Счастье бывает разным - Иосиф Гольман 26 стр.

Процессия шла под довольно стройное пение сотен людей, занимая все пространство между двумя рядами старых деревьев.

Катя и Владимир отошли в сторонку вверх по траве, чтобы не мешать шествию.

— По-моему, это крестный ход в честь святого Нила, — вдруг сообразил Чистов, вспомнив какое-то объявление перед главным храмом. — Потому и служба.

Они уже знали, что пещера, в которой все долгие годы жил отшельник, располагается напротив главного входа, но на противоположной стороне острова. Катя с Владимиром совсем недавно прошли мимо останков фундамента церкви, установленной на месте этой пещеры. Ну а кто развалил церковь — понятно без объяснений.

Хотя дальше тоже следовала зловещая связка: из битого кирпича взорванного храма соорудили ту самую дамбу, по которой Чистов и Катя прошли в монастырь и по которой на семьдесят лет раньше провели шесть тысяч бедолаг-поляков. Сначала в эту же сторону, потом — в другую. Последнюю.

И все равно они здорово побродили, несмотря на мрачные отблески прошлого.

Что ж, прошлое ни в одной стране не обошлось без крови, горя и жестокости. Значит, надо уметь наслаждаться настоящим — по крайней мере, так считал Чистов.

На обратном пути съели по мороженому.

Уже сойдя с моста, еще раз обернулись назад, посмотреть на Нилову пустынь.

Вот это и должно остаться в сознании: солнце, голубая вода, блестящие купола и каменное, но какое-то воздушно-легкое здание храма.

А кровь и жестокость — они, конечно, никуда не денутся. Однако не на них надо ориентироваться в правильной жизни.

Потом сели в машину — предстояло отмотать километры в обратном порядке.

— Слушай, Чистов, — спросила Катя. — А ты хочешь, чтоб я вернулась?

— Хочу, — ответил он.

— А как же работа твоя, ответственная?

— Работа останется, — спокойно сказал он.

— Ну и что это будет за жизнь на два дома?

— На один, — терпеливо поправил Чистов. — У меня будет один дом. Как и был. На работу я буду приезжать, в дом — возвращаться.

— Понятно, — зафиксировала разночтения Воскобойникова. — А как быть с собакой? Я их терпеть не могу. Ты сможешь ее кому-нибудь подарить?

— Нет, — улыбнулся Чистов. — Фунтик же не вещь. Но я постараюсь, чтобы он тебе досаждал по минимуму.

— Ты очень изменился, — улыбнулась Катя.

— А по-моему, нет, — не согласился бывший муж. — Я все тот же. Изменились только обстоятельства.

— Слушай, — вдруг взорвалась Катерина. — А ты, раз так меня любишь, хоть жалеешь, что с этой стервой спал?

— Нет, — тихо ответил Чистов. — Что было, то было. Но если ты вернешься — можешь быть спокойна.

— К кому возвращаться? — На глазах Воскобойниковой закипали злые слезы. — К твоей напряженной работе? Или к Фунтику?

— Ко мне, — совсем тихо сказал Чистов. — Работа и Фунтик — просто часть меня.

— Понятно, — взяв себя в руки, сказала Екатерина.

Теперь она снова была спокойной и уверенной.

Совсем не такой, как прошлой ночью.

Чистову вдруг стало так горько, что теперь впору было плакать ему.

Но ведь мужчины не плачут.

Тем более такие взрослые и серьезные.

Да еще по таким странным в его возрасте поводам, как любовь.

Так и доехали до Москвы.

Я сижу в удобном кресле салона первого класса. В нем можно работать. А можно разложить его горизонтально и комфортно вздремнуть. Стоит такое удовольствие очень дорого, но сколько — не знаю, потому как давно уже не покупал себе билетов сам. Да и потом — какая разница? Если дела пойдут не хуже, чем сейчас — тьфу-тьфу, — то скоро билетов покупать вовсе не придется: у компании будет свой «Боинг» или «Эйрбас». А может, «Сухой» или «Туполев»: наши гражданские машины менее экономичны, зато патриотизм нынче в цене. Есть шанс подобным поступком выиграть больше, чем потерять.

Я уже собрался поработать — мы летим в Шанхай, на действительно важную встречу, и Сашка Кудяков аж трясется от нетерпения со своим ноутом. Ничего, подождет: мне захотелось вдруг просто посидеть, посмотреть в иллюминатор. И порассуждать о смысле жизни.

