В основном вся эта мелодрама, как я уже сказал, вошла в знаменательное эссе – знаменательное и потому, что вскрыло некие индивидуальные процессы, и потому, что содержит радикальный (а некоторые говорят “безбашенный”) подход к философии консьюмеризма. Сказанное Иоландой тогда, в постели, о северокорейском фильме не удовлетворило Селестину. Интерпретация Бак Мун Мока находилась в традиционном политическом русле: в фильме бедные крестьяне, сгибаясь под бременем ужасающей засухи – а живут они в герметичной фантазии на тему вневременной прото-корейской деревни, – вынуждены по приказу правителей восполнять свою низкобелковую диету насекомыми – вредными и отвратительными, по версии создателей фильма, хотя в какой-нибудь другой части мира эти насекомые являются вполне законным деликатесом. (Даже в современной Южной Корее beondegi – куколки тутового шелкопряда, сваренные или приготовленные на пару, в чьих кольчатых тельцах безошибочно угадываются насекомые, – популярная закуска, продающаяся на любом углу.) Слово “разумное” использовалось в ироническом смысле и подразумевало нечто, сделанное от отчаяния, последний шанс. Но в великолепном, блистательном новом мире северокорейского чучхе, или независимости в неосталинистском духе, никто не станет кормить насекомыми собственных детей – эта мысль в самом поучительном и схематичном ключе была проиллюстрирована восстанием крестьян против деревенских старост, сплошь членов жестокой, авторитарной касты шаманов, утверждавшей, что поедание насекомых – священный долг. Разве Селестина не видит здесь самой примитивной пропаганды? Неужели ее так пленила картинка в стиле ретро, необычная цветность и ракурсы съемки, напоминающие о роскошных голливудских мелодрамах Дугласа Сирка пятидесятых годов?
А Селестина увидела произведение, непостижимым образом созданное специально для нее северокорейским кинорежиссером, о котором она никогда не слышала и который, вероятно, если принять во внимание геополитическую изоляцию его страны, никогда не слышал о ней. Как такое возможно? Конечно, Селестина не могла не понимать, что дело тут, скорее всего, в ее солипсистских фантазиях, но в контексте личной драмы это было неважно: для нее фильм имел смысл и давал ей основу для философских разработок. Корейское кино, в особенности северокорейское, превратилось в навязчивую идею Селестины, но развивалась эта идея весьма неординарно. Селестина не принялась, скажем, изучать историю Кореи и даже не смотрела корейских фильмов. Нет. Она занималась исследованиями подпольными, подрывными, и вот прихожу я вечером домой и вижу, например, что в нашей квартире толпятся почитатели Саймона Сина, известного также под именем Син Сан Ок. Син прославился после того, как будущий диктатор Северной Кореи Ким Чен Ир похитил его из Гонконга вместе с бывшей женой, актрисой Чхве Юн Хи. Киноман Ким понимал, какое значение имеет кино для пропаганды, и умел распознать гениальный фильм. В Северной Корее подобного кино не было, поэтому он похитил его из другого места. (Вечер прошел уныло и нескладно, темы для разговора не нашлось, однако присутствие слегка растерянных фанатов Сина все равно приводило Селестину в восторг.)
Она внушила самой себе, что постановщик “Насекомых” вообще не кореец, а похищенный французский режиссер, который хорошо знал ее и с помощью фильма подавал ей сигнал. По словам Бака, фильм продюсировал сам Высший руководитель Ким Чен Ын, верный принципам, изложенным его отцом в книге “О киноискусстве”, и если принять во внимание, что страсть к кино в Пхеньяне не остыла, а эти корейцы – безжалостные неосталинисты, прикрывающиеся идеями чучхе, то почему бы им и не похитить подходящего режиссера, притом самого лучшего? Почему не похитить, скажем, Ромма Вертегаала?
Итак.
– Мы должны уничтожить культ насекомых, – сказала она.
