– Вообще-то он хороший, – согласился Мик. – Зря только ему хотелось воевать…
– Начитался Буссенара… Я когда про капитана Сорви-голову прочитал, мне тоже хотелось схватить винтовку и бах-бах… Мы с одним мальчишкой целый день потом играли среди бурьяна в такую войну…
Симка не стал уточнять, что играли они с Климом Неговым, с которым потом раздружились.
– Давай ложиться. Смотри, час ночи уже… – Он кивнул на ходики, и те сразу застучали громче и отчетливей.
Выключили лампу, улеглись в постели. Мик подребезжал раскладушкой и заговорил опять:
– Все-таки Луи не был другом Мика, да? Мик был его другом, а он – нет… Он Мика бросил…
– Да… Но все же, если бы Луи увидал, как на Мика нападают враги или хищники, он бы сразу кинулся на помощь. Думаешь, нет?
– Кинулся бы, да! Это правильно… И они вдвоем всех бы победили. Потому что, когда двое, силы и храбрости тоже в два раза больше.
– Может, и не в два, а в двадцать два, – сказал в светлых сумерках Симка и почему-то смутился.
Мик снова поскрипел раскладушкой.
– А больше всех жалко жаворонка. Луи, он все-таки не совсем погиб, а оказался у этого… у архи… стра…
– Архистратига Михаила. И там он, наверно, скучал по Мику.
– Наверно… А жаворонок погиб совсем… Если бы он упал ко мне, я бы взял его в руки и дышал, дышал на него, пока не оживет…
– Может, и Мик дышал, только про это не сказано.
– Может быть… Сим, а я на Мика в одном деле был немного похож…
– В каком, Мик?
– В прошлом году, в пионерском лагере. Я первый раз в лагерь попал, и… ну такая тоска взяла, особенно в первые дни. До того домой хотелось, что… даже слезы из глаз. Уйду куда-нибудь к забору и сижу там в репейниках. А потом познакомился с собакой, с Пиратом. Он был дяди Коли, сторожа. Большой такой, косматый и злющий, на всех гавкал, не подпускал. А меня увидел и вдруг хвостом замотал. Гавкает, но не сердито, а будто ждет… Я и подошел…
– А говоришь, что боязливый…
– Не, я собак не боюсь. Я подошел, сел рядом, даже обнял его… Наверно, как Мик павиана… А он мне стал щеку лизать… Я с тех пор к нему все время приходил. Сидел и рассказывал что-нибудь, а он слушал… и вздыхал почему-то…
– А сторож тебя не гонял?
– Нет. Наоборот, говорил: ты приходи почаще, а то ему скучно одному на цепи…
– А потом?
– Потом я к лагерю привык, конечно, а к Пирату все равно бегал каждый день. А когда пришлось уезжать… он завыл даже, потому что понял, что я пришел прощаться. А я… тоже чуть не завыл…
Мик замолчал и стал дышать ровно, и Симка решил, что он засыпает. И самого его стала окутывать дремливость, в которой шевелились уже черные листья и лианы с проблесками луны… И вдруг Мик сказал:
– У вас дом такой же, как у нас. Живой. Кряхтит во сне от старости…
– Ага, он такой… – И Симке вдруг подумалось, что Мику, наверно, страшновато в этом хотя и в «таком же», но все же не в своем доме, в этих сумерках, которые разделяются на секунды отчетливыми ходиками.
Симка встал и придвинул раскладушку вместе с Миком вплотную к дивану. Мик не удивился и ничего не сказал. Только задышал громче, благодарно так.
Помолчали. Погудел на реке буксир, дохнуло в окно тополиным ветерком.
– Симка…
– Что, Мик?
– А давай покажем эту сказку деду… Или нельзя?
– Конечно, покажем!
Телескоп
Тетрадь с «Миком» несли они, словно тайное донесение через границу, секретный документ. Симка специально надел под ковбойку майку, засунул тетрадь под нее, прямо к голому животу, а ковбойку завязал на животе узлом – для надежности. Мик шел рядом и покачивал в руках красный мяч – будто это была старинная круглая граната, которую можно взорвать, если нападут враги.
Никто не нападал. Но все же к Заовражной улице Симка и Мик снова пошли руслом Туреньки и ее притока – словно скрывая следы.
На середине пути тревожиться надоело. Мик начал дурачиться: бросал далеко вперед мяч и ждал, когда течение принесет его к ногам. Симка похлопывал снятыми башмаками по коленям и мурлыкал:
Мик спросил:
– Это что за песня?
Симка поперхнулся – он был уверен, что поет про себя. Делать нечего, он признался, что напевал песенку «про морж у », и удивился, что Мик ее не знает. Мик захотел узнать.