Последнее — шутка.

Да, резво времечко побежало.

До сорока оно тоже не тормозило, но как-то все было поразмереннее. А здесь дней вообще не замечаешь, недели и месяцы пролетают слитным строем, а года хоть и успеваешь отсчитывать, но как-то уж слишком быстро.

Итак, что имеем на выходе? Итог, надеюсь, не окончательный, но уже есть что подсчитывать.

Я знаю, меня за глаза дразнят императором. Кто с уважением и почтением, кто с сарказмом. А мне нравится. Я и есть император. По моей воле строятся заводы и города. По моей воле люди получают образование и работу.

Единственно — я не казню и не милую. Но открыто ссориться со мной умные люди и так не станут, себе дороже. Лучше показать в спину кукиш и выговорить слово «император» с легкой ненавистью. Или с нелегкой.

Ничего, стерпим. Это тоже часть венценосной профессии.

Да, я строю империю, в России, и не только: завтра встреча с перспективным южноафриканцем.

Да, я знаю — империи не вечны. Моя тоже когда-нибудь падет. Даже знаю когда: через несколько месяцев после моей смерти. Куча желающих налетит делить нажитое. Государство, понятное дело, вмешается. Оно же не бесплотное, государство-то. Там тоже люди. И тоже — желающие.

Но, во-первых, это после моей смерти. А во-вторых, создать и руководить империей — пусть даже недолго — куда прикольнее, чем ничего не создать и ничем не руководить. От большинства людей после смерти остается в лучшем случае надгробный памятник.

— Иван Петрович, может, все-таки начнем? — Кудяков не выдержал, подкатил-таки со включенным «Эпплом».

— Я сказал — позже. Через пятнадцать минут.

Императору можно не повышать голоса, и так услышат. Сашка уполз на брюхе, угодливо улыбаясь. Та еще штучка. Вот кто уж точно спляшет на моих костях. Но — чертовски умен и проворен. Один заменяет половину департамента развития. Ловок, циничен и поразительно быстро перенимает все, что умею я. Работать с ним в паре — удовольствие.

Лет через пять он станет реально опасен и придется думать, как избавляться от его общества. Впрочем, пять лет — это очень много. Так что мы еще немало наворочаем с этим самородком.

Ладно, пятнадцать минут вовсю тикают, а мне еще надо успеть подумать о смысле жизни.

Неплохой жизни, скажем прямо.

Жаль, не видят родители, чего добился их сын. Ну что бы им пожить еще лет пятнадцать?

И очень жаль, что не видит чрезвычайный и полномочный.

Иван Басаргин от личного здоровья отвалил бы покойному несостоявшемуся тестю кусок, лишь бы увидеть, как скрытое презрение в его дворянских глазах — даже документы сохранил, не побоялся чекистов — сменится удивлением и подобострастием.

Нет, подобострастием не сменится, однако и удивление в глазах бывшего тестя тоже бы дорогого стоило.

Еще бы неплохо иметь наследников. К сожалению, не сложилось. А может, к счастью. Столько приходилось слышать о беспутных отпрысках своих партнеров и коллег по бизнесу, что черт его знает, как лучше — «иметь или не иметь».

К тому же Катина дочь, скорее всего, сделана с моей помощью, я почти уверен в этом. Жаль, что юная стервочка — характер у нее точно не чистовский — отвергает все попытки сближения.

Впрочем, и так все неплохо.

Вон, аж две женщины за императором бегают.

Одна — олицетворяет прошлое.

А вторая что? Будущее? Вряд ли.

Хотя — сдал я ее вроде как товар, на хранение с правом реализации. А этих узких, ничего не выражающих глаз стало не хватать. Потому как они очень немало выражают. Мне даже кажется, я уже научился чувствовать ту бешеную огненную силу, что скрывается за восточной непроницаемой оболочкой.

Может, обратно позвать?

Она пойдет, я уверен.

Надо сосредоточиться на главном. О чем там думалось несколько минут назад, про памятник? Что от большинства людей больше ничего и не остается. А от меня, Басаргина, останется: заводы, дворцы, пароходы.

Или опять не в этом смысл жизни?

Как-то больше не хочется размышлять на такую скользкую тему.

Или опять не в этом смысл жизни?

Как-то больше не хочется размышлять на такую скользкую тему.

Закрываем лавочку, тем более что встреча в Шанхае и в самом деле многое может продвинуть.

