— Повторю диагноз. Хронический плеврит травматического происхождения. Общее истощение. Остаточные явления дистрофии. Из самой дистрофии вы его вытащили. Ну, и ещё немного по мелочам. Динамика положительная. Прогноз благоприятный.
— Спасибо.
— Не за что, Фредди.
— Выздоровление полное? — спросил Джонатан.
— Да, — твёрдо ответил Аристов.
— Рецидив?
— В случае повторного избиения и аналогичных условий! Глупый вопрос, Джонатан. Самая залеченная рана не даёт иммунитета от пули.
— Резонно, — Фредди очень похоже передразнил Джонатана, заставив всех улыбнуться. — Юри, эта психа точно не полезет?
— У неё одна забота, Фредди. Чтобы не полезли к её сыну. Да и бывает она нечасто. Ей ехать издалека, а с деньгами там… Я же сказал, Фредди.
— Всё, понял, — Фредди даже руки поднял ладонями вперёд.
— Ты ему скальпель покажи, Юри, — посоветовал Джонатан.
— Обойдётся, — строго ответил Аристов. — А о Ларри что ещё могу сказать? При его болезни важнейший фактор — это желание выздороветь. Он хочет.
Джонатан кивнул и встал.
— К выписке мы приедем, а может, и раньше заглянем.
— Заглядывайте, — кивнул Аристов.
— А может, и ты к нам заглянешь, Юри, — Фредди встал и поставил стул на место. — Занятие тебе мы найдём. Не заскучаешь.
— Конечно. Повторный осмотр в домашних условиях, — невинно улыбнулся Аристов.
— Точно. У каждого на своё дело руки чешутся, — согласился Фредди, выпихивая в коридор онемевшего на мгновение Джонатана. — Всё. До встречи, Юри.
— До встречи, — сказал Аристов уже закрывающейся двери.
* * *
Внезапно наступила осень. Как-то сразу в одну ночь натянулись тучи, посыпал мелкий холодный дождь. Эркин теперь начинал день с того, что растапливал печь, а уже потом плиту. Не зажигая лампы, не трогая штор, он босиком в одних трусах возился у топки. И просыпалась Женя теперь не по будильнику, а от пристукивания входной двери, когда Эркин уходил за водой и дровами. Дни шли незаметно, и один был похож на другой. Утренние хлопоты и вечерние рассказы Эркина о Бифпите и олимпиаде, стук пишущих машинок и щебет Алисы, с упоением играющей в щелбаны, мятые замусоленные кредитки, гордо выкладываемые Эркином на комод… И Женя как-то не сразу заметила, что Эркина что-то тревожит. А заметив, решила, что он просто устаёт на работе.
— Эркин, давай тарелку, я тебе ещё положу.
— Я сыт, Женя, правда.
Но Женя отобрала у него тарелку и положила ещё картошки с мясом.
— Вот, ешь.
Он кивнул и углубился в еду. Каждый раз теперь вечером Женя накладывает ему двойную порцию. И вообще… а он… Эркин вздохнул и сразу поймал на себе встревоженный взгляд Жени. Придётся говорить, объяснять. А что он может объяснить? Ведь ничего же нет, так только…
Пока он ел, Женя уложила Алису, налила ему чаю. Эркин выскреб тарелку и отодвинул её от себя, наклонился над чашкой, скрывая лицо.
— Что с тобой, Эркин? Что-то случилось?
— Нет, Женя, — он покачал головой и с усилием поднял на неё глаза. — Пока нет. Но… я не знаю, как объяснить, но… плохо будет, — и опять стал разглядывать свой чай.
— Плохо? — недоумевающе переспросила Женя.
— Да. Я не знаю, я… чувствую. Что-то будет, Женя. И Андрей говорит, — Эркин наконец оторвал взгляд от чашки и посмотрел на Женю. — Может… может, мы уедем, Женя?
Женя медленно кивнула, и он подался к ней.
— Ты согласна, да? Женя?