Симка, сперва запинаясь от неловкости, начал декламировать строчки. А потом осмелел и вторую половину песенки (ту, что придумал во время заплыва) уже пропел. Мик, закидывая голову, рассыпчато смеялся. Последний куплет спели еще раз, уже вдвоем:
Дед в этот день был тоже весел и бодр. Он даже казался моложе, чем вчера – подтянутый такой, в белой рубашке под пиджаком, побритый. Словно заранее ждал чего-то хорошего. Мурлыкал под нос и совсем не кашлял.
– Дед, мы тебе принесли… кое-что… – загадочно произнес Мик. И оглянулся на Симку. Тот, задрав подол, выволок мятые листы.
– Вот…
– Что это? – Станислав Львович почесал согнутым мизинцем бровь.
– Гумилев… – пробормотал Симка и почему-то сильно заробел. – Поэма «Мик»… Мы подумали: может быть, вам интересно…
– Ничего себе, «может быть»! Я эту вещь раньше никогда не читал!.. Но откуда она у вас?
– От Норы Аркадьевны, – вздохнул Симка. – Она прислала… в последнем письме.
– Понятно… – Станислав Львович осторожно взял тетрадь в ладони (покачал даже, будто пробуя на вес).
– Но это только почитать, а не насовсем… – виновато сказал Симка.
– Разумеется, разумеется…
– Дед, ты смотри никому ни слова… – строго, словно маленького, предупредил Мик.
Станислав Львович глянул на внука сверху вниз.
– Это ты мне говоришь? – От такого тона и взгляда Симка уменьшился бы в два раза. Но Мик только хихикнул.
– Симка, пошли! Там, наверно, уже высохло…
Закрученная на бревне фанера и правда высохла. Долго вытаскивали кусачками гвозди. Мик при этом чертыхался сквозь зубы, а Симка пыхтел. Снятый фанерный лист слегка развернулся, но было понятно, что при новом скручивании он не окажет сопротивления.
Мик приволок из сарая длинную рейку. Надо было прибить к ней кромки фанеры – сшить трубу. Делали это снова на бревне. Труба сшилась охотно и быстро (Мик умел работать молотком, Симка даже позавидовал). Но тут до обоих работников дошло: чтобы стянуть готовую трубу с бревна, сначала необходимо снять бревно с козел.
Поднатужились. Но, как и вчера, силенок оказалось маловато.
Звать деда Мик не хотел: во-первых, он читает, не следует его отвлекать, а во-вторых, вредно же ему ворочать тяжести…
К счастью, появилась на дворе Алёна. Она была девица крепкая, втроем сняли бревно и поставили торчком. Затем, перебирая руками, стали поднимать трубу – выше, выше и наконец уронили в траву (а заодно и бревно – чуть не на Алёну). Мик с удовольствием постукал по гулкой трубе кулаком.
– Что это вы такое смастерили? – заинтересовалась Алёна.
– Орудие, – сказал Мик.
– Вот мама даст тебе «орудие». Во что штаны превратил за одни сутки…
Штаны, вчера утром сверкавшие белизной, сегодня были серыми и пятнистыми. Как и положено настоящей парусине, побывавшей в штормах.
Мик сказал, что не в штанах счастье. Алёна сказала, что он дурень, и ушла. Она была спокойная и добрая. А Мик в этот момент запоздало сообразил:
– Ох, надо было раньше догадаться! Ведь внутри телескопная труба должна быть черная, чтобы лишний свет не отражался! Я читал…
Симка вспомнил, что и сам читал про это в «Занимательной оптике». Огорчился:
– Теперь то что? Не расклепывать же обратно…
– Можно выкрасить и так. Просунуться туда с кистью…
– А чем красить-то?
– У нас есть банка черной краски. Называется «печной лак». Сохнет очень быстро!
Мик был человек дела. Тут же притащил из сарая жестяную, с черными подтеками банку и кусок мешковины. Тряпку намотал на палку.
– Вот! Будем макать и мазать!
– Мик, давай разденемся, – мудро предложил Симка. – Если перемажемся сами, как-нибудь отмоемся. А штаны и рубахи фиг отстираешь от этого лака.
Они остались в трусиках и принялись за работу. Хватило ума начать не с края, с середины. Мик обмакнул самодельную кисть в банку, вытянул ее вперед, как шпагу, съежил узкие плечи и ринулся в трубу, словно в глотку удава. Симка слышал, как он там возит мешковиной с краской по фанере и поет:
Несколько раз он все же выбирался «наружу », чтобы погрузить в банку «мазилку». И хотя он вылезал задом наперед, можно было подумать, будто он проделал свой путь через покрашенную часть трубы.