– Тина, ты проснулась? Или говоришь во сне? Ты понимаешь, что говоришь?
[– Тина? – переспросила Наоми.]
[– Сокращенное от Селестины. А еще мы оба любили Тину Тернер, американскую певицу.]
[– Ясно. Стало быть, Тина.]
– Ему сейчас должно быть сорок два, – сказала она.
– Кому? – спросил я, уже зная ответ.
– Ромму. Он был почти ровно на двадцать лет моложе меня.
Тебе нужно знать, что Аристид, конечно, был всегда, но существовали и так называемые лакуны – паузы, когда мы чувствовали необходимость расстаться на время. И Селестина эти паузы всегда заполняла Роммом, гениальным и радикальным молодым режиссером, который бросил Институт политических исследований, чтоб проводить свои взгляды – через кино. Взгляды самые странные, и кино тоже: Вертегаала заклинило на “Айке” Эйзенхауэре, Китае, Америке пятидесятых годов и фильмах Дугласа Сирка. Ромм был студентом Селестины и, естественно, ее любовником на время наших пауз. Этот неимоверно рослый голландец сразу заявил Селестине: я всегда стремлюсь к забвению, вероятно, потому, что нахожусь на такой высоте. Первые битники накалывали на плече “Благословенное забвение”, Ромм сделал такую наколку на сердце. Было ясно: рано или поздно Вертегаал намерен исчезнуть, “забыть” – в конце концов он так и сделал, оставив Селестину безутешной. Мы только что воссоединились, последнюю нашу лакуну заполнили друг другом, мы снова разговаривали, и темой этих разговоров стал он, ее свежеутраченная любовь; неожиданно сильная боль, которую испытала Селестина, затронула и меня тоже, казалось, она никогда не оправится, поэтому, занимаясь любовью, мы каждый раз оказывались в тени этой священной и, несомненно, более великой утраченной любви. Ромм был выдающимся парнем, даже если не брать во внимание его абсурдное, почти сюрреалистическое телосложение. Наверное, его работы можно найти в YouTube. Они впечатляют.
Его друзья не сомневались: Ромм вовсе не исчез, а совершил самоубийство каким-нибудь чертовски изощренным способом, предполагающим полное уничтожение тела, возможно, с помощью химреактивов. Такой же предварительной версии придерживалась и полиция. Селестина, однако, была уверена, что Ромм уехал в Китай и затерялся на просторах этой страны, несмотря на свой рост. А потом вышли “Насекомые”, и она поняла: в конце концов Вертегаал оказался в Северной Корее и снимал пропагандистское кино для Ким Чен Ира, а потом и настоящие фильмы для его, вероятно, более гибкого преемника – юного властителя Ким Чен Ына, – фильмы, содержавшие определенные послания Селестине, вечной любви Ромма, не знающей государственных границ.
Короче говоря, той ночью, когда Селестина растолкала меня и сказала, что нужно уничтожить культ насекомых, я понял: дело плохо. Но я не знал еще, чем это все обернется. Возможно, нам предстояло выйти на каких-нибудь законспирированных представителей Северной Кореи в Париже с предложением организовать особый визит к ним на родину для двух известных французских философов, в ходе которого особое внимание будет уделено философскому аспекту кинематографа. Оказавшись там, Селестина попробует связаться с Роммом Вертегаалом, работающим под псевдонимом Чжо Ун Гю (так значилось в списках имя режиссера “Насекомых”), сбежит с ним, а пожалуй, и выйдет за него замуж с благословения Высшего руководителя Кима, то есть повторится история Саймона Сина и его бывшей супруги, которых после похищения заставили вновь пожениться, но на этот раз брак будет счастливым и станет символом священного единства идеологии и кинематографа в социалистическом раю под названием Северная Корея. Могла ли Селестина и впрямь думать в таком контексте? Процесс мышления у нее всегда сопровождался глубокими эмоциональными переживаниями, но это никогда не мешало Селестине придерживаться кристально чистой логики и строгих теоретических построений. С другой стороны, все, связанное с Роммом, было насквозь пропитано женскими глупостями, расстраивало меня и наши отношения, вносило смуту.