— Уедем, — тихо сказала Женя. — Но… но ты подумал, куда? И как? Всё бросим?
— Зачем бросать? — удивился Эркин. — Что сможем, возьмём с собой.
Женя вздохнула.
Ой, Эркин, ты думаешь, это так просто?
— Ничего, — Эркин взял её за руки, озорно улыбнулся так, что Женя невольно засмеялась в ответ. — Женя, мы… мы с Андреем всё разузнаем, подготовим. И уже тогда… Андрей тоже поедет, хорошо?
— Конечно, ведь он твой брат.
Эркин молча ткнулся лбом в её руки.
— И куда мы поедем?
— Мы ещё поспрашиваем с Андреем. Надо, чтоб и работа была, и… и чтоб спокойно было, — он рывком поднял голову. — Ты, ты только будь осторожней, Женя. Хорошо?
Женя молча кивнула. Эркин нагнул голову, потёрся лицом о её руки и выпрямился, медленно разжал пальцы.
— Я напугал тебя, Женя?
— Нет, — Женя подвинула к нему конфеты. — Знаешь, Эркин, я два года здесь живу, скоро три будет, а до этого я много переезжала, — она усмехнулась. — Я знаю, что это такое. Всё бросала. Сумку на плечо, чемодан в одну руку, Алису на другую и… вперёд. Куда глаза глядят.
— Женя, — он быстро проглотил чай, едва не поперхнувшись. — Мы не так уедем. Вот разузнаем всё, договоримся заранее. Да… да съездим туда, всё подготовим, и уже тогда ты с Алисой поедешь.
— Хорошо, — кивнула Женя. — Вы тоже будьте осторожны. И ты, и Андрей.
— Мы осторожны. Женя… — он замялся, — я видел, тебя провожал, ну, этот, ты говорила о нём.
— Рассел? — подсказала ему Женя.
— Да. Женя, ты… ты не спорь с ним. Он опасный. Я… я видел его с теми. Из своры.
— Они все опасные, — Женя встала, собирая посуду, погладила его по плечу. — Спасибо, милый, я буду осторожна.
Эркин кивнул, успев коснуться губами её руки. Женя ушла на кухню, а он остался сидеть за столом. Не хотелось вставать, вообще двигаться. Женя согласна уехать. Но куда? С кем ни заговори, у всех одно. Работы нет, беляки жмут. И здесь… Платят всё меньше, на станции стало ещё хуже. Полиция гоняет. Раньше они сами ходили, искали работу, а теперь… выгородили им у ворот… загончик. И вот стоят они по утрам, ждут, пока не придут беляки и не наймут. Как… как на торгах. А в городе работы совсем нет. На рынке… шакалить только. Что же делать? Куда бежать?
Он тяжело встал и пошёл в кладовку. Женя домывала посуду и расставляла на сушке. Он постоял в дверях, глядя на неё.
— У тебя двойная завтра?
— Да, — ответила, не оборачиваясь, Женя.
— Я провожу тебя. Ну, там встречу и до дома. В десяти шагах буду идти, не ближе. А тебе спокойнее.
Женя вылила грязную воду в лохань, вытерла руки и повесила полотенце. Эркин молча ждал её ответа. Она подошла к нему и обняла. Привстав на цыпочки, поцеловала в щёку. И он не смог не обнять её.
— Спасибо, Эркин, но мне спокойнее, когда я знаю, что ты дома. С Алисой.
Он вздохнул и поцеловал её в висок.
— Хорошо, Женя. Как ты скажешь, — и желая пошутить, закончил по-английски: — Слушаюсь, мэм.
Он добился своего: Женя засмеялась. И ещё раз поцеловала его.
— Спасибо, милый.
Они стояли, обнявшись, пока Женя не вздохнула:
— Поздно уже.
— Да, — он сразу разжал объятия. — Да, Женя. Спокойной ночи, так?
— Спокойной ночи, — улыбнулась Женя.
