У Андромахи снова дрогнули губы:
– Ты совсем не такая, как я о тебе думала… Ты добрая и… красивая!
Лаодика взвилась:
– Я всегда говорила, что Елена добрая и хорошая! Только вы с Кассандрой и Гектором не верили!
Кассандрой… – поморщилась Елена. Эта сестра Париса мешала ей даже больше правильной Андромахи. Кассандра была неподкупна, она не поддавалась ни на какие улыбки и приветливые слова, на все один ответ: ты принесешь Трое беду! Даже после случая на скале мало что изменилось. Но Елена решила в такой хороший день не думать о полоумной дочери Приама, пусть себе…
Лаодика стала приходить все чаще, она сидела рядом с ткацким станком, за которым работала Елена, и вышивала. Ее большой живот был уже хорошо заметен. Геликаон радовался, по всем приметам должен родиться сын, а у женщины сердце обливалось кровью – она-то знала, чей это будет ребенок! И единственной, кто мог догадываться об этом, была Елена. Теперь их связывала тайна.
Нет, Лаодика не боялась, что Елена выдаст, но казалось, что теперь они сестры и обойтись друг без дружки не могут. Гекуба посматривала на дочь как-то странно, иногда Лаодике начинало казаться, что мать догадывается, но царица молчала.
К Лаодике Елена испытывала смешанное чувство, с одной стороны, та была единственной, кто принял саму Елену, но царевна была и живым укором. Женщине очень хотелось, чтобы Лаодика тоже сбежала, тогда вокруг перестали бы коситься на жену Париса, но этого не произошло, и теперь царевна получалась примером того, как, даже без памяти влюбившись, можно остаться с мужем. Только к чему? Разве лучше жена, которая родит от другого, разве она меньше достойна осуждения?
Первое время Елене очень хотелось открыто объявить о проступке Лаодики, но что-то заставило женщину промолчать. Жалела глупышку? И да, и нет. Восхищалась? Только не это! Елена считала глупостью ее поступок. Злорадствовала? Но чему, ведь молодая женщина жила воспоминаниями об одной-единственной встрече, как о самом главном дне своей жизни, не жалея ни о том, что он был, ни о том, что не сделала решительный шаг.
Однажды она тихо сказала Елене, поглаживая свой живот:
– Зато у меня есть вечное напоминание об этой короткой и горячей любви. Я буду любить его еще больше, чем любила его отца.
Та едва сдержалась, чтобы не спросить, мол, и также долго? Но вовремя прикусила язык. Еще один враг в Трое ей совершенно ни к чему. Да и Лаодика в отличие от многих других существо безвредное, так и льнет к плечу старшей подруги. Удивительно только, что Гекуба не возражает.
Однажды она осторожно поинтересовалась:
– А ты часто вспоминаешь прошлое?
Елена покачала головой:
– Тех, кто часто думает о прошлом, боги лишают будущего. Жить надо тем, что есть и что будет, к чему думать о том, что изменить уже нельзя?
– А вот я вспоминаю, – вздохнула Лаодика…
В тот день Лаодика принялась рассказывать, почему пролив назвали Геллеспонтом.
– Когда-то у Афаманта и Нефелы были двое детей – Гелла, что значит Солнечный лучик, и Фрикс – Дождик. Но Нефела, ее имя означает Облако, умерла, и мачеха, так часто бывает, – Лаодика подняла глаза от работы, чтобы удостовериться, что Елена с этим утверждением согласна, та лишь кивнула, мол, часто, – детей невзлюбила и принялась придумывать, как их тоже сжить со света.
Вспомнив сложные судьбы многочисленных отпрысков Приама, рожденных предыдущими женами, Елена подумала, задумывалась ли Лаодика, как относилась к старшим братьям и сестрам ее собственная мать? Гекуба и как мать-то не подарок, а уж мачеха… Наверное, легче быть даже ее невесткой, чем падчерицей.