Но я, столько лет вживавшийся в тело и мозг Селестины, и предположить не мог, какой план корейской операции на самом деле возник в ее голове.
В ярко-синем “смарт-форту” мы ехали по Парижу. Я вез Селестину в северокорейский ресторан на встречу с какими-то загадочными людьми, которые принимали участие в ее затее, связанной с Роммом Вертегаалом; ресторан славился своим милитаристским дизайном, художественным и цветовым оформлением в эстетике тоталитарного китча. Селестина попросила меня не ходить с ней и сказала, что позвонит, когда освободится. Я забеспокоился, как бы она не влипла в опасную историю. А вдруг ее саму похитят и увезут в Пхеньян? Селестина не посвящала меня в свои дела, и это тревожило еще больше, поскольку означало, что она каким-то образом общается с Роммом – только на эту тему она не могла общаться и со мной тоже, – конечно, я мучился. Сознаюсь, я припарковал машину неподалеку и слонялся по улице, ведущей к ресторану.
Но я, столько лет вживавшийся в тело и мозг Селестины, и предположить не мог, какой план корейской операции на самом деле возник в ее голове.
В ярко-синем “смарт-форту” мы ехали по Парижу. Я вез Селестину в северокорейский ресторан на встречу с какими-то загадочными людьми, которые принимали участие в ее затее, связанной с Роммом Вертегаалом; ресторан славился своим милитаристским дизайном, художественным и цветовым оформлением в эстетике тоталитарного китча. Селестина попросила меня не ходить с ней и сказала, что позвонит, когда освободится. Я забеспокоился, как бы она не влипла в опасную историю. А вдруг ее саму похитят и увезут в Пхеньян? Селестина не посвящала меня в свои дела, и это тревожило еще больше, поскольку означало, что она каким-то образом общается с Роммом – только на эту тему она не могла общаться и со мной тоже, – конечно, я мучился. Сознаюсь, я припарковал машину неподалеку и слонялся по улице, ведущей к ресторану.
Я курил, прячась у входа в магазинчик с коврами, и думал: странное дело, ведь Ромм в свои юные годы уже носил слуховой аппарат (сначала “Фонак”, а в последний раз, когда я его видел, – “Сименс”) – из-за болезни, перенесенной в детстве. Признав наконец, что и мне такое устройство необходимо, я вспомнил слова Ромма: этот аппарат, говорил он, ловит музыку сфер, а если серьезно и без поэзии – спутниковые сигналы на определенных частотах. Ромм никогда не стеснялся и не скрывал своей глухоты, скорее даже хвастал ею, и весьма агрессивно: он придавал ей политический характер, как и всему остальному, и глухота превращалась в идею. После того как Вертегаал обрабатывал тебя за ужином в каком-нибудь кафе, ты чувствовал, что прямо-таки должен проткнуть барабанную перепонку вилкой и испытать на себе волшебный продукт швейцарских и немецких аудио-технологий. Когда пришло и мое время оснаститься слуховым аппаратом, я, скажем так, отдавая дань уважения Ромму в этой сфере, пошел к его же отоларингологу. К тому времени благодаря цифровым технологиям сложность таких приспособлений уже была за пределами научной фантастики, появилась даже возможность подключать их к сотовым телефонам, GPS и прочим средствам связи. Теперь их именовали слуховыми инструментами – название отсылало к музыке, тогда как аппарат прочно ассоциируется со старостью и немощью. Мой слуховой инструмент “Сименс” оснащен Bluetooth, работает в шести разных режимах (каждый предназначен для определенной звуковой среды), имеет рычажок для переключения режимов и регулировки звука и беспроводной контроллер, похожий на блок дистанционного управления воротами гаража. Мадам Юнгблут уверяла с таинственным видом, что среди ее клиентов есть даже агенты иностранной разведки, у которых нет проблем со слухом.
