Среди тех, кто укрылся во Внутреннем круге, не было ни одного случая заболевания. Вирус в крови был у каждого, но он не переходил в активную форму. Мы пытались понять, почему, мы пробовали проводить определенные опыты. Вся необходимая аппаратура для этого у нас была. Выводы, которые мы сделали, могут показаться странными. Но это — единственные выводы, которые удалось сделать. Единственная зацепка.
18 июня, спустя месяц после того, как носитель вируса оказался на станции, нас осталось двадцать один человек. Двадцать один человек выживших, не погибших и не заболевших. Изменился весь командный состав, и капитан Лехонцев Владислав тоже. Только я, моя жена Лиза и старпом Игнатьев, его жена и его взрослый сын, офицер Игнатьев Сергей — это все, кто уцелел из командного состава.
Мы пытались понять, как действует вирус, пытались исследовать его поведение в различной среде. Мы пришли к выводу, что вирус активируется при выработке определенных гормонов. Потому, видимо, у детей он находится в спящем состоянии, и активируется только с наступлением полового созревания.
Мы также поняли, что не все подвержены действию вируса. В определенных организмах ему не хватает условий для активации. Мы анализировали и думали. Наши выводы могут показаться странными. Нас осталось мало, мы стоим на грани гибели. Мы понимаем, что столкнулись с очень страшным врагом, против которого у нас нет оружия. Все наши опыты, все наши исследования тут на станции не дали определенных результатов.
Но мы нашли то, что оказалось общим у всех незаболевших. В первую очередь уцелели семейные пары, отношения которых были крепкими и стойкими. Другими словами — семейные пары, которые любили друг друга. Мы проанализировали всех, кто изменился. И всех, кто остался. Не изменилась ни одна пара влюбленных. Все влюбленные друг в друга люди оказались невосприимчивыми к вирусу. И не изменились женщины, у которых были на Втором Уровне любимые и желанные дети.
Я хорошо знал команду людей, с которыми доводилось работать. И среди нас, уцелевших, оказался психолог станции, Ирина Команская. Она немало общалась с людьми станции, и знала личную информацию каждого. Уцелели матери и некоторые отцы, любящие своих детей. Другими словами, каждый, кто испытывал устаревшую, почти изжившую себя эмоцию под названием "любовь", оказался невосприимчив к вирусу. Видимо, под действием этой эмоции в организме вырабатываются вещества, блокирующие размножение вируса.
Другой причины — почему не все поддались действию вируса — мы не нашли. Выживает только тот, кто любит.
Шереметьев сделал паузу. Таис молчала, Федор тоже.
— 19 июня мы привели в исполнение наш план. Мы решили увести стаю на Нижний, пустующий уровень. Твари постоянно обитали вверху, там, где охотились на нас. Мы решили вывести стаю вниз, закрыть в отсеках и понизить температуру настолько, чтобы все особи впали в спячку. Удастся их вылечить, или нет — мы не знали. Нашей задачей было обезопасить станцию. Потому несколько наших продумали маршрут, по которому будут уводить стаю вниз. Кто‑то должен был стать приманкой, чтобы остальные последовали за ним. Я стал одним из тех, кто увлекал стаю за собой.
Мы продумали маршрут, пятеро наших спустились вниз и устроили замки на шлюзовых коридорах и отсеках. Там, где находились челноки спецназовцев. Замки мы устроили таким образом, чтобы их случайно никто не открыл. После того, как двери закрывались и замки срабатывали, напряжение на них повышалось настолько, что любая вставленная флешка уничтожалась.
Из тех пятерых, что приготавливали ангары на Нижнем Уровне, вернулся только один человек. Остальные погибли. Стая учуяла их присутствие внизу, спустилась и устроила охоту. Нас осталось всего семнадцать человек. И мы совершили свою охоту. Она оказалась последней почти для всех. Уцелел только я и моя жена Лиза. Лиза сильно ранена, но лекарства у меня на исходе. Стая заперта внизу, на Нижнем Уровне. Я проверил весь Верхний Ярус, роботы проверили Средний. Ни одной твари не осталось. Все заперты внизу.
Сегодня 20 июня 18 планетного круга. Связи с людьми у нас по — прежнему нет. Станция по — прежнему заражена. Воздух станции полон вирусов, которые продолжают дублироваться. Детьми на Среднем Уровне занимаются роботы, программы будут работать по — прежнему. Наш трехлетний сын Федор тоже находится среди детей. Мы не видели его уже больше четырех недель. Мы ничем сейчас не можем помочь ни нашему сыну, ни остальным детям. Наша задача — сохранить хотя бы детей и сохранить результаты наших исследований. Мы не можем допустить, чтобы крейсеры зашли на станцию. Потому мы хотим вылететь на челноке навстречу крейсерам с кодом тревоги М. О.X. I. Точно такой же код присваивается станции.