– А однажды вокруг была страшная засуха, и мачеха сказала, что нужно принести детей в жертву. Тогда пойдет дождь, ведь это их умершая мать Нефела не желает проливать дождь. Но мать спасла своих детей, она привела с собой золоторунного барашка. Барашек был очень хорошенький и сильный, дети вскочили на его спину, и барашек понес их прочь от злой мачехи. Но вот добежал он до моря и бросился в бурные воды. Брат крепко держался за витые рога барашка, а сестра уцепилась за одежду брата. Барашек уже переплыл Эгейское море, но вот тут около Троады поднялись высокие волны! Одна такая сильно плеснула на золотого барашка, Гелла испугалась и выпустила край одежды, за которую держалась. Она утонула и с тех пор пролив называют Геллеспонтом – Путем Геллы.
Чуть помолчав, Лаодика горестно добавила:
– А брат даже не почувствовал гибели сестры, барашек унес его в другое море, оно там дальше, с тех пор все и гонялись за золотым руном. А как ты думаешь, это злая мачеха Ино наслала такие волны?
– Конечно, – кивнула Елена, подумав, что Лаодика совсем еще девочка, хотя уже больше года замужем. Нет, сама Елена в ее возрасте и даже много моложе не была такой глупенькой и наивной. Хорошо, что царевна не сбежала с Акамантом, она просто погибла бы от угрызений совести из-за того, что оставила в Трое мужа, поступила плохо, опозорив свою семью, опечалила мать и отца. Да и Акаманту тоже, что с ней делать, неясно, сын Тесея похож на отца, тоже не большой любитель сидеть дома, стал бы мотаться по свету, оставив юную супругу переживать свой поступок.
В очередной раз Лаодика пришла столь поникшая и горестная, что на нее было больно смотреть.
– Что случилось?!
Елена поймала себя на том, что относится к Лаодике, как к младшей сестренке, пожалуй, к Клитемнестре столь привязана не была, наоборот, они с сестрой терпеть друг дружку не могли. Даже к Пенелопе, с которой дружила, не испытывала таких чувств, как к этой жене-девочке.
– Геликаон… – Лаодика всхлипнула.
– Что?! Догадался?!
– Он знал… У Геликаона не может быть детей…
Елена обомлела:
– И что?!
Сквозь рыдания молодой женщины с трудом удалось разобрать, что муж ничего не имеет против рождения ребенка от другого, и даже от Акаманта!
– Так чего же ты ревешь?!
– Мне… перед ним стыдно-о-о… я столько времени лгала, а он знал об этом…
Немного успокоившись, Лаодика все же рассказала, что выяснение отношений получилось нечаянно, но Геликаон задал всего один вопрос: почему она не сбежала, как Елена, и хотела бы уйти, если бы отпустил сейчас?
– Ты… ушла бы? – осторожно заглянула в лицо Лаодике Елена. Почему-то показалось, что от ее ответа многое зависит в жизни.
– Нет, – помотала та головой.
– Почему, потому что Геликаон знает правду?
– Нет, просто я поняла, что люблю мужа… А Акамант был только… только короткой любовью.
– Ты сказала об этом Геликаону?
Лаодика закивала головой без слов.
– Тогда почему ты сейчас плачешь, ведь все хорошо? Муж согласен признать ребенка своим, он любит тебя, а ты его. Или не согласен?!
– Согласен. Он никому не скажет о своей беде и моем поступке.
– Тогда все хорошо. Ты родишь крепкого сына, и вы будете счастливы.
Лаодика родила сына, и Геликаон никому не сказал, чей это ребенок.
СТРАШНАЯ ЖЕРТВА
И снова берега Авлиды увидели множество кораблей, а горы и леса были взбудоражены множеством людей. Дожидаясь всех и поджидая попутный ветер, уже собравшиеся охотились. Одна из таких охот едва не стала катастрофой.