Конечно, любой из этих агентов стоял бы тут, на углу, и слушал, о чем беседует Селестина за ужином, записывал разговор и передавал на далекий аванпост где-нибудь в Сибири; мне же, убогому, оставалось только догадываться о его содержании. Вдруг роскошные резные двери ресторана распахнулись и показалась Селестина в сопровождении двух корейцев в темных пиджаках и галстуках – один средних лет, другой молодой. Она повернулась к ним и обняла очень тепло и радостно сначала одного, потом другого. Молодой сунул руку во внутренний карман, достал пухлый конверт из манильского картона, передал Селестине, а после того как она запихнула конверт в карман пальто, сложил руки, поклонился и отошел. Его спутник сделал то же самое. Мужчины направились вниз по улице, Селестина достала свою старенькую “раскладушку” Nokia и позвонила мне. Я поскорее отключил звук телефона и повернулся к ресторану спиной.
– Алло?
– Я на улице у “Вечного президента”. Заберешь меня?
– Конечно. Буду через десять минут.
Но я простоял там минут пять, наблюдая за ней, будто шпион, любопытный прохожий или охотник, высматривающий жертву для албанского торговца сексуальными рабами, пытался разгадать язык ее телодвижений, а Селестина ходила взад-вперед, курила и все похлопывала по карману, сжимала его, желая убедиться, что конверт на месте: его неизвестное содержимое, видимо, очень радовало ее и успокаивало.
Мы сели в машину, Селестина выглядела рассеянной и счастливой – такое сочетание меня весьма насторожило.
– Ну и как тебе там понравилось? – спросил я. – В “Вечном президенте”? Никогда не заходил внутрь. Полагаю, назван он в честь Ким Ир Сена. Должно быть, на стенах повсюду его великолепные портреты в сталинистском северокорейском стиле.
Селестина отозвалась не сразу, словно хотела сначала переварить сказанное мной и только потом ответить.
– Не только на стенах, на тарелках тоже. Ким Ир Сен, король-солнце, смеющийся, счастливый, испускающий лучи желтого света, обрамленный красным, взирает на солдат и рабочих всех возрастов, которые кланяются ему. Развлекательная программа тоже была: красивые девушки в беретах и коротких платьях строгого покроя, похожих на военную форму, только из яркой, веселенькой ткани – бледно-салатовой и пурпурной, – исполняли синхронный танец, будто бы пародируя военных в строю, но одновременно как бы и прославляя их. О песнях можно сказать то же самое – эстрадные версии армейских и солдатских песен, веселые, решительные и угрожающие. Диковато, но очень весело.
– А еда? Вы ели?
– Ели, конечно. Рыбу и суп – честно говоря, кажется, из собаки, жареные клецки, оладьи, кимчи и много такого, чего я не смогла распознать. Музыка словно примешивалась к пище, и процесс еды становился веселым, даже ироничным. Мои друзья заверили, что в ресторане готовят аутентичную еду, как в Северной Корее – не в Южной! – но только знатоки, конечно, могут оценить качество блюд, которые там подают.
– Твои друзья – корейцы?
Здесь Селестина посмотрела на меня – впервые с того момента, как села в машину, и, кажется, удивилась, что говорит с другим человеком, а не сама с собой.
– Да-да, корейцы. Они из Южной Кореи, но очень мне помогли.
– Но очень помогли? То есть ты предпочла бы иметь дело с северокорейцами?
– Когда дело касается моего исследования, да. Так было бы лучше. Прямее путь. Но эти тоже очень милые, отзывчивые люди.
Селестина похлопала меня по бедру, чтобы успокоить, но я только больше раздражался и делался еще подозрительней.
– Они занимаются кино?