Эркин ушёл в кладовку, вытащил и развернул постель, разделся и медленно вытянулся на перине, завернулся в одеяло. Может, и обойдётся всё. Найдут они с Андреем подходящее место. Переедем туда и… и заживём. И впрямь погано здесь становится.
Рассел медленно закрыл книгу и откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы на затылке. Всё-таки он прав. Он победил в этом споре. Но спор заочный, и, побеждённый, к сожалению, никогда об этом не узнает. Как он и говорил, их рассудила жизнь. Развязала узел и завязала новый…
…Они идут по коридору. Матовые лабораторные двери без табличек. Кому надо — тот знает, а кому не надо — тому здесь делать нечего. Пористый пластик пола делает шаги бесшумными, как во сне.
— Денег у меня нет.
— Я слышу это, отец, каждый раз.
— Но на этот раз их действительно нет. Ничего нет.
— Многообещающее заявление. А что-нибудь у тебя есть?
— Да. Долги.
Он даже останавливается от неожиданности, и отец, не оборачиваясь, уходит. Он догоняет и подстраивается. И молчит. Отец никогда, ни при каких обстоятельствах не брал в долг. И никому никогда не одалживал. И того же требовал от него. Всегда.
— Отец, ты шутишь?
— Нет, — резко бросает отец.
— Отец… и много? Большие долги?
— Это не твоя проблема.
— Хорошо, но… — он хочет предложить помощь, но на ходу меняет фразу. — Зачем тебе это понадобилось?
— Это моя проблема.
Но всё-таки отец замедляет шаг и нехотя начинает объяснять:
— Я закупил материал для исследований. Это оказалось слишком дорого.
— С каких пор ты закупаешь материал на свои деньги? И почему ты не обратился ко мне?
— Я сказал, что это не твои проблемы.
Отец останавливается перед глухой железной дверью в конце коридора и начинает её отпирать. Ключ-печатка, сейфовый ключ, предохранитель… однако, мощное сооружение. Он повторяет это вслух.
— Я не могу рисковать, — отмахивается отец. — Входи.
Отец пропускает его, тщательно запирает дверь, и несколько мгновений ожидания в полной темноте. Он слышит тяжёлое болезненное дыхание нескольких людей и начинает догадываться. Отец включает свет. Стандартный лабораторный блок из лаборатории, соединённой с холлом и камерой для материала, отделённой решетчатой стеной. В камере… он подходит поближе. Да, камера автономная, со своей канализацией. На полу тонкая циновка. И сколько тут особей? Пятеро? И, чёрт возьми, все спальники!
— Отец?!
— Да, — отец роется в шкафу, достаёт банку сухой смеси, раскладывает смесь по мискам и заливает водой из крана. На ложку смеси две кружки воды. — Да, на них ушли все деньги. А сейчас они прожирают мою зарплату.
Отец подходит, и они, стоя рядом, рассматривают через решётку тёмные обнажённые тела. Два негра, трёхкровка, мулат, метис. Но…
— Но это же сумасшедшие деньги, отец!
— Без тебя я бы этого не заметил.
— Зачем это тебе?
— Я хочу выяснить некоторые вопросы.
Тяжёлое хриплое дыхание, судорожные подёргивания, закаченные в полуобмороке глаза.
— Я специально купил разного возраста. Хочу проследить закономерность.
— И что ты с ними делаешь?
— Наблюдаю и фиксирую. Два пали. Проанатомировал.
— Болевой шок?
— Если бы это были люди, я бы поклялся, что суицид. Редкий способ самоудушения. А здесь… — отец пожимает плечами.
Он снова рассматривает спальников. И наталкивается на ненавидящий бешеный взгляд. А этот… ого?!
— Отец, это что, просроченный?
— Да. Двадцать пять полных.
— Он-то тебе зачем?
Отец улыбается.
— Мне интересно, сколько он протянет. Такой, понимаешь ли, активный.
— Отец, это всё исследовано в питомниках.
— Я их сейчас осмотрю и накормлю. А потом поговорим.
