей. А может, трех. Хоть в чем-то обставлю Екатерину Степановну.
Смешно, но я уже знаю их по голосам. Почти каждую ночь слышу.
Будет ли это отказом от мечты?
Может, и будет.
Но, во-первых, дети — это уж точно часть мечты.
А во-вторых, я не Ассоль, чтобы полжизни ждать алые паруса.
К тому же полжизни — моей женской — уже прошло…
14
Уже две недели прошло с того злополучного дня, когда Чистов-младший узнал о своем предстоящем увольнении. Но так и не пришел в себя.
Умом все понимал.
И тактику подобных действий — что ж поделать, если военные училища выпускают в два раза больше офицеров, чем нужно похудевшим в семь (!) раз с советских времен вооруженным силам. И стратегию: в этой стране люди всегда были расходным ресурсом, недаром говорят, что Москва слезам не верит. Но эта страна была единственной, которую он считал своей и которой готов был служить до последней капли крови.
Он бы простил Родине все: и плохую оплату труда, и вполне возможную бедную старость, и отнятое на службе здоровье. Он даже готов умереть за нее в бою, его ж не заставляли идти в офицеры.
Но Чистов не был готов к тому, что все его жертвы просто никому не нужны.
Тамара сначала втайне обрадовалась известию.
С такой головой и с таким упорством Вадик, конечно же, найдет себя и в мирной жизни. К тому же — не североморской, а московской.
Но когда увидела, что делается с мужем, сама встревожилась. Вадька никогда еще на ее памяти не был таким. Ему с удовольствием дали положенный отпуск, и он целыми днями, небритый и какой-то жалкий, лежал на диване в их новой квартире.
Впрочем, были у него и всплески.
Он трижды сходил на прием к морским начальникам. Последний раз — у приехавшего из Москвы ответственного сотрудника кадрового управления. Свои разговаривали сочувственно, подтверждали, что — отличный молодой моряк. Но кого увольнять? Это ж не сокращение штатной единицы, никем не занятой. Здесь все были живые люди. На втором приеме, высказав примерно то же самое, что и командир дивизиона на первом, их контр-адмирал, замкомандира базы, сам проплававший много лет на разных флотах, вдруг выматерился, как старый боцман.
— Ну что я могу сделать, что? — стукнул он по столу так, что стакан с ручками подпрыгнул. — Командиров БЧ-2 в дивизионе три человека. Все — молодцы. И ты через пару-тройку лет стал бы лучшим, у меня глаз наметан. А может, через пару-тройку лет ты бы уже и старпомом ходил. Но для этого я должен сейчас уволить одного из двоих оставшихся. Вопрос — кого? — И он подвинул к Вадиму листок с двумя фамилиями.
Чистову-младшему листок был без надобности: он отлично знал обоих. Один — старлей из его же училища, выпустился четыре года назад. Тоже болен морем, тоже живет работой. Только гораздо опытнее и совсем недавно получил благодарность командования за боевые стрельбы.
Второй — капитан-лейтенант. Этот звезд с неба не хватал, потому и задержался в одной должности на восемь лет, да и со званием давно засиделся, уже лысина еле фуражкой закрывается.
По-хорошему — Чистов сильнее. Или очень скоро будет сильнее.
А по-человечески — у капитан-лейтенанта трое детей, один из них, девочка, — хронически и тяжело больна.
— Тебе карандаш дать? — спросил, тяжело дыша, контр-адмирал. — Сам вычеркнешь, кого решишь.
— Не надо. — Чистов впервые за годы службы вышел не по-уставному, не попрощавшись.
К третьему визиту готовились вдвоем: Томка уже так испугалась за Вадьку, что готова была служить с ним где угодно, лишь бы он стал прежним.
Сидели, продумывали аргументы и даже тренировали рапорт — Томка была вместо адмирала.
Вадим пришел на прием к приехавшему большому начальнику с почти боевым настроем. Он решил соглашаться на любое предложение, хоть на речную флотилию, хоть на старшинскую должность. Лишь бы остаться на флоте.
Остальное он докажет службой.
Вице-адмирал действительно пытался помочь.
Он и приехал с некоторыми наметками (проблема затронула отнюдь не только Чистова), и при нем дважды звонил в разные углы страны. Задача оказалась нерешаемой даже для такого начальника: сокращали единицы на всех флотах. И на каждом в первую очередь старались сохранить своих — тех, кого знают. Да и чего скрывать — тех, кого жальче. К тому же некоторых парней с громкими фамилиями в принципе нельзя было уволить — а для совсем некоторых даже должности появлялись. Но об этом думать и вовсе не хотелось, так что итог визита оказался прежним.
