— То есть пожрать? — уточняю на всякий случай. — Хорошо, главное, чтобы побольше.
— А что… — рыжая начинает.
— Ты еще здесь? — удивленно так говорю. — Сказал же — бегом! А команда «бегом» выполняется…
Рыжую не то что ветром сдуло — паровозом сшибло. Только что сидела — и дверь захлопнулась.
— Вот и отлично, — говорю. — А я пока для коня своего железного чего-нибудь раздобуду. Ячменя, например.
А топливом, думаю, кроме шуток, надо запастись. Сто двадцать туда, сто двадцать обратно, да не по дороге — по местности, а черт его знает, какая в том Травяном Мире местность. Гладкая. Степь степи рознь, да и трава тоже ведь разная бывает. Иной раз такая вымахает — танк по башню скроется, а уж дорогу в ней… разве что огнеметом.
В общем, я прикинул, что бака, даже если полный залить, и тех двух канистр, что в кузове, может и не хватить. Тут бочка нужна.
Кстати, о бочках. В чем-то же, думаю, должно масло это, которое в «Аризону» залили, храниться. Вряд ли они его прямо из земли черпают.
Ладно. Отловил во дворе стражника, минут пять объяснить пытался, чего мне надо, — насилу втолковал. Отвел он меня в погреб и факелом, издалека так, в самый темный угол показывает.
— Вон там, — говорит, — в большой бочке. Запас на случай осады.
Запас в большой бочке, думаю, это хорошо. Мне как раз… И тут я эту бочку увидал.
Я даже сначала и не понял, что это бочка. Подумал — стена у погреба кривая.
М-да, думаю, для такой бочки «Аризона», пожалуй, что хлипковат. И «Студебеккер» тоже. Тут тягач артиллерийский нужен.
— Эй, — спрашиваю, — а как вы из нее наливаете?
— Сбоку пробка есть, — отвечает гаврик. — Через нее и набираем.
— А что, — медленно так говорю, — емкостей меньшего объема у вас по регламенту не предусмотрено?
Стражник от такого оборота чуть факел не выронил.
— Чего?
— Бочки поменьше есть?
— Нету. Одна она у нас.
— Бедные вы, выходит, — говорю. — Сиротинушки несчастные. А пустые бочки у вас есть? Хоть малость поменьше этой?
— Есть, как не быть.
Провел меня в другой подвал. Захожу — ежкин кот, чего здесь только нет! Хламу — и нашего, и местного — горы! Тут и гильзы снарядные, и табуретки какие-то поломанные, и хреновина какая-то с крестом на полподвала — я сначала даже не понял, что оно такое, а потом сообразил — хвост от самолета, наверное, от того самого «Хейнкеля», который на тарелки пустили, — и солома, и вовсе железки непонятные, а рядом с входом к стене два громадных портрета прислонены.
Я факелом посветил — интересно стало, чего это за культурные ценности тут маринуют, — и чуть со смеху не лопнул. Один портрет товарища Ворошилова оказался, довоенный еще, а второй — фюрера. Оба в полный рост, стоят, наклонившись, друг на дружку пялятся.
— Ну и на кой черт вы эту дрянь держите? — спрашиваю. — Вынесли бы да запалили.
— Тык ведь красиво.
— Чего ж тут красивого? — говорю. — Ты ж глянь — свинья свиньей.
Стражник репу почесал, на один портрет посмотрел, на второй…
Я только вздохнул.
— Ладно уж, — говорю. — Только… вы б его хоть к стенке, что ли, развернули.
— Тык который из двух?
— Оба. Где бочонки-то пустые?
— Там.
Полез я в это «там» — то еще удовольствие, хуже, чем в развалинах ковыряться. Пылюки — тонны, хоть лопатой сгребай, паутина липнет, да еще не видно ни черта, а железки все эти вокруг, что характерно, угловатые, острые и ржавые.
Минут десять лазил — нашел. Немецкий армейский бочонок, металлический, на пятьдесят литров. Как он к местным попал — ума не приложу.
Взвалил его на закорки, начал обратно к дверям пробираться — и как загремел со всего размаху, аккурат в самую середину портрета. Вместе с бочонком. Стражник только охнуть успел.
— Вы уж, — говорю, — извините. Случайно вышло. Тем более что вы это произведение искусства еще никому не показывали.
— Тык все равно жалко, — говорит. — Хорошая была картина. Большая.
Тоже мне — любитель искусства. Нашел, понимаешь, живопись. Ну и что мне теперь — лекцию ему устраивать?
— Ничего, — утешаю, — зато рама целая осталась. Смотри, какая хорошая, дубовая. Главное ведь, чтобы рама была, а уже чего в нее вставить — это всегда найдется.
Может, конечно, невежливо я с ними поступил, но оставить эту дрянь просто так — совесть не позволила.
Ладно. Набрали мы этот бочонок, выкатили наверх и даже умудрились вдвоем в кузов закинуть.
Тут как раз и рыжая появилась. Видок еще тот — груда одеял на ножках. Она, как я понял, просто с кровати своей сгребла все, чего там было, и приволокла.
— Ну вот, — говорю. — He-рядовая, ты когда-нибудь научишься команды дословно исполнять? А?
— Я сделала то, что ты велел!
— То, да не совсем. Я тебе что приказал — одеял четыре штуки и одежду теплую. А ты что принесла?
— Одеяла.
— Сколько?
Молчит.
— Ты мне тут не молчи, — говорю. — А возьми, аккуратно разбери эту груду и доложи — сколько в ней одеял?
— Двенадцать.
— А одежды теплой?
Молчит.
— Вот-вот, — говорю. — В сорок первом кое-кто тоже о полушубках с валенками не позаботился.
— И что?
— А ничего, — говорю. — Так и остались стоять вдоль дорог… столбиками.
Ага. Кое-где до весны простояли.
— И вот еще что. У тебя к винтовке сколько патронов?
— Пять.
— А если поискать?
— Винтовку ты дал мне!
— Так ведь я ее не забираю — пока, по крайней мере. — Винтовка твоя, не спорю, и стрелять из нее тебе. Вот и озаботься пополнением боекомплекта. А то что — выпустишь обойму и в рукопашную?
Вообще-то насчет этой винтовочки у меня особые планы были, но о них я распространяться сейчас не хотел, тем более — пока доберемся, еще сто и один раз все перемениться может. Как говорил наш капитан: «Первой жертвой любого боя становятся планы этого боя».
— Сколько надо?
— Ну, еще хотя бы четыре обоймы, — говорю. — Двадцать патронов.
— Ясно, — рыжая на месте крутанулась — только земля из-под каблуков брызнула — и ушла. То есть умчалась.
А я пока еще раз в «Аризону» полез напоследок. Он, конечно, уже один раз из мира в мир проскочил, не своим, правда, ходом, но… мало ли что. А вдруг он в этом Травяном Мире возьмет, да и откажется масло это жрать, что тогда? Опять эвакогруппу из волов сколачивать? Так ведь, как я понял, по этим Тайным Тропам далеко не всякий вол пролезть сможет.
Ладно. Хватит, думаю, себе всякими глупостями голову забивать. Будем, как говорил старшина Раткевич, решать проблемы по мере их возникновения. Какие возникнут — те решим, а какие не возникнут — про те и не узнаем.
— Это подходит?!
Вынырнул я из мотора, поворачиваюсь — батюшки-святы, опять преогромная куча чего-то на стройных девичьих ножках.
— Это, — спрашиваю, — что?
Бух — куча наземь осыпалась. Ножки из виду скрылись, зато над вершиной личико показалось. Очень милое и очень р-раздраженное.
— Это — теплая одежда!
Да уж. Посмотрел я на эту кучу, ничегошеньки не понял и потянул к себе то, что сверху было, — то ли спальный мешок, то ли чехол для печной трубы.
Потащил и еле отскочить успел. Потому как чехол этот, как выяснилось, не сам по себе одежда был, а часть чего-то. Вот это самое чего-то, когда гора развалилась, меня едва под собой не погребло.
В этот момент как раз поп нарисовался.
— О, — радостно так замечает, — я как раз и хотел посоветовать вам взять с собой, на всякий случай, пару тулупов.
Вот тут-то я своим ушам в очередной раз не поверил.
— Ась? — переспрашиваю. — Как вы сказали «это» называется?
— Тулупы, — озадаченно повторяет поп. — Но… мне казалось, что у вас в мире они достаточно распространены.
— Угу, — киваю. — Только вот они там, как бы это сказать, помельче будут.
То, что они тут нашили, — это был всем тулупам тулуп, дед и прадед. Его и за одежду-то признать было сложно, скорее уж за жилье какое — юрту там или вигвам. В такой форме заступил на пост, допустим, в декабре — и стой хоть до весны, главное, чтобы с подвозом горячей пищи перебоев не наблюдалось.
Интересно, думаю, а есть у них хоть чего-то, что у нас побольше. Кроме, понятно, авиабомб. А то все эти яблочки, волы, горы бродячие, теперь вот тулупы… прямо в тоску вгоняет. Не знаю уж, в какой комиссии этот мир проектировали, но кто-то в ней определенно гигантоманией страдал.
Тот тулуп, который меня чуть не завалил… Его на кузов «Аризоны» можно было вместо тента натянуть — хватило бы с лихвой и еще бы полами землю подметало. А та круглая штуковина, которую я за спальный мешок принял — это, оказывается, рукав такой был.
— Интересно, — спрашиваю, — кто ж это у вас в таких тулупчиках щеголяет? Великаны?
— Интересно, — спрашиваю, — кто ж это у вас в таких тулупчиках щеголяет? Великаны?
— Великаны тут ни при чем, — заявляет рыжая. — Эту одежду надевают рыцари поверх доспехов.
Ну-ну.
Ладно, думаю, чего там поверх кого — это мы как-нибудь потом разберемся. Главное — одежа есть, и накрыться, в случае нужды, будет чем. А то время уходит, а оно нынче дорого. На войне время всегда дорого, и цена у него всегда одна.
— Хорошо, — говорю. — С тулупами разобрались. Патроны взяла?
— Так точно.
— Еще лучше. Давай, загружаем все это в кузов и поедем. С божьей, как говорится, помощью. А святой отец пусть нам пух без перьев пожелает.
Я, вообще-то, во все эти приметы не очень-то верю, да и по должности не положено, но, с другой стороны, после того, как в немецкий тыл десяток раз на брюхе сползаешь, и не таким суеверным заделаешься. И гимнастерочку заветную, счастливую, по десять раз штопать-перестирывать будешь, и фляжку недопитую оставлять — чтобы было к чему вернуться, — и креститься в уголке втихомолку. А у одного парня у нас совсем заковыристая примета была — он перед каждым выходом фигурку какую-нибудь из дерева выстругивал: то самолетик, то танк, то кораблик. Чушь, конечно, полная, но вот только не вернулся он как раз в ту ходку, когда палатку нашу вместе с очередной фигуркой прямым попаданием накрыло.
— Желать, — говорит поп, — вам я могу только то, что вы сами пожелаете себе. А божья помощь… Будем надеяться, что Светлые боги отзовутся на мои молитвы и не оставят вас — ведь то, что вы собираетесь совершить, должно быть угодно им.
Ах да, соображаю, они же тут язычники, вместо одного Верховного Главнокомандующего — целый… как же это слово-то, на «дивизион» похоже… во — пантеон. С другой стороны, чем черт не шутит — если тут и в самом деле чего-то наподобие существует и на поповские молитвы отзовется, то я лично возражать против этого никоим образом не стану, а с атеизмом своим буду разбираться как-нибудь в сторонке, без свидетелей, как говорил старший лейтенант Светлов: «с тету-на-тет».
— Абгемахт, — соглашаюсь. — Можете передать вашим богам — если задание выполним и живые вернемся, всенепременно к ним в храм загляну и пару-тройку свечей поставлю.
— Надеюсь, — серьезно так заявляет Иллирии, — что тебе суждено будет выполнить этот обет, — и начинает посох подымать.
Я аж моргнул.
Договорились.
— Не понял, — говорю. — Что, прямо здесь проход и откроете?
Кара меня вместо ответа в бок локтем пихнула.
— Не мешай, — шипит. — Ему нужно сосредоточиться.
Гляжу — поп посох наперевес перехватил и начертил им в воздухе чего-то вроде прописной буквы «зю» с кривым хвостиком. При этом еще треск раздался, будто материю разорвали, и — дзынн — как фарфоровые тарелки друг о дружку. И — все.
Я моргнул, глаза протер — ровным счетом ничего не изменилось. Только Иллирии, когда посох свой опустил, пот со лба утер и вздохнул так, будто не деревяшкой в воздухе махал, а мешки с углем полчаса разгружал.
А Кара меня снова локтем толкает:
— Что ты сидишь? Поехали!
— Куда?
— Как куда? — удивляется рыжая. — В проход.
— Какой еще проход?
— В Травяной Мир. Ты что, Малахов, заснул? Он же прямо перед тобой.
Присмотрелся внимательно — вижу, стена замкового дворика перед машиной чуть колышется, словно в пруду отражается.
— Это, что ли, проход? — уточняю. — Вот эта рябь на стене?
— Да, да, да, это и есть проход, — орет на меня рыжая. — Скорее, он же затягивается.
Ладно, думаю, сквозь стену, так сквозь стену. В крайнем случае, постараюсь битыми фарами отделаться.
— Пристегнись! — командую.
— Проход — есть!
— Да верю я, что он там есть, — говорю. — А по ту сторону что? Вдруг там стадо бизонов пасется, а мы с разгона прямо в них?
— Быстрее!
Я педали до упора вдавил, передачу рванул — «Аризона» мотором взвыл и так вперед скакнул — меня чуть по сиденью не размазало. Влетели мы в стену, и последнее, что я еще услышать успел — как позади нас, в облаке бензина и пыли, отец Иллирии чихать принялся. Еще даже подумать успел — ну и могучий же у него чих… И тут нас как шмякнуло!
Глава 11
Поп, как выяснилось, все-таки просчитался. Точнее, недосчитал. Потому что влетели мы в этот Травяной Мир — как там его Иллирии обозвал, Невсклертиш, что ли? — где-то в метре над землей. Будь скорость поменьше — запросто могли бы скапотировать.
Повезло. Хотя посадочка — я уж другого слова не подберу — была еще та. Шмякнулись, подскочили — это на «Додже»-то, — обратно плюхнулись и только после этого мало-помалу затормозили.
Отпустил я руль, мотор заглушил, потянулся за пилоткой — пот со лба утереть, — да так и замер, не дотянувшись.
Черт!
Вокруг машины, от горизонта до горизонта, — море. Синее море. Море травы. Я даже в первый миг и не сообразил, что это трава — решил, что и в самом деле в океан угодили и сейчас на дно пойдем. Цвет — точь-в-точь, и волны ветер колышет.
А небо — зеленое.
В том мире, сквозь который мы с рыжей за «языком» ходили, тоже зеленое небо было. Но там другое. Там цвет густой был, и в нем еще пузырьки какие-то проскальзывали.
А тут — яркий-яркий.
И на этом убийственно-зеленом небе горело огромное косматое малиновое солнце.
Зрелище, что называется, на раз. А также на два, три и четыре. Словно кто-то взял, да и перевернул… Все.
Да уж, думаю, как бы от такого в голове шестеренки с шариками не перепутались.
Очнулся я оттого, что рыжая рядом тихонько так вздохнула.
— Здесь красиво.
— ?!
Я только головой мотнул. Не знаю, как насчет красоты, но я бы это зрелище немного по-другому охарактеризовал. Апо… Опо… тьфу, не помню, какое слово старший лейтенант говорил, специально для таких вот случаев предназначенное. Сногсшибательное, короче говоря, зрелище. Вроде рыжих ножек. Слабонервных и детей просят не смотреть. Хотя… детям можно.
И тут мне еще одна мысль в голову пришла.
— Слушай, — говорю, — госпожа Карален. Помнится мне, Иллирии говорил, что в этом мире никаких аборигенов, то есть местных народностей, не наблюдается? Так?
— Да.
— А почему же тогда вы, — спрашиваю, — такое роскошное местечко до сих пор не колонизировали? Такая ширь кругом — пахать, не перепахать.
— Здесь нельзя жить!
— Что?
— В Травяном Мире, — устало так говорит Кара, — человек не может выжить больше недели. Мы… убедились в этом. В этой траве, в земле, в свете солнца… есть что-то, что убивает.
— Весело.
Ах да, вспоминаю, что-то в этом роде и поп говорил. На тему — почему это в таком приятном месте до сих пор никакая сволочь не завелась.
Посмотрел я еще раз на здешнюю красоту. По-другому. Да, красиво, да, дух захватывает. Но вот только всю эту роскошь на хлеб не намажешь и голодного ею не накормишь. И в автомат не зарядишь.
А вот экскурсии, думаю, сюда водить — это, пожалуйста. После победы.
— Ладно, — говорю. — Куда ехать-то?
— Прямо на солнце.
Солнце местное уже довольно низко опустилось. Здоровенный малиновый шар, раза в три побольше нашего. Но потусклее. Смотреть на него, по крайней мере, невооруженным взглядом можно не в пример спокойнее.
Я в голове прокачал — солнце это, если относительно Кариного мира считать, восходит на юго-западе, а заходит, следовательно, на северо-востоке. Уж не знаю, лучше от этого или хуже… Да и кому?
— На солнце так на солнце, — говорю. — Главное, чтобы оно нам на голову не свалилось.
Завел мотор, сцепление выжал, газанул — и понеслись. Местность эта для поездок на колесном транспорте просто идеальная. Не асфальтовое шоссе, конечно, но по сравнению с фронтовой рокадой, танками разбитой, — автобан в натюрлихе.
Я «Аризону» по этой травке-муравке до восьмидесяти разогнал, а мог бы, пожалуй, и больше. Ну да береженого меня и боги местные поберегут.
А вокруг — такой простор. Я даже снова начал песенку под нос мурлыкать. Нашу, ротную.
Был у нас такой сержант Дьяченко — коренной сибиряк с тридцать третьего года, погиб два месяца назад, во время поиска, — и вот он ее «спивав»:
Ехали казаки, ехали казаки
Сорок тысяч сабель, сорок тысяч лошадей,
И покрылось поле, и покрылось поле
Сотнями порубанных, пострелянных людей.
А припев мы уже на свой лад немного переиначили:
Любо братцы, любо, ой, любо братцы жить.
С нашим капитаном не приходится тужить!
Проехали так часа полтора. Солнышко косматое уже совсем низко опустилось, краешком за горизонт цепляется. И кажется, еще чуть-чуть, самую малость поднажать, на педали надавить — и в самом деле влетим мы с разгону прямиком в него, точь-в-точь как давеча в стену замковую.