Отец достаёт и собирает дубинку-разрядник. Длинный тонкий стержень с шипастым шариком на конце и толстой рукояткой-футляром. Нажимает кнопку, проверяя заряд. С шарика слетают голубые искры.
— Тебе помочь?
— Я ещё справляюсь.
Отец отпирает решётку. Становится очень тихо, потому что спальники затаили дыхание.
— Уже не кричат?
— Отучил, — отец взмахом дубинки приказывает крайнему слева встать и выйти.
Он смотрит, как с трудом поднимается и, широко расставляя ноги, выходит молодой — лет девятнадцати, не больше — негр. Что-то хрипит, умоляет не трогать его, но, повинуясь взмаху дубинки, залезает и ложится на лабораторный стол. Отец быстро пристёгивает фиксирующие ремни и начинает работу, не обращая внимания на сдавленные всхлипы и стоны, делает записи. Гениталии воспалены и болезненны, это же и так видно. Ему становится скучно, и он отворачивается, рассматривая неуютный лабораторный холл. Зачем это отцу? Весь процесс уже давно описан, обе стадии известны. Процент летальности тоже. Зачем? Дикий нечеловеческий вскрик заставляет его вздрогнуть и обернуться к отцу. А, пункции семенной жидкости. И не катетером, что тоже весьма болезненно, а шприцем, прямо из семенника. И тоже, в принципе, ничего нового дать не может. Ударом по лицу отец заставляет негра замолчать, заканчивает осмотр, отстёгивает ремни и рычагом наклоняет стол, скатывая спальника на пол. Тот лежит, вздрагивая всем телом. Плачет, что ли?
— Ты хотел помочь, — отец улыбается. — Поставь ему миску вон там. И посмотри, что будет.
Он пожимает плечами и выполняет просьбу. Это тоже известно. Болевая деградация. Распад личности. Да, увидел или учуял, ползёт к миске. Нет, не стал лакать, взял в руки и пьёт через край. И остатки выбирает рукой, а не вылизывает. Второй, третий, четвёртый… Всё одно и то же. Крики, захлёбывающиеся после ударов по губам. А ведь бьёт отец несильно, без крови. И разрядник ещё ни разу в ход не пустил, только держит всё время под рукой. А дверь камеры каждый раз запирает и снова отпирает. Да, без лаборанта, это сильно затягивает процесс.
— Возьми, — отец даёт ему второй разрядник. — Подстрахуешь меня.
Да, с просроченными надо осторожно. Они непредсказуемы. Недаром спальников старше двадцати пяти держать запрещено. Но этот сейчас тихий, даже несколько заторможенный. В отличие от остальных ни о чём не просит. И молчит. Хотя отец специально трогает болевые точки. Чувствительность понижена? И к миске не пополз, пошёл. Явно ведь через боль.
— Что-то он тихий сегодня, — отец подмигивает ему. — Не иначе как тебя испугался.
Грязные миски летят в раковину. Отец быстро обмывает их и оставляет сохнуть, вытирает руки.
— Анализы потом. А теперь поговорим.
В холле угловой жёсткий диван и маленький столик. Они садятся и не рядом, и не напротив. Отец закуривает и бросает на столик пачку сигарет. Он кивает и достаёт свои.
— Зачем это тебе, отец?
— Мне интересно. Первое. Насколько неизбежна летальность. Второе. Какие изменения в психике. И третье. Обратим ли процесс.
— Что?!
— Ну да, — отец довольно смеётся. — Можно ли перегоревшего спальника сделать опять рабочим.
— И спальника нормальным, — иронически заканчивает он фразу.
— Нет, это уж доказано, процесс необратимый. А вот здесь… здесь я хочу ещё кое-что попробовать.
— А просроченный тебе зачем?
— Хочу проследить все стадии. И психику.
Он задумчиво кивает.
— А меня зачем вызвал? Наладить аппаратуру?
— И это, — кивает отец. — И я думал, ты заинтересуешься этим аспектом.
Он пожимает плечами.
— У меня своя работа, отец. Но… если тебе нужно протестировать их… В принципе я не против, хотя ничего нового… Да и реакции у них сейчас неадекватны. А просроченный… сколько у него?