Он поманил толстым пальцем сразу рванувшего к нему Сашку и приготовился к своей обычной императорской службе.

25

Прошло три недели.

И вновь — Шереметьево.

И вновь — все тот же аэрофлотовский рейс Москва — Нью-Йорк.

Только тогда Чистов летел к беременной дочке, а сейчас — еще и к внуку: через день мальчика будут крестить.

Ну, и, кроме того, есть существенные различия.

В прошлый раз де-факто разведенный отец летел к собравшейся разводиться дочери. Сейчас Майка уже официально свободна, а Чистов свое семейное положение до сих пор не может точно определить.

С тех пор, как они с Катей вернулись из Ниловой пустыни, Воскобойникова ни разу ему не позвонила. Это не значит, что они не общались, — Чистов-то набирал ее номер регулярно. Иногда даже почти дружески беседовали, особенно если Екатерину Степановну не одолевали государственные заботы.

И один раз даже почти встретились, точнее — договорились о встрече.

Как давным-давно — в саду «Эрмитаж»: летом там замечательно. Да и джазовый вечер тоже обещал многое — Чистов с юности любил хороший старый джаз.

Договориться-то договорились, после чего Катя спросила, не собирается ли он взять на свидание свою ужасную собаку. Он ответил, что в данном случае — нет, но Фунтик вовсе не ужасен, она же его совсем не знает.

Короче, слово за слово — и джазовый концерт в летний вечер прошел без них обоих.

Следующая встреча должна была состояться сегодня.

По крайней мере, Чистов купил два билета до Нью-Йорка — Катя вроде бы изъявила желание прилететь на крестины. И вот сейчас он стоит у стойки регистрации, прошли уже все пассажиры, кроме него и Катерины. На звонки ее телефон не отвечает: вне зоны досягаемости.

Еще пара минут — и ему придется лететь одному: не омрачать же Майке праздник!

Владимир посмотрел на часы, потом — на явно недовольную регистраторшу, давно кидающую на него сердитые взгляды.

— Сейчас я подойду, — сказал он ей.

Девушка, не ответив, отвернулась.

Он досчитал про себя до ста и пошел к стойке.

Уже протянув паспорт, все-таки не вытерпел, обернулся.

Катя бежала с максимально возможной для ее каблуков скоростью. Небольшой стильный чемоданчик нес водитель, вышагивавший чуть быстрее, чем она бежала.

— Дождался-таки, — оценила она терпение бывшего мужа. — Молодец.

Вид у нее был сердитый, и Чистов испугался, что следующий вопрос будет про Фунтика. Однако Катя, отпустив водителя, судорожно искала в сумочке свой загранпаспорт. Впрочем, это вовсе не исключало того, что разговор о Фунтике все-таки состоится.

Быстро пройдя паспортный и таможенный контроль — им, задерживающим рейс, помогала сотрудница аэропорта, — Чистов и Катя помчались на посадку. Так и есть — прошли по уже заполненному салону, ловя на себе укоризненные взгляды пришедших вовремя.

Владимир поежился: он терпеть не мог напрягать своими проблемами посторонних людей. Воскобойникова случившуюся ситуацию, похоже, просто не заметила.

— У тебя ничего не случилось? — спросил Владимир, когда они наконец заняли свои места.

— Вице-премьер задержал, — нехотя отозвалась Катя. — Я объяснила про самолет. Его помощник на четверть часа отсрочил вылет.

— Представляю, как вы ехали, — напрягся Чистов.

— По правилам, — отрезала Воскобойникова. Но как-то неубедительно.

Далее пассажирам представился командир корабля. Потом исполнили свой ритуальный танец со спасательным жилетом бортпроводницы.

Все как всегда.

Нет, не все.

Он с женой — не женой едет в Америку к разведенной дочке на крестины внука, которого даже пока не знает как зовут — Майка что-то темнит.

Год назад для Чистова в приведенном перечне все было бы неожиданностью. И, кроме внука, неприятной неожиданностью.

Но что ж теперь поделать.

Он умеет держать удар.

— Ты не возражаешь, если я вздремну? — спросила Катя.

Похоже, она все-таки слегка извинялась, потому что раньше решение о том, вздремнуть ей или нет, жена принимала самостоятельно. Впрочем, она большинство решений в их семейной жизни принимала самостоятельно, вдруг с обидой подумал Чистов.