Агамемнон был доволен, он подстрелил очень резвую козочку, которая скакала по скалам так, словно это сама Артемида. Никому не удалось попасть в нее стрелой, а вот у царя Микен получилось, причем с первой попытки. По лагерю разнесся громогласный хохот микенского царя:
– Так не смогла бы и сама Артемида!
Сильный порыв ветра едва не погасил пламя костра, на котором жарилась та самая козочка. Всем стало не по себе, разве можно хвастать перед богами?!
– Чего вы испугались? Того, что я упомянул Артемиду? Богов бояться – в море не ходить!
От хохота царя стало не по себе даже его брату Менелаю, а прорицатель Калхас лишь покачал головой:
– Агамемнон, ты можешь вызвать гнев Артемиды, за который потом дорого заплатишь.
– Не каркай, как старый ворон перед бурей!
В ближайшие дни ничего страшного не случилось, хотя присматривались и приглядывались к любому знамению. Стан немного успокоился. Совсем скоро сменится ветер (вообще-то уже пора бы смениться), и можно отправляться к Трое.
Но прошла неделя, а ветер, не ослабевая, дул в сторону берега и не позволял кораблям ахейцев не только выйти в море, но и вообще отойти от берега. Снова вспомнилась обида, нанесенная Агамемноном Артемиде, начали поговаривать, что это и есть ее наказание.
Прорицатель Калхас сидел перед очагом мрачнее тучи, он едва повернул косматую голову в сторону братьев Артридов, пришедших за советом. Оба царя топтались у входа, не решаясь пройти без позволения хозяина пещеры. Тот недовольно кивнул:
– Проходите. – И без вопросов начал говорить сам. – Я тебя предупреждал, Агамемнон, что ты заплатишь дорогую цену за свои обидные слова против Артемиды.
– Ну, и чего хочет богиня? Я готов принести в жертву двух лучших коней из своей колесницы.
– Ну, и чего хочет богиня? Я готов принести в жертву двух лучших коней из своей колесницы.
Калхас поднялся, накинутая на плечи шкура повисла до самой земли, Менелай невольно подумал, что годы сильно согнули старика, раньше так не висела… Голос прорицателя был хриплым:
– Ты должен принести в жертву дочь, царь!
– Что?!
Калхас развел руками:
– Или возвращайся обратно. Ты сильно обидел богиню.
– Царскую дочь в жертву из-за какой-то козы?!
– Ты кого козой зовешь, Артемиду?
– Да убил я на охоте козу!
– Не из-за убитого животного обида богини, а из-за твоего бахвальства. Тебе выбирать, Агамемнон, только пока не будет принесена в жертву царская дочь, корабли в море не выйдут.
У царя руки сжались в кулаки, а лицо побелело.
– Думай, завтра скажешь…
Потом братья долго сидели на берегу, глядя на волны, накатывающие на камни и отбегающие обратно. Ветер по-прежнему был сильным и по-прежнему дул с моря.
– Боги не прощают насмешки над ними, – вздохнул Менелай. – Если ветер не сменится, нужно распорядиться, чтобы каждый уходил, как может.
– А корабли куда?
– Не знаю.
– Это не просто задержка в пути, это крах всего, Менелай. Если мы не сможем в ближайшее время выйти в море, то не сможем никогда. Авлида не то место, чтобы большое количество судов могло бы простоять здесь до следующих Плеяд почти полгода. Ахейского флота просто не будет, понимаешь? Я собрал здесь всех и всех же погублю.
Потрясенный Менелай помолчал, потом вздохнул:
– Но ты же не можешь принести в жертву Ифигению?
– Не могу, – почти застонал Агамемнон, – но… принесу!
– Что?! Лучше пусть Елена остается в Трое!
– Дело не в моей мечте завоевать Трою или твоей вернуть Елену, это погубит всю Ахейю, всю! Не подошли только критяне, они и останутся хозяйничать в Эгейском море, а ахейцам погибель.
– Я объясню все ахейцам, они поймут.
– Что поймут? Что из-за гнева Артемиды на Агамемнона они останутся без кораблей, которые собирали с такими усилиями? Если бы все ограничилось презрением к тебе или мне, я бы махнул на все рукой, но я не могу позволить погибнуть Ахейе. Идоменей только и ждет, чтобы захватить власть над Великой Зеленью. И Приам своего не упустит. Нет, если дело только в моей жертве, то я ее принесу. Ифигения с Клитемнестрой неподалеку в стане, что у большого источника, надо отправить к ней слугу с вызовом к нам. Я напишу письмо.
– Тебе не простят этого не только жена и дочь… Да и как ты ей скажешь, мол, приезжай, я принесу тебя в жертву?
Клитемнестра не могла поверить своим глазам: Агамемнон просил Ифигению срочно приехать в лагерь, чтобы отдать ее замуж Ахиллу! Конечно, Ахилл уже известный герой, награбил в прошлом году столько, что хватит на десять царств, но у него есть жена дома! К тому же, кто решает такие вопросы так срочно? Свадьба старшей дочери не столь спешное дело, здесь нельзя торопиться.
Она обратила внимание, что Агамемнон звал только Ифигению, не упоминая ее саму. Конечно, с мужем отношения совершенно разладились, но не до такой же степени, чтобы отодвинуть ее в вопросе замужества дочери!
Клитемнестра решила ехать спешно и не идти сразу к Агамемнону, а поставить шатер и посмотреть, что там творится. Им давно бы пора выйти в море. Но ходили слухи, что Агамемнон чем-то обидел Артемиду и та наслала встречный ветер с моря, не позволявший вывести корабли из бухты.
Ахилл откровенно скучал, в прошлом году он успешно пограбил прибрежные города Мизии, больше десятка сровнял с землей, столько же обчистил, успел большую часть добычи продать на рынках и вернуться в Авлиду. Многие завидовали, многие жалели, что не отправились с ним, а послушавшись Агамемнона, отправились по домам, чтобы собраться снова. Ахилл не хотел признаваться, что не рвался домой из-за супруги, которую откровенно не мог терпеть. Даже присутствие там сына не могло повлиять на это его нежелание.
Теперь вот собрались, и что? Агамемнон умудрился обидеть Артемиду, та наслала встречный ветер, большой флот вытащен на берег, люди маются от безделья и начинают ссориться. Неужели Агамемнон не понимает, что если у стольких здоровых мужиков есть оружие и нет дела, они обязательно найдут приключения на свои задницы! Хорошо, если эти приключения будут направлены против других, а если внутри собственного войска? Еще полмесяца, и начнутся драки. А ветер не меняется… Старый Калхас что-то сказал Артридам, только вот что? Никто не знал.
Вдруг Ахилл заметил новый шатер, стоящий чуть в стороне. Ого, судя по расцветке и знакам, это шатер царицы Микен. Не успел он подумать, что могло привести Клитемнестру в это сборище грубых мужчин, где место только рабыням, но никак не царицам, как из шатра вышла сама Клитемнестра. Мало того, увидев Ахилла, она радостно заулыбалась и замахала ему рукой. Не слишком привыкший к выражению радости от цариц, парень смутился. Но Клитемнестра подошла ближе и, все так же улыбаясь, принялась говорить совершенно немыслимые вещи:
– Я очень рада, Ахилл, что Агамемнон выбрал тебя в мужья нашей дочери. Ифигения будет тебе хорошей женой. Она красива и умна, имеет добрый нрав и умеет быть вер…ной…
Лицо Ахилла столь заметно вытянулось, что последние слова Клитемнестра договаривала, уже растерянно замедляя речь. Стало ясно, что предполагаемый жених ни сном ни духом не подозревает о готовящейся свадьбе!