Лиза слишком плохо себя чувствует, я не знаю, смогу ли довести ее до людей. Она не приходит в себя уже второй день. Я должен попробовать спасти ее и вывезти со станции. Ради Лизы и ради детей я попробую выбраться на челноке.
Вот, пожалуй, я рассказал все. Мне придется оставить детей — их чуть больше сотни. Придется оставить станцию без взрослых. Стая заболевших надежно заперта внизу. Роботов — пятнадцатых у нас уже не осталось. Но я рад хотя бы тому, что удалось сохранить жизни детям. Мы не потеряли ни одного ребенка. Удалось сохранить даже тех, кто все еще находится в кувезах. Программы станции и сам сервер работают исправно. Мы запустили самоопределение станции, теперь все решения интеллект станции будет принимать сам, на время отсутствия взрослых. Интеллекту корабля присвоено имя Моаг — по начальным буквам кода.
Производство работает исправно, никаких нарушений не было. Благодаря тому, что производство хорошо изолировано от жилых отсеков, удалось избежать проникновения туда тварей.
Все‑таки, мы думаем, что вирус напрямую связан с человеческими гормонами. По какой‑то причине его блокируют испытываемые людьми чувства сильной эмоциональной привязанности. Настолько сильной, что люди не мыслят жизни без объекта привязанности. Так называемая любовь. Почему так происходит — мы не успели понять до конца.
Я заканчиваю запись, и мы уходим. И если есть Бог — да поможет Он нам и нашим детям.
Андрей замолчал, глядя в экран. После вдруг сказал чуть дрогнувшим голосом:
— Я очень люблю свою жену Лизу и люблю нашего сына Федора. Если мы больше не увидимся, если я не вернусь или погибну или изменюсь — я хочу, чтобы Федор это знал. Чтобы осталась хоть какая‑то память о нас. Мы всегда любили тебя, сын.
Запись закончилась. Лишь внизу пробежали последние слова — буквенная запись чуть запаздывала. И Таис увидела знакомую фразу. "Мы — сердечко — тебя".
Что значит сердечко? Любовь, что ли?
3.
— Вот теперь все ясно, — сказал Федор, не глядя на Таис, — теперь все встало на свои места.
— Это значит… — Таис не решалась продолжить фразу.
Она даже не решалась думать об этом. Невысказанная, не принятая мысль висела буквально в воздухе. И Федор озвучил ее с режущей ухо безжалостностью.
— Это значит, что вирус не в Моаге, Таис. Вирус в нас. Это мы носители вируса, мы — глюк этой станции. Я еще кое‑что нашел. Моаг же все записывал. Все, даже как перерождались и гибли люди. Все записано, оказывается, раньше на Моаге были не только тепловые датчики, но и голограммные камеры. Мой отец и мать успели уехать на единственном оставшемся челноке. Я так и не понял, что с ними сталось. Но через дней десять тут появился крейсер с роботами. Людей не было. Роботы перепрограммировали станцию, загрузили новые программы, привезли новых пятнадцатых, гораздо больше, чем было раньше. Лазерных мечей привезли, парализующих гранат. Я видел, как они сгружали ящики с оружием в одну из кладовых. Они запустили полностью автоматическую программу для Моага. Старые программы заботы о детях они убирать не стали, потому что для этого надо было бы полностью форматировать станцию, а это дорого и сложно. Они просто замкнули старые программы в круг, чтобы Моаг снова и снова их выполнял. И добавили новых. Станция теперь была ориентирована только на производство. Ну, а дети зачинались, выращивались по старым программам, а после вступала в силу новая программа, и детей усыпляли. Как раз в тот момент, когда они достигали полового созревания. В пятнадцать лет. Вот и все, Тай. Нас посчитали, видимо, за животных. За тварей, а не за людей. И потому можно нас плодить, а после усыплять. Как побочный продукт производственной станции. Как крыс, которые размножаются на складах, а после их травят. Люди на станцию не заходили, все делали только управляемые роботы.
Так что, по меркам людей тут все в порядке. Станция работает, производство налажено, крейсеры приходят. Даже привозят еду и вещи для детей — потому что все это в программах Моага. Чтобы не было сбоев в программах и в производстве, потому что сама знаешь, для Моага дети — это приоритет. Выполнение основных программ — это приоритет. Рождение и сохранение детей — основные программы. А уничтожение подростков — это, видимо, уже добавленные. Второй этап программ. И Моаг их выполняет.
— Значит, на Земле знают, что у нас произошло? — спросила Таис, все еще пытаясь понять то, что уже давно понял Федор.
— Про Землю не знаю, но люди, приславшие роботов и присылающие крейсеры — они знают точно.
— Ты же их не видел, этих людей.