Несколько раз он все же выбирался «наружу », чтобы погрузить в банку «мазилку». И хотя он вылезал задом наперед, можно было подумать, будто он проделал свой путь через покрашенную часть трубы.
Симка всякий раз говорил:
– Давай теперь я…
– Подожди! Ты будешь с другого конца.
Наконец настала Симкина очередь. И он сразу понял, что такая работа – не сахар (и подивился мужеству Мика). Фанера стискивала со всех сторон, локти нельзя было согнуть, палка с пропитанным краской тампоном не слушалась. К тому же печной лак отвратительно вонял. Если бы не стыд перед Миком, Симка плюнул бы на это дело. Но он не плюнул. Как и Мик, раком выбирался из трубы, обмакивал тряпку и нырял снова в черную пасть…
К счастью для Симки краска кончилась и работы на его долю досталось меньше, чем Мику.
Решили, что сгодится и так. Тем более что краски все равно больше не было. Поглядели друг на друга. Мик захихикал, а Симка с грустной ноткой сказал:
– Тебя не надо отмывать. Лучше докрасить окончательно. И получится настоящий черный Мик.
– Лучше тебя выкрасить…
– Меня-то зачем? Это ведь ты Мик , а не я.
– Я не настоящий, – вздохнул Мик.
– Покрасить, и будешь настоящий. Сразу можно в Африку…
– Тогда уж поскорее. От маминой взбучки… Тебе хорошо, мамы дома нет…
– Уж куда как хорошо, – сразу опечалился Симка.
Мик тут же увял:
– Ну, я это… я не так хотел сказать. Сим, не обижайся…
– Да ладно, – великодушно простил его Симка. – Смотри, Станислав Львович идет.
Дед Мика подошел, оглядел «маляров», подбоченился. В его взгляде не было теперь никакого намека на «бельмастость», а было веселое ехидство.
– Жил когда-то в Голландии знаменитый художник Иероним Босх. Страсть как любил живописать сцены ада. Вы бы ему очень пригодились для натуры.
– Зато мы покрасили внутри трубу! – похвастался Мик.
– Понятно. Дело ваше – труба… Стоять и не двигаться. Ждать меня. За попытку к бегству кара будет двойная… – И Станислав Львович удалился.
– Интересно, что за кара? – спросил Мик, пряча за беспечностью тона беспокойство.
– Адекватная обстоятельствам, – пожал плечами Симка. И тоже постарался сохранить беззаботный вид.
Станислав Львович вернулся с четвертинкой и куском ваты. Уловив брошенный на четвертинку взгляд Мика, он усмехнулся:
– Это не то, что ты думаешь. Это скипидар.
– Я больше не буду! – изобразил панику Мик (чтобы скрыть панику настоящую).
– Цыц!.. Если будете стоять смирно, щипать не станет. А если попадет под хвост – сами виноваты. Ну-ка…
Дед оттирал их минут пятнадцать. Потом закупорил остатки скипидара комком ваты и скомандовал:
– А теперь брысь на запруду! Смывать все ароматы!
Хорошо, что на запруде никого не оказалось. А то бы их наверняка прогнали за скипидарную вонь. Симка и Мик отмывались долго. А потом еще плескались и бултыхались просто так, для удовольствия. Перекидывались мячом…
Выбрались наконец, отжали на себе трусики, разлеглись на песчаном пятачке. Солнце жарило спины.
Оно стояло высоко, горячее июньское солнце, но время было уже послеобеденное. Это и понятно. Ведь проснулись-то Симка и Мик поздно, а потом, до «телескопных» забот, было еще немало дел. Во-первых, позавтракали пшенной кашей, которую Симка принес от тети Капы в кастрюльке. Затем навестили маму и Андрюшку в больнице. Узнали от мамы, что «теперь уж совсем скоро», и по дороге Симка забеспокоился:
– Мама вернется, а в доме… будто после Куликовской битвы. Знаешь что? Ты иди домой, займись там всякой подготовкой с трубой, а я приду, когда приберусь. Лучше заранее порядок навести, чем в последний момент… – Он не любил, если что-то виснет на душе.
Мик сказал, что приберутся они вдвоем, это будет быстрее в два раза.
Взяли дома канистру и тележку, отправились на колонку. По дороге встретили Фатяню. Такое вот совпадение – он попадался на пути чуть ли не каждый день, будто по заказу!
– Ну, как? – спросил Симка по-приятельски.
– Зачислили. Куда надо…
– Нашими стараниями! – Симка выставил вверх палец с бледным следом чернил. – Мик, тоже покажи.
Показал и Мик.
Фатяня сказал с серьезностью:
– Вы, парни, молотки. Не забуду. С меня магарыч.
– А это что? – не понял Мик.
– Это… Ну по-восточному вроде как гонорар. То есть вознаграждение за труды.