– Ахилл, Агамемнон ничего тебе не говорил о своем намерении отдать за тебя Ифигению?!
– Нет, – честно ответил мирмидонский царь.
– Что же замыслил Агамемнон? – в ужасе прошептала Клитемнестра.
– А где он сам? Мои воины уже готовы попросту отправиться по домам, надоело сидеть и ждать неизвестно чего!
Услышав голоса, из шатра вышла Ифигения. Ахилл глянул на юную девушку и пожалел, что у него уже есть жена, а отец этой красавицы Агамемнон. А с другой стороны к шатру уже подходили Менелай, Калхас и сам царь Микен.
– Зачем ты позвал Ифигению, обещав отдать ее Ахиллу?
За Агамемнона ответил прорицатель:
– Артемида потребовала принести в жертву дочь Агамемнона.
– Что?! – У Клитемнестры перехватило дыхание так, что она скорее прохрипела, чем спросила. Сама девушка тоже замерла, в ужасе раскрыв глаза. Ее принести в жертву?! И сделать это согласился отец?! Отец, который не мог налюбоваться своей дочерью-красавицей, который из любой поездки привозил ей столько красивых вещей, который постоянно твердил, что она будет самой красивой на земле…
Первой опомнилась Клитемнестра. Она метнулась к Ахиллу:
– Не допусти этого, заклинаю тебя!
Клитемнестра обнимала колени Ахилла, обливая их слезами. Она не могла потерять дочь!
Ахилл метнулся за своими доспехами, по пути крича, что не даст Агамемнону совершить такое! Агамемнон стоял белый, словно готовая к росписи стена, с трясущимися губами, не в силах вымолвить и слова. Но это был не конец.
По стану мгновенно разнеслась новость о требовании богини, она подняла на ноги всех. Воины с оружием в руках бросились к шатру Агамемнона, где скрылись женщины и сам царь. Впереди бежал Одиссей. Если Агамемнон обидел Артемиду, то ему и приносить жертву. Иначе жертвами могут стать все остальные!
Ахилл едва успел раньше остальных, он встал перед входом, заслонив собой шатер:
– Я не впущу туда ни одного из вас! Чтобы взять Ифигению, вам придется сначала убить меня.
Воины отступили, но выкрики не прекратились. Теперь кричали уже и мирмидоняне, они требовали от Ахилла отдать девчонку или распустить всех по домам!
Клитемнестра с ужасом вслушивалась в шум за стенками шатра, все прекрасно понимали, что смять Ахилла и ворваться в шатер такой толпе ничего не стоит. И вдруг поднялась сидевшая на сундуке в углу Ифигения. Она остановилась перед отцом:
– Если меня не принесут в жертву, то поход не состоится? И все остальные жертвы были напрасны?
Агамемнон только кивнул, он попытался добавить, что вместе с Ахиллом не допустит, чтобы толпа ворвалась в шатер. В руках у отца тоже был меч. Рука Ифигении легла на его руку, девушка чуть улыбнулась:
– Помнишь, ты рассказывал мне о Кассандре, девочке, которая готова была броситься со скалы, чтобы погубить тебя и сорвать поход на Трою? Я тоже готова погубить себя, чтобы он состоялся. Прощай, мама, ты была самой лучшей матерью в мире.
Клитемнестра не удержавшись, крикнула:
– Не-ет!
Но дочь только отрицательно покачала головой, открывая занавес входа в шатер.
Толпа, увидев юную прекрасную девушку, замерла. Ахилл попытался заслонить ее собой:
– Не бойся, я не дам им тебя обидеть!
– Не нужно, Ахилл. Я решила добровольно идти в жертву к алтарю. – Девушка вскинула голову, оглядев притихших воинов. – Пусть памятником мне будут развалины Трои. Поклянитесь, что вы не отступите, пока не возьмете этот город!
Она обернулась к Калхасу:
– Готовь все для жертвоприношения.
– Готово, – едва вымолвил тот.