— Второй месяц пошёл. Я купил его на Рождество.
Он кивает. У просроченных горячка долгая. Но отец рискует.
— Ты рискуешь, отец.
— Это моя проблема. Я хочу подержать его подольше. Ты когда-то утверждал, что срок произволен. Вот и проверим. Спорим, не протянет и полугода? — смеётся отец.
И он срывается.
— При таком содержании они все попросту сдохнут, не успев перегореть. Какая закономерность, чёрт возьми, при одноразовой кормёжке?! Да, психика сорвана, да, болевая деградация, но тело-то у них здоровое. Все наши воздействия, облучения и прочее — это воздействие на мозг.
— Нарушение сперматогенеза тоже… мозговое? — насмешливо улыбается отец. — Ты в чём-то прав, но всё проверяется опытом. Жёстким опытом.
Они долго отчуждённо молчат. Он разглядывает через решётку спальников. Судороги утихли, глаза закрыты. Все лежат как положено: на спине, руки за головой, только ноги разведены чуть шире обычного.
— Ты не приковываешь их?
— Незачем. И на оправку сами встают. Не буду же я с ними сидеть круглосуточно. У меня есть работа, а это так… в личное время.
— А если просроченный начнёт буйствовать?
— "Если" не научная категория.
И он упрямо повторяет:
— Зачем тебе это? Чтобы спальники дольше работали?
— Это побочный, но желательный эффект. Интересно, можно использовать как основание для финансирования. Спасибо.
— Отец, ты видел облучённых белых?
— А это уже неинтересно, — отец гасит сигарету. — Принцип воздействия на мозг один и тот же. Ты умён. Да, я хочу проверить и это. Обратимость психических процессов. Если десять лет — срок естественного угасания тормозного плеча, то…
Отец обрывает фразу, но он и так уже всё понял. То столь же естественное угасание возбуждения… Сексуальная активность, переходящая в агрессию. Спальников обрабатывают к четырнадцати, и к двадцати пяти… да, всё понятно. Плюс накопленная мышечная масса…
…Рассел медленно опустил на стол руки, накрыл ладонями книгу. Да, всё-таки он был прав. Здоровое тело. Спальника надо убить, сам он не умирает. И что теперь? Удивительно, как индеец продержался столько времени. Да, если считать с декабря, скоро десять месяцев. Приступы… чего? У перегоревшего спальника атрофируется сексуальная активность и остаётся агрессия в чистом виде. Если, конечно, выживет, что очень большая редкость, уникальное исключение. А у просроченного? То же самое. Так что этот парень не насильник, а убийца. Приступ бешенства, требующий немедленно бездумной разрядки. Как у того просроченного. Что ухитрился так придушить всех своих сокамерников, что никаких следов борьбы. Будто они так и лежали, пока он их душил одного за другим. А его самого пришлось пристрелить: кидался на решётку, не давая войти в камеру, сумел поймать и переломить пополам разрядник. Отец был в отчаянии: повторить эксперимент не на что…
…Постаревшее обмякшее лицо, нервно дрожащие пальцы с сигаретой.
— Ты можешь это объяснить, Рассел? У него уже кончились боли. И у остальных. Это не болевой шок.
— Депрессия у них кончилась?
— В принципе, да. Лёгкая заторможенность, не больше. Они были послушны, но… но почему они не сопротивлялись?
— А если они сговорились, отец?
— О чём? Чтобы их убили?
Он пожимает плечами.
— Форма оригинальная, не спорю. А суть…
— Самоубийство?! Чушь! Инстинкт самосохранения превалирует в любых условиях. Конфликт исключён. Я специально кормил их по одному и болтушкой, чтобы не сцепились из-за еды. Нет, это какая-то нелепость.
— Ладно. У тебя будут неприятности?
Мои проблемы, — отмахивается отец. — Мне надо понять…
…Рассел встал, убрал книги, выключил лампу и подошёл к окну.