– Да ладно тебе, – отмахнулся Симка. – Палец макнуть что за труд…
Фатяня увесисто пообещал:
– Стану стармехом, буду вас бесплатно возить на своем теплоходе.
Он сходил с Миком и Симкой до колонки, помог довезти канистру, отнес ее по лестнице до самой двери. Потом сбежал по ступеням и окликнул снизу:
– Зуёк, на минутку!..
Скатился вниз и Симка.
– Чего?
Фатяня сказал вполголоса:
– А этот твой Мик, он откуда и кто? Что за пацан? До вчерашнего дня я его не встречал.
– На Заовражной улице живет.
– Видать, вы друзья?
– Ага… то есть да, – машинально сказал Симка и неловко замолчал. Можно ли называться друзьями после такого короткого знакомства?
– Повезло вам… На вас на двоих глядеть хорошо.
– Почему? – скованно сказал Симка.
– А вот… Вы шагаете рядышком, будто один человек, дружно так. Будто на одном моторе… Всегда мне хотелось такого вот дружка, чтобы рядом. Да все как-то… Ладно, удачи вам…
На кухне Мик спросил:
– Почему он зовет тебя так? «Зуёк»?
– Прозвище такое, из-за фуражки. Значит «северный юнга»…
– А-а! Хорошее прозвище.
Но после Мик никогда не звал Симку Зуйком. Это имя оставалось для школы и для улицы…
Да, Мик был человек умелый и работящий. Они лихо вымыли в комнатах и на кухне полы, а потом и посуду – две тарелки, два стакана и ложки. Протерли на столах клеенки, смахнули пыль с подоконников, разложили по местам раскиданные вещи. Мало того, Мик предложил сбегать в лог за цветами. Там вблизи Туреньки были лужайки, где росли крупные, как на лугах, ромашки.
Симка засомневался:
– Мама ведь еще не сегодня…
– Ну и что? Ромашки целую неделю стоят как свежие!
Сбегали, нарвали, поставили в литровую банку. И лишь тогда отправились к Мику – возиться с трубой.
…Пришло время обеда, и сейчас, у запруды, они оба ощутили, что голодные до жути.
– Я готов съесть моржу . В невареном виде, – сказал Симка.
– Если Алёна не даст нам чего-нибудь, я сглодаю трубу, – пообещал Мик.
Алёна дала окрошку и яичницу. А потом еще по кружке молока. Такое молоко с краюхой уже само по себе – целый обед.
Они вывалились из-за стола и, постанывая от сытости, спустились на двор. Конечно, работать не хотелось. Но работать было надо. Мик сказал, что через два-три дня (то есть ночи) Луна «превратится в сплошное новолуние, и тогда фигушки что на ней разглядишь».
– У нее такой характер, я ее знаю…
Луна и сейчас демонстрировала свою готовность «превратиться в новолуние». Она висела над забором среди бела дня, в солнечном небе, и размером была меньше половины.
К счастью, появился Станислав Львович, начал помогать. На ходу придумывал, что как устроить. Одно слово – инженер. Прибил к внутренней стороне у среза трубы несколько брусочков, чтобы закрепить на них объектив. Ручной дрелью просверлил в них дырки, а потом – и в пластмассовой рамке линзы. Отыскал в кладовке несколько болтов с гайками. И вот объектив заблестел на трубе, словно это был настоящий телескоп в обсерватории.
Сложнее обстояло дело с окуляром. Но Станислав Львович и здесь нашел выход. Полукругло опилил и приладил на другом конце трубы кусок доски, просверлил в нем отверстие сантиметров пять шириной. В него вставил отрезок дюралевой трубки от оконного карниза. Иначе бы не хватило фокусного расстояния и нельзя было бы его регулировать.
Мик и Симка всадили в трубку Сонино стеклышко, закрепили бумажными прокладками. А дед в это время заделал кусками картона пустые места рядом с доской.
Вот и все! Можно было испытывать новый астрономический прибор!
Бревно снова положили на к о злы, а поперек бревна – телескоп. Решили навести его на Луну. Хотя и бледная, дневная, но все-таки… Однако Луна – то ли от смущения, то ли из вредности – уже спряталась за кромкой забора. Тогда направили объектив на верхушку высоченного тополя, что рос далеко за логом. Сперва ничего не было видно. Но Симка шевелил, шевелил окуляром, и вдруг в обрамлении радужных пятен возник яркий тополиный лист! Будто перед самым носом!
– Смотрите!
Мик посмотрел. Восторженно выдохнул:
– Вот это да… Дед, погляди.
Тот поглядел и покивал:
– Впечатляет. Ночью можно будет, наверно, разглядеть и что-нибудь космическое. Особенно при некоторой доле воображения…