– Нет, насекомыми. Они из корейского энтомологического общества. Мне было интересно, насколько точен этот фильм, “Разумное использование насекомых”, в фактическом отношении, насколько точно воспроизведен в нем мир насекомых Кореи. Хочу написать статью для “Сартра”. Жан-Луи Коринт, главред, чрезвычайно вдохновлен моим замыслом. Его, правда, все вдохновляет, а потом он видит материал и тут же зарубает. Он ведь уже придумал, как это должно быть, а то, что ты написал, никогда не совпадает с его идеей.
Селестина говорила бессвязно – она уже бродила в глухих лесах Корейского полуострова, отвернулась от меня и не видела улиц, проплывающих за окном. Я подумал, не выпила ли она слишком много. Алкоголь уже тогда плохо на нее действовал, нарушал работу мозга, кратковременную память, эмоциональные реакции. Я попробовал вернуть ее назад.
– Они прояснили тебе что-то? Мир насекомых Северной Кореи действительно такой, как показано в фильме?
Селестина посмотрела на меня, лицо ее раскрылось и расцвело, снова стало веселым и уже не растерянным.
– Они сделали больше. – Селестина полезла в карман пальто и достала конверт, о котором я не смел и спрашивать. – Принесли мне фильм. “Разумное использование насекомых” на DVD.
Приехав домой, мы сразу сели смотреть фильм. Ужинал я кофе и сигаретами, чего обычно Тина не допускала, но в тот момент ни я, ни мое пищеварение совершенно ее не интересовали. Она останавливала запись, включала снова и делала пометки в своем bloc de journaliste[28]на спирали; она максимально сосредоточилась, а глаз ее, казалось, видел недоступное чувственному опыту. Запись “Насекомых” была снабжена французскими и английскими субтитрами, а сделали ее, очевидно, во время Каннского кинофестиваля – видимо, в качестве “экранки” для потенциальных покупателей – торговцев кинопродукцией. Селестина обнаружила на рю де Риволи, над офисом корейского турагентства, парижское отделение корейского энтомологического общества – научный форпост неясного назначения – ну кому он, в самом деле, нужен?
Однако, по-видимому, братство энтомологов и энтузиастов – любителей насекомых обосновалось здесь прочно и, кажется, существовало вне политической конъюнктуры. Как я уже сказал, Селестина пошла туда, желая выяснить, соответствуют ли изображенные в фильме эпизоды сельской жизни, связанные с поеданием насекомых, действительности. Селестина предполагала, что само существование “Насекомых” станет для ее новых друзей-энтомологов новостью, и как же она удивилась, ведь у них нашлась даже запись фильма в нескольких экземплярах, и они очень гордились причастностью к его созданию: общество проводило научные консультации во время съемок, и в конечных титрах ему выражали большую благодарность. Поведав о своих заслугах, двое мужчин, встретившие Селестину в офисе, пригласили ее на ужин в “Вечного президента”, пообещали подробно рассказать об участии в съемках, а потом неожиданно вручили бесценный дар – DVD с “Насекомыми”, которого днем с огнем не сыщешь. Еще они пообещали прислать Селестине новое, переработанное и исправленное издание “Каталога насекомых Кореи”, как только оно появится, а также включить ее в перечень подписчиков журнала “Энтомологические исследования” – Селестина высказала пожелание получать его не в переводе, а на корейском, и заверила, что уже приступила к изучению языка. Корейцы в свою очередь заверили ее, что если яркий луч мысли истинного философа падет на сей предмет – мир насекомых Кореи, то радость – их самих и, без сомнения, всех их коллег – будет беспредельной. Они с нетерпением ждут ее статьи о “Насекомых” в “Сартре” и непременно, даже несмотря на вероятную провокационность такой статьи, рассмотрят возможность ее публикации в своем официальном журнале – скажем, поместят между “Анализом ларвицидного воздействия некоторых опасных для насекомых видов грибов на Anopheles stephensi и Culex quinquefasciatus” и “Влиянием экстракта крестоцветных растений-хозяев и личинок Plutella xylostella, полученного с помощью гексана, на результаты электроантеннограммы и координацию полета Cotesia plutellae”.