Появилась, правда, зацепка: обещали провентилировать вопрос насчет морских погранцов. Там, конечно, никаких дальних походов. Но зато на море наглядишься — чуть не каждый день. И с деньгами неплохо.
Появилась, правда, зацепка: обещали провентилировать вопрос насчет морских погранцов. Там, конечно, никаких дальних походов. Но зато на море наглядишься — чуть не каждый день. И с деньгами неплохо.
Почему не ответили сразу — потому что это было уже другое ведомство, фээсбэшное. Граница традиционно числилась за ними.
Томка, узнав, в очередной раз взгрустнула. Морская граница есть не только в Калининграде и в Сочи, но и на Курилах с Камчаткой. И что-то ей подсказывало, что сочинские штатные единицы могут быть уже заняты.
Через неделю выяснилось, что курильские заняты тоже.
На приеме в управлении ФСБ предложили путь для сохранения погон: отправить на полугодовую переподготовку — и служи дальше, уже в качестве оперативного работника. Но Вадик-то мечтал не погоны сохранить. Он о море мечтал, о мостике ходовом.
В этом же ведомстве для выслеживания шпионов или еще кого плавсредства явно не использовали.
Вадик снова оккупировал диван. А перепуганная Томка втайне от мужа кинулась звонить его родителям. Мама, Екатерина Степановна Воскобойникова, сухо выслушала главную новость и сказала, что этого и следовало ожидать. Еще сказала, что неизвестно, плохо ли то, что случилось. На ее взгляд — нет.
Томка тоже так думала, впервые узнав о новости.
Но Екатерина Степановна не видела своего сына, днями пролеживавшего диван.
И все же Тамара не стала говорить об этом Воскобойниковой. А набрала номер Чистова-старшего.
Тот внимательно выслушал. Вежливо поблагодарил. Сказал, чтоб Тома не волновалась, он попробует сам все уладить.
Тамара еще подумала, что у Владимира Сергеевича имеются какие-нибудь могущественные связи.
Однако Чистов-старший улаживать ситуацию предпочел другим путем.
Он сам позвонил Вадьке.
— Здравствуй, пап, — тихо ответил на его приветствие сын.
— Вадь, я в курсе, — сказал отец. — Ничего объяснять не надо. У тебя еще долго отпуск?
— Короткий — неделю, — ответил Вадим. — Далее — всю жизнь.
— Про далее будет далее, — отозвался Чистов-старший. — Томка еще не беременна?
— Нет, вроде.
— Жаль, — непонятно почему сказал отец.
Впрочем, уже повесив трубку и подумав дополнительно, Чистов-младший понял глубинный смысл сказанного. Перед тем как повесить трубку, отец предложил ему встретиться в Питере на пару дней.
— Когда? — спросил сын.
— Ну, допустим, сегодня вечером, если билет успеешь купить. Если нет, то завтра утром.
Отказывать отцу Вадим не привык, к тому же и оснований не было: отпуск ведь. Поэтому, собрав все душевные силы, с дивана слез и поперся в Питер.
Встретились на следующее утро. Вадим был в гражданке — он испытывал чуть ли не физическую боль при мысли, что надо надевать форму, которую осталось носить считаные недели.
Теперь было видно, что отец и сын очень похожи — оба сухие, подтянутые.
Оба с короткой стрижкой, одеты аккуратно и чуточку спортивно. Правда, сын перерос папу сантиметров на восемь, что служило поводом для постоянных укоров со стороны Майки: мол, все берегли для сыночка, а ей оставили ее метр шестьдесят два.
— С каблуками — метр семьдесят минимум, — отшучивались они.
— С чего начнем программу? — спросил Вадим.
— Как всегда, — ответил отец.
Питер был их город.
Их двоих.
Чистов-старший, несмотря на упреки жены, считавшей, что отец потакает дурацким мечтам сына, постоянно вывозил сюда Вадима.
Нева — не Москва-река у конфетной фабрики. Здесь они стояли часами, наблюдая не только настоящие суда, но и самые настоящие боевые корабли.
А потом еще и есть старались в таких местах, чтоб вода была видна. И в Кронштадт ездили, даже когда разрешение еще требовалось, отец специально договаривался. Вот там кораблей было сколько угодно.
Еще ездили в Петергоф.
При желании водоизмещающие плавсредства обнаруживались и здесь, с морского берега. Но, конечно, в Петергоф ехали за красотой, уже по первому разу насытившись кораблями.
Вадим никак не мог взять в толк, зачем его вызвал отец. То есть, зачем вызвал, понятно — поднять боевой дух личного состава. Но почему — сюда, где каждый камень на набережной, каждый плеск невской воды напоминает о тяжком пути к осуществлению его главной жизненной мечты и о ее полном и безоговорочном крахе?
А Владимир Сергеевич объяснений давать не торопился. Они долго гуляли по питерским улицам и набережным. Потом сплавали на кораблике. Потом, уже ближе к вечеру — ночи в это время года здесь не бывает, — рванули в Петергоф: отец с упорством садиста продолжал свое дело.
Облазив Петергоф — наверняка протопали с десяток километров, не меньше, — вернулись в город. Здесь зашли в давно им известную недорогую гостиничку — оказалось, отец еще из Москвы забронировал номера — и без задних ног упали в койки.
Утром — продолжение банкета.
Нева.
Питерские улицы.
Снова Нева.
Правда, добавился Русский музей.
Про дело, из-за которого оба сюда примчались, не говорили вообще. Про Майку говорили — Вадик расстроился, она брата берегла и ничего не писала. Про архитектуру и искусство говорили.
Про их любовь с Томкой — тоже. Вадиму даже интересно стало: а вообще-то отец хоть слово скажет про его гнусное увольнение?
Сказал. Уже на вокзале. Правда, пришли сильно заранее, времени для разговора оставалось достаточно.
— Сынок, я все понимаю, но на диване ты больше лежать не будешь.
— Томка сдала? — улыбнулся Вадька. Второй раз за встречу.
— Я и без нее понял.
— Это каким же образом? — серьезно спросил сын. — Что ты лучший отец в мире, я знал всегда. Но что экстрасенс…
— Когда твоя мама от меня ушла, я лег на диван. Ты — мой сын. Не надо быть экстрасенсом.
— И долго ты пролежал? — тихо спросил Вадим, судорожно вспоминая, что он сам в это время делал и почему, несмотря ни на что, не примчался к отцу — знал же о мамином уходе.
— Два часа, — признался Чистов-старший. — Она пошла к своей машине, а я — к своей. Потом понял, что не могу, и вернулся.
— А потом?
— А потом подумал о вас. И пошел на работу.
— Я понял, пап, — отозвался Вадька.
— Ты всегда все понимал с ходу, — похвалил отец.
Потом они попили кофе в привокзальной кафешке. И не только кофе: сынок вырос.
— Я не знаю, как сложится, — подытожил Владимир Сергеевич. — Думаю, стоит еще побороться. Но даже если с флотом не выйдет, ты больше на диван не ляжешь.
— Не лягу, — пообещал Вадим.
— Я хочу выпить за тебя. — Отец поднял стопку и аккуратно коснулся ею поднятой стопки сына. — На флоте или нет, мужчина Вадим Чистов состоится в любом случае. И в любом случае будет опорой для своих детей. Вот за это я пью.
Они еще раз чокнулись и выпили.
Уже когда вагон медленно тронулся, а младший Чистов шел вровень с еще открытой дверью тамбура, в котором стоял отец, Вадик вдруг крикнул ему:
— Папа, прости, что я тогда не приехал!
Чистов, конечно, понял — когда.
— Детям вернешь, — усмехнулся он, помахал сыну рукой и повернулся к внутренней вагонной двери.
15
Постепенно Ли Джу заразила Чистова энтузиазмом по отношению к проекту экологической деревни.
А может, никто его и не заражал. Просто настроение такое появилось, захотелось, чтобы работа была не связана с городом, чтобы природа вокруг была не на редких выездах за город, а ежедневно и постоянно.
И еще одна мысль — не слишком разумная — возникла: Фунтику носиться по зеленой травке будет уж точно приятнее, чем по дубовому дорогущему паркету.
Хорошо, что Катя не в курсе — а то усомнилась бы в его умственных способностях и настойчиво порекомендовала бы вообще избавиться от собаки.
На этом месте своих неторопливых размышлений Владимир Сергеевич испытал аж два сильных чувства сразу. Первое — мгновенная острая грусть от того, что нынешней Кате Воскобойниковой не до его идей и переживаний, второе — противоположное, то есть мгновенная острая радость: пребыванию Слюнявого Дурня в квартире Чистовых сегодня ничто не угрожает, поскольку Владимир уже слабо представлял себе жизнь без общения с этим зубастым перфекционистом.
Сначала решили заняться синицей в небе — подготовить почву под собственный мелкомасштабный импорт, ведь «Птица счастья» оставалась на данный момент единственной кормилицей Чистова и Фирсовой.
Катя уже дважды или трижды в разной форме пыталась предложить бывшему мужу финансовые средства, но Чистов и думать не хотел жить на деньги бывшей жены. А раз так — требовалось гарантировать наличие собственных. И чем больше, тем лучше.
Вот почему все эти мысли крутились в голове Владимира Сергеевича, когда их самолет готовился к посадке в Гонконге.