— Я слышал голоса, когда люди управляли роботами. Голоса с точек связи у роботов. Смотрел запись. Думаю, что это люди. Хотя, кто его знает…
— Значит, для людей мы уже как бы… и не люди… что ли?
— Видимо, так.
— А что твой отец говорил про любовь?
— Что не изменяется только тот, кто любит.
— Что это за любовь такая? Это то, что заставляло людей заниматься сексом?
— Ну, про секс, как раз, отец ничего не говорил. Он говорил про эмоциональную привязанность. Помнишь, запись на старых нейтфонах? Знак "сердечко" означает любовь. Ну, я так думаю теперь. То есть, когда люди говорили о любви, они ставили такой знак.
— Почему? При чем тут внутренние органы?
— Не знаю. Это не понятно, но это и не важно. Важно то, что уцелеют только те, кто любит. Так сказал отец, — Федор пожал плечами.
— Тогда мы все обречены, — горько усмехнулась Таис, — никто из нас не умеет любить. В пору искать первые признаки заболевания. Дикие‑то уже заболели. Причем все. Какие там признаки, Федь? Отмотай‑ка запись…
— Подожди, Тай, — Федор вдруг повернулся к ней и посмотрел в глаза.
От его взгляда по коже Таис побежали мурашки. Непонятное чувство горело в таких знакомых чертах Федора. Все его лицо вдруг засветилось — Таис не могла понять, что это. Мягкий свет нежности, дружбы, и еще каких‑то чувств — не понять.
— Я понял, Тай. Я многое понял. Ты знаешь, я раньше всегда думал, что мы что‑то упустили из истории человечества. Жили наши предки трудно, тяжело. Болели, воевали. Но что‑то позволило им прожить много тысяч лет. Что‑то удержала человеческую расу от самоуничтожения. И я не мог понять — что. Только сейчас вот, кажется, начинаю понимать… В общем, сложно говорить об этом, Тай. Я думаю, что я люблю тебя. Я это понял только тут, когда слушал своего отца. Я очень сильно люблю тебя, Тай.
Таис смотрела в его глаза, такие близкие, такие знакомые, и не узнавала своего друга. Она даже не могла подобрать название тем чувствам, что горели в его взоре. Но слова Федора пронеслись мимо сознания, точно роботы уборщики, что снуют по коридорам.
— Хорошо, Федь. Но я никого не люблю. Все меня только злят, ты понимаешь? Я злюсь, и иной раз готова дубасить и крушить все вокруг себя. Что там твой отец говорил про агрессивность? Может, я уже все? Начинаю перерождаться? Может, я уже становлюсь чертом?
— Да подожди ты, не гони. На что ты злишься? Просто подумай сейчас, что тебя злит?
— Ну… то, что все, чему нас учили, оказалось неправдой. Как бы тебе объяснить… все, на что я надеялась и во что верила — вдруг перестало существовать и работать. И осталась одна пустота. Ни правил, ни закона. Ничего не работает и ничего не имеет смысла. Бессмысленно все.
— Так это нормально — злиться на это. Я тоже иногда злюсь, и первое время очень злился. На меня ты злишься?
— Нет, Федь. Ты же друг. Ты — мой друг, я не злюсь на тебя.
— А на Эмму?
Таис замерла, закрыла глаза и почувствовала, как стекает по щеке слеза. Мотнула головой и сказала:
— Нет. Теперь мне всех жаль. Мы все погибнем тут, и даже выводить детей со Второго Уровня теперь не имеет смысла. Для них действительно гуманнее умереть от инъекций, чем так, как умер Крендель или Жека. Или превратиться в животное.
— Разберемся с этим. Мы с этим разберемся. Надо рассказать нашим, Тай.
— Федь, обещай мне одну вещь.
— Какую?
— Обещай, что убьешь меня, как только заметишь первые признаки болезни. Не хочу жить фриком. Обещаешь, Федь?
— Ты не станешь фриком, Тай. Ты им не станешь. Моей любви хватит на нас двоих. Ты мне веришь?
Таис улыбнулась через силу и вытерла мокрые щеки.
Глава 8. Эмма: дверь
1.
Нитка причитала, как ненормальная. Глаза вытаращены, руки дрожат.
— Я не знаю, что делать. Не помогли лекарства, вообще не помогли! Коля, что же делать‑то?
Колька только проснулся, сидел на матрасе и непонимающе мигал. Эмма тоже спросонок не сразу поняла, в чем все дело. Протерла глаза, убрала за спину непослушные волосы, потерла нос.
— Чего ты орешь? — спросила хрипло и раздраженно.
И не поспишь с этими ребятами подземелий.
— Валька рвет с утра. Он вообще не может даже кружку воды выпить. Зеленый стал, на ногах не стоит. Коль, он же умрет так…
— Не болтай. Сейчас посмотрю.