Вслух же ответил односложно:

— Спи, конечно. Лететь долго.

— Я ночью готовила доклад вице-премьеру. Министр болен, — добавила Катерина.

— Спи, Катюш, — смягчился Чистов.

Видимо, в самолете беседы про Фунтика все-таки не будет.

Ну и хорошо.

Чистов представил себе лопоухую черную морду-чемодан, любящие глаза и хвост-пропеллер. Нет, Катька просто не понимает, как это здорово — иметь такого дружищу. Может, когда-нибудь поймет?

Самолет тем временем взлетел, круто набрал высоту и повернул на северо-запад.

Владимир посмотрел в иллюминатор — земля скрылась за плотными облаками. В Москве шел обложной дождик, а здесь светило вечное солнце.

Он любил такие минуты: старое уже позади, новое еще не началось.

Передышка.

А заодно — время подведения промежуточных итогов. И постановки задачи на ближайшее будущее.

Промежуточные итоги были вполне удовлетворительными.

Экологическая деревня начинала понемногу прорисовывать свои контуры, причем с такой скоростью, что сумела обогнать возможные стремления некоторых чиновников к ней присосаться.

Впрочем, другие чиновники, наоборот, помогали бескорыстно: областное начальство, министерство Воскобойниковой, даже люди из Администрации президента.

То есть корысть в их действиях, конечно, была, но скорее — государственно ориентированная. Опять же, расцвет проекта сулил всем вышеназванным товарищам личный пиар.

Идея развивалась уже самостоятельно.

Цветочные импортеры покупали сотки опытного поля, москвичи-любители по Интернету — кусочки земли от метра квадратного. Заказывали и услуги специалистов, отслеживая за малые деньги рост своих тыкв и гладиолусов с помощью веб-камер.

Да что там — огородники и цветоводы!

Один активный гуманоид попросил, чтобы ему точно дистанционно продали… козу! Причем непременно белую. И чтобы она была его собственностью, под его надзором, чтобы ему — вернее, его внуку — привозили молоко от собственной козы и чтобы он ничего при этом не делал.

Товарищу объяснили, что собственное молочко за сто двадцать километров получится золотым. Тот ответил, что внук у него один, а кроме того, личная коза его радует, а наблюдение за ней отвлекает от мирской суеты.

По его же требованию коза, с помощью опытного ветеринара, вышла замуж за отличного серого козла, и к зиме владелец мог стать обладателем одного или двух чудесных козлят. Это тоже стоило ему денег, но клиент был готов платить.

Все росло, как на дрожжах, и Чистов, хоть уставал чертовски, однако испытывал огромное удовольствие от созидательной работы. Что-то похожее он чувствовал, когда росли его детки. По крайней мере, корень ощущений рос из одного и того же участка сердца.

— О чем думаешь? — это проснулась Катерина.

— О нашем проекте, — ответил Чистов. — С тех пор как Вадька с Майкой выросли, меня ничто так не увлекало.

— Тем более руки освободились, — не удержалась Воскобойникова.

Владимир тему не поддержал — уж очень болезненна. Он не забыл, при каких обстоятельствах стали свободными его руки.

— Ладно, не дуйся, — сказала Катя.

Чистов сразу повеселел: похоже, любимая женщина сегодня в духе. Но он поторопился.

— А с китаянкой больше пообщаться не удалось? — спросила Воскобойникова.

Что ж, каков вопрос — таков и ответ.

— Не удалось, — односложно ответил Владимир.

— Что так?

— Ей не до меня.

— Новое увлечение? — не отставала Катя. В целеустремленности бывшей супруге точно не откажешь.

— Старое, — ответил Чистов. И удивился: не-ужели она не знает?

Как оказалось, Воскобойникова действительно не знала, потому что спросила:

— В каком смысле?

— Я думал, ты в курсе. У Ивана — тяжелый инсульт. Марина взяла отпуск и третью неделю сидит с ним.

— Господи, — поежилась Катерина. Потом, помолчав, спросила: — Он в сознании?

— В полном. Но говорить не может. Левой рукой, одним пальцем нажимает на клавиатуру. И по телефону говорит, если трубку поднести.

— Откуда подробности? — Лицо Кати стало жестким.

— Я к нему ездил.

— Ты? — не сдержала удивления бывшая жена.

— А почему нет? — грустно сказал Чистов. — Мне иногда хотелось его ударить. Но я никогда не желал ему смерти.