Тут до Эммы, наконец, дошел смысл того, что говорила Нитка. Лекарства не помогают. Валёк не то, что не поправился. Наоборот! Все стало плохо, очень плохо, судя по словам Нитки.
Эмма быстро поднялась, схватила штаны — она спала в пижаме — и, сказав: "Сейчас!" — кинулась переодеваться. У нее у самой задрожали руки, пока натягивала пайту и застегивала молнию. Если антивирусники бессильны, то это уже не вирус. Это что‑то другое. Потому что лекарства помогают против всех вирусов. Против всех, это Эмма точно помнила.
Валька она нашла сидящим на кровати. Голова опущена, руки худые. В комнате все пропахло рвотой, и Эмма сама чуть не блеванула, как только прошла в спальню.
— Валёк, ты как? — спросила осторожно и тут же подумала, что зря сюда пришла. Она наверняка подцепит заразу. Валёк, наверное, сейчас просто рассеивает вокруг себя инфекцию.
И что это за инфекция?
Валёк не ответил. Поднял голову, и Эмма с ужасом увидела, что радужка его глаз стала почти черной и огромной. Белка не видно, одна чернота. Лицо посерело, губы ввалились. Валёк хотел что‑то сказать, но язык не повиновался ему, и получились лишь какие‑то мычания.
— Черт бы побрал этих Диких! — ругнулся за спиной Колька, — Нашли же заразу, придурки. Валька надо обязательно напоить. Хоть чуть — чуть. У него же обезвоживание, совсем посерел. Иначе он умрет без воды.
Нитка мотнула головой и сказала:
— Я сделала ему чай. Ночью его рвало, но он не будил меня… А утром я встала и увидела, что ему еще хуже… Я думала, что он поправится после лекарств.
Эмма увидела на стуле кружку с еще теплым чаем, взяла ее и приблизилась к Вальку.
— Давай попьешь немного. Ложечку принесите, ребята. Попробуем его отпоить ложечкой.
Руки у Эммы все еще дрожали. И зачем она лезет сюда? Надо держаться подальше от Валька, от всей этой компании… Надо вернуться к Лону и отсиживаться в каюте… Где угодно, только не тут, на Нижнем Уровне…
Нитка сунула чайную ложку, Эмма присела, сказала Кольке:
— Тебе надо будет засунуть его в душ, воняет рвотой невозможно.
После попробовала еще раз заговорить с Вальком:
— Давай еще раз попробуем. Немного попьешь, и все. Давай?
Валёк резко выпрямился, схватил Эмму за запястья, сдавил и рванул в сторону. Кружка полетела на пол, Эмма завалилась, стукнувшись коленями о край кровати. Валёк размахнулся и врезал бы Эмме по голове, если бы его руку не перехватил Колька.
— С ума сошел, что ли? — заорал он.
Валёк накинулся на Колю, но Эмма успела подняться. Вдвоем они еле одолели бушующего друга, уложили на постель. Колька прижал его руки к кровати и велел:
— Нитка, неси веревки или пояса, что там у вас есть! Быстрее!
Нитка, плача, притащила какие‑то подтяжки, и Колька ловко связал ноги и руки Вальку.
— Бред какой‑то… — пробурчал он, отходя в сторону и, повернувшись к Эмме, велел, — иди, вымойся. Я после тебя. Потом тут помою и его переодену. И надо выпить что‑нибудь для иммунитета. Давай быстрее!
Эмма кинулась в душ.
Одежду выбросить, в ней ходить уже невозможно. Лон раздобудет новой, если что… И тереть, тереть мылом руки, лицо… Даже нос внутри вымыть мылом…
Глядя, как убегает пена в блестящий от воды сток, Эмма подумала, что Федор все‑таки не вернулся. И Таис тоже. Они не пришли, потому что их уже просто нет. Ни Федора, ни Таис. И скоро, видимо, не станет Валька. Что происходит? Что происходит на этой станции?
Эмме казалось, что она перешла на новый уровень игры, и все правила поменялись. А те бонусы и жизни, что она заработала раньше, теперь вдруг стали недействительны. Как играть на новом уровне? А уж тем более, как выиграть?
Эмма перекрыла рычажки кранов и подумала, что не хочет играть. Вообще не хочет. Убираться надо отсюда, это единственное верное решение. Надо открыть ту дверь, в проеме которой сгорела флешка Федора. Ту самую дверь, за которой могут находиться челноки. Завести челнок и вылететь на Землю. Туда, где есть взрослые, которые смогут помочь.
Вот что надо сделать, и немедленно! Вот прямо сейчас она и пойдет к двери. Нечего больше ждать, надо действовать.
Колька долго возился в комнате Валька, после долго торчал в душе. Вернулся взъерошенный и молчаливый. Сел на матрас, посмотрел на Эмму, спросил: