— Решка, — сказал он, поглядев на нее.
— Один из двух вариантов, — заметил Герти, — Несложно догадаться.
— Киньте миллион монеток, мистер Уизерс. Киньте миллион монеток одновременно. И посмотрите, что выпадет.
— То есть, вся невозможность создания человекоподобного автоматона упирается в то, что вы пока не можете подкинуть так много монеток?
— Суть проблемы глубже, а сама проблема имеет куда более сложную структуру, но в целом можно выразить это и так. Для того, чтоб у автоматона появилась хотя бы гипотетическая возможность симулировать мыслительный процесс, требуется программа необычайной сложности и объема. К примеру, наша лучшая модель автоматона-садовника на данный момент имеет программу, которая, если ее размотать с валика, составит в длину где-то сто двадцать ярдов[56]. И это на специальной тончайшей рисовой бумаге. Этой программы хватает садовнику, чтобы выполнять нехитрые операции по прополке и подрезке, но даже с ней он не в силах различать, к примеру, дни недели. Можете себе представить объем, необходимый для того, чтоб автоматон стал разбираться в социальном устройстве человеческого общества и действовать нужным образом?
— Ну а если, допустим, это ограничение может быть обойдено? Возможно ли создание подобной программы, если объем перестанет быть критическим фактором?
Мистер Коллуотер задумался. Мысль его была глубока и перекатывалась по лбу парой морщин подобно океанским волнам.
— Разумеется, подобной программы не существует. Но есть некоторые… скажем так, наработки в этой области. Ничего особенного, лишь фонтанирование теоретической мысли, обычное среди нашей ученой братии. Некоторые основополагающие концепции разработаны еще Джорджем Буллем[57] в старую эпоху. В свое время их дополнил и углубил Джон Венн[58], причем сделал несколько фундаментальных открытий в этой области. И еще этот молодой человек, как его… Рассел. У него была пара весьма любопытных предположения из области логики[59].
— То есть, это возможно? — нетерпеливо спросил Герти.
Мистер Коллуотер досадливо поморщился, даже плечо дернулось.
— Это теоретически допустимо, и только. Повторяю — теоретически. Но это не значит, что подобный автоматон на самом деле может быть создан. По крайней мере, не на нашей фабрике. До того момента, когда мы сможем создавать мыслящих автоматонов или, по крайней мере, столь сложных, чтоб походить на людей, пройдет… не знаю, может сотня лет.
— Раз допустимо, значит, это возможно, — твердо сказал Герти, — Это то, что мне требовалось узнать. У меня есть еще один вопрос.
— Слушаю.
— Если такой автоматон будет создан в ближайшее время, каким образом его можно будет отличить от человека?
Мистер Коллуотер молча уставился на Герти.
— Вы, кажется… э-э-э… излишне всерьез воспринимаете возможность существования столь сложного автоматона. Я сказал вам всего лишь о том, что теоретически возможность его создания не закрыта. А вы уже требуете метод отличать его от человека. Это… кхм… весьма, я бы сказал, поспешно с вашей стороны.
— Не обращайте внимания, — отмахнулся Герти, — Считайте это теоретическими изысканиями. Разумеется, подобного автоматона не существует. Каким методом следует воспользоваться, чтоб обнаружить автоматона, который по всем признакам внешне неотличим от человека?
Мистер Коллуотер достал из кармана портсигар, в задумчивости покрутил его и даже достал папиросу. Потом спохватился, и спрятал его обратно.
— Вы, по всей видимости, очень увлеченный человек. Это похвально. Наука автоматизации движется как раз усилиями увлеченных людей. Я не могу подсказать вам метод определения человека, мистер Уизерс. Единственное, я надеюсь на то, что ваша увлеченность не подскажет вам того метода, что применять недопустимо. Я говорю о методе Тьюринга.
— Кто такой этот Тьюринг? — не понял Герти, — Он разработал метод, как отличить человека от автоматона?
— Можно сказать и так. Юлиус Мэтисон Тьюринг, чиновник из Чхатрапура[60]. Он сделался печально известен несколько лет назад. Бедняга был психически болен. Одержим тревожными и навязчивыми состояниями. Тогда мы только начинали производство автоматонов, и слух об этом, вероятно, достиг Индии. Мистер Тьюринг окончательно повредился в уме. Вздумал, видите ли, что его окружают автоматоны, замаскированные под людей. Он тоже был по-своему увлеченным человеком и разработал собственный метод. К несчастью, он успел перейти к практическим испытаниям этого метода до того, как попал в руки врачей.
— И в чем заключался его метод? — в волнении спросил Герти.
— Мистер Тьюринг резонно рассудил, что в голове у автоматона должен быть механизм с валиком. Поэтому простейший способ отличить автоматон от человека — посмотреть, что находится внутри головы. Для этого он воспользовался револьвером Энфилда. И успел подвергнуть этому методу пять или шесть человек. С тех пор и появилось выражение «метод Тьюринга» или даже «тест Тьюринга», выражение, имеющее распространение преимущественно среди инженеров-автоматизаторов, печальное и вместе с тем ироничное. В переносном значении оно подразумевает совершение решительных действий, рожденных из неверной, хоть и по-своему логичной, предпосылки.
Герти побледнел.
— Такой метод не приходил мне в голову.
— Это хорошо, — сказал мистер Коллуотер, все еще глядя на него внимательно и настороженно, — Надеюсь, до него и не дойдет. Иногда люди увлекающиеся не сразу понимают, сколь далеко завели их собственные мысли… Во всем надо ценить меру.
— С этим не будет трудностей, — слабо улыбнулся Герти, прощаясь, — Мы в Канцелярии всегда очень осторожно относимся к подобным вещам.
???Возвращаясь в «Полевой клевер», Герти дважды чуть не угодил под локомобиль и один раз едва не оказался сбит гужевой повозкой, сам того не заметив. Новые мысли зудели беспокойно и навязчиво, крутясь на валике его разума, прокручивались бессчетное количество раз и сменяли друг друга.
Мистер Коллуотер не последний человек на фабрике «Братьев Бауэр», но он совершенно исключает возможность постройки человекоподобного автоматона в ближайшем будущем. Значит ли это, что он не посвящен в детали? Если мистер Иггис собран на фабрике, это значит, что к этому причастен или «Вестингхаус» или «Братья Бауэр», больше в Новом Бангоре никто не производит автоматонов. Возможно ли, что модель «мистер Иггис» собрана в атмосфере полной секретности и доступ к информации о ней имеют лишь лучшие специалисты? Это вполне объяснимо: трудно представить, какая поднимется паника в городе, узнай люди о подобном прожекте. Дьявольская машина в человеческой оболочке! Железо под живой плотью!
Потом Герти вспоминал зловещий «тест Тьюринга», и мысли его прекращали свой стремительный бег, невидимый валик снижал обороты. Может, так и начинаются душевные болезни? Этот мистер Иггис и в самом деле превратился для него в навязчивую идею. Что, если все это лишь шутки воображения? С чего он вообще взял, что мистер Иггис не человек? У него нет ни единого прямого доказательства. Мелкие чудачества в поведении могут быть объяснены сотней различных причин.
«Он не человек, — думал Герти еще минутой позже, — Я совершенно в этом уверен. На нем лишь маскировочная человеческая оболочка, внутри же он представляет собой нечто совершенно нечеловеческое. Что-то такое есть во взгляде его глаз. Не просто безразличное, но мертвое. Не может так смотреть обычный человек».
Ладно, если допустить, что мистер Иггис и верно собран на фабрике, как объяснить его присутствие в «Полевом клевере», да еще и в одиночестве? Кто отпустит свободно гулять по городу новейший образец?
Проверка! Образец проходит полевые испытания. Его специально отправили в Новый Бангор, чтобы оценить его способность выглядеть человеком! Экзамен на человечность! Или… От следующей мысли Герти едва не задохнулся.
Побег. Ну разумеется. Экспериментальная модель оказалась более человеком, чем ожидали инженеры, разрабатывающие ее узлы. Видимо, мысль о свободе является одной из основополагающих у человека, возникла она и у автоматона. Он попросту бежал с фабрики, считая себя свободным мыслящим индивидом, а не сложным автоматическим устройством. Вот отчего он снял номер в неброской гостинице и ждет, когда в порт зайдет корабль. Он хочет покинуть Новый Бангор, где его, конечно, разыскивают прежние хозяева.
Вот вам, кстати, и разгадка того, как из пустого места на острове появился мистер Иггис. Разумеется, он не жил в иных гостиницах, не прибывал кораблем или дирижаблем. Он действительно возник в городе из пустоты. В некотором смысле.
Забыв про холодный безразличный взгляд мистера Иггиса, Герти незаметно для себя преисполнился к соседу самым теплым уважением. Романтическая история нового поколения, что-то предельно современное и, вместе с тем, классическое, в духе старой мифологии. Извечное стремление разума к свободе, невозможность сдержать мысль, в чем бы она ни была рождена, в мягких человеческих тканях или сверкающих хромированных механизмах. Поэтика истории, внезапно открывшаяся Герти, заставила его смахнуть с глаз прочувствованную слезу.
Забыв про холодный безразличный взгляд мистера Иггиса, Герти незаметно для себя преисполнился к соседу самым теплым уважением. Романтическая история нового поколения, что-то предельно современное и, вместе с тем, классическое, в духе старой мифологии. Извечное стремление разума к свободе, невозможность сдержать мысль, в чем бы она ни была рождена, в мягких человеческих тканях или сверкающих хромированных механизмах. Поэтика истории, внезапно открывшаяся Герти, заставила его смахнуть с глаз прочувствованную слезу.
«А ведь даже я не видел в мистере Иггисе ничего выдающегося! — думал он, шагая пешком в гостиницу и глотая прокаленную на солнце пыль, — Смотрел на него, как мог бы смотреть на ставший слишком умным автомобиль, и только. А ведь он, по сути, титан духа, наследник и Спартака и Гефеста…»
Снедаемый новыми мыслями, Герти и сам не заметил, как вернулся в «Полевой клевер». И обнаружил, что там ничего не переменилось. По-прежнему возвышался возле входа жутковатый швейцар-поллинезиец, под взглядом которого тело невольно съеживалось само собой. По-прежнему приветствовал полковника Уизерса консьерж. И, разумеется, прежним же образом дверь номера семнадцатого была наглухо закрыта.
Проходя мимо этой двери, Герти всякий раз ощущал величайшее напряжение. Он чувствовал дыхание тайны, сквозящее через щели в рассохшейся поверхности, как голодный пес чувствует запах остывающей суповой кости, доносящийся с кухни. Тайна была возле него, достаточно протянуть руку. От близости этой тайны сводило зубы.
«Надо вызвать мистера Иггиса на откровенный разговор, — думал Герти, и сам же возражал, — Нет, до этого нельзя доводить. Я не знаю, как мыслит этот автоматон и чем руководствуется. Возможно, он уже приучен бояться людей и скрывать свою сущность. Узнай он, что я посвящен в его тайну, может выкинуть что-то неожиданное. Например, скроется бегством. Или… Интересно, а способен ли он причинить вред человеку? Если он сочтет, что я представляю угрозу для него, способен ли он будет ликвидировать эту угрозу? Нет, в этом деле спешить ни в коем случае нельзя. Не будем торопить события».
Но события сами собой требовали ускорения. Герти вынужден был признать, что основной причиной этого является его собственная финансовая недостаточность. А точнее, финансовая пропасть, в которую он погружался, не имея возможности хотя бы приостановить это погружение. Он не ел уже два дня. Все, что можно было продать или заложить, уже покинуло его багаж. За номер он не платил уже скоро как неделю, так что в любой момент можно было ожидать безобразной сцены с явлением констеблей и всякого рода неприятными вопросами. Тогда про мистера Иггиса ему придется забыть очень надолго. А вероятно, и навсегда. Четырнадцатого мая мистер Иггис покинет Новый Бангор и, Герти не сомневался в этом, никогда тут более не объявится.
Интересно, что предпримет автоматон, вырвавшись на свободу, никем более не сдерживаемый? Примется ли он удовлетворять тягу знаний, алчно черпая из сокровищниц человеческой мудрости в Европе, Азии и Новом Свете? Или же устремится к разгадке человеческой природы, усваивая все новое и новое касательно чувств и эмоций? А может, сперва ему требуется собрать некую эмпирическую базу?..
Герти представилось, как мистер Иггис покоряет свет.
Никем не узнанный, облаченный в извечный костюм в тонкую серую полоску, он появляется и там и тут, и вновь бесследно пропадает. Вот он участвует в раскопках Трои, любуясь совершенными по своей форме осколками давно минувшего прошлого. Вот покоряет арктические льды, бесстрашно глядя вперед сквозь свои толстенные стекла. Вот он с интересом разглядывает плоды технической выставки в Париже, а уже через день принимает кафедру богословия где-нибудь в бельгийском университете…
Мистеру Иггису можно только позавидовать. Он свободен, в том числе и от ограничений плоти. Ему ни к чему заботиться о слабом и несовершенном человеческом теле, ведь в его жилах течет не кровь, а машинное масло. Он не сковывает себя привязанностями и связями, ведь у него нет родни, а стремление по-человечески чувствовать, скорее всего, еще не развито в нем должным образом. Он волен странствовать по миру, открывая все новые и новые грани своего интеллекта, воплощение деятельного разума и, возможно, венец всего сущего, объединивший в себе две противоположные стихии…
Герти сжимал кулаки, раз за разом проходя мимо двери семнадцатого номера. Тайна была близка, но с тем же успехом она могла находиться на другом конце земного шара. У него все еще не было последнего доказательства. И, что хуже всего, он не представлял, каким образом это доказательство можно добыть.
Мыслям основательно мешал голод. Жалобы давно пустого желудка сделались столь громки, что заглушали голос разума, а в сочетании с ароматом тайны едва не сводили с ума. На третий день Герти с тоской вспоминал тушеную макрель, которую подавали на борту «Мемфиды» и жестоко корил себя за чрезмерную разборчивость.
Ситуация его оставалась патовой. Мистер Иггис не демонстрировал желания изменить свой привычный распорядок дня, и попасть к нему в номер нечего было и думать. Разумеется, если самолично не присвоить себе это право… Голод сделал Герти решительным.
«Какого черта, — подумал он, вскакивая с кровати, — Сделаю это, и точка. Вот тогда и посмотрим, что вы за фрукт, мистер Иггис…»
Ключ от семнадцатого номера достался ему на удивление легко. Целый день Герти отрабатывал план, и был готов к конфузу, однако сработало все так чисто и аккуратно, как бывает обыкновенно лишь на театральной сцене.
Герти, делая вид, что читает газету, замер возле стойки консьержа. В шкафчике за спиной того хранились копии всех гостиничных ключей, и шкафчик этот, как давно уже заметил Герти, хоть и был несгораемым, с массивным замком, редко запирался. Будь «Полевой клевер» гостиницей более высокого класса, за ключами следили бы не в пример серьезнее. Однако консьержу, вынужденному весь день напролет терпеть жару в душном холе, быстро надоело отпирать шкаф всякий раз, когда горничной требовался запасной ключ.
Герти требовалось только улучить момент, когда консьерж отлучится. Как только это произошло, он в два шага очутился у шкафа и распахнул незапертую дверцу. Сердце дребезжало на своем месте подобно копилке, набитой медными монетами. Но голод сделал Герти быстрым и решительным. Почти мгновенно он сорвал ключ под номером семнадцатым и быстро опустил его в карман. На опустевший крючок он повесил один из ключей от верхнего этажа. Консьерж нипочем не отличит одного от другого. Даже если обнаружит пропажу, не догадается, какой именно ключ пропал. На это Герти и рассчитывал. К тому моменту, как консьерж вернулся на свое место, он вновь непринужденно листал газету.
«Хорошо же началась моя карьера в Новом Бангоре, — думал Герти, сжимая украдкой в кармане ключ, кажущийся раскаленным, — Я начал с самозванства, а продолжил самой настоящей кражей. Браво, мистер Уинтерблоссом. Есть ли у вас планы на субботу? Быть может, перейдем к ограблениям или карточному мошенничеству?..»
Но голос совести был слишком слаб для того, чтоб звучать в полную силу. Отчасти его заглушал голод, отчасти стремление Герти докопаться все-таки до сути жильца из семнадцатого номера. Оба этих чувства боролись в его душе денно и нощно, и оба неизбежно оказывались равносильны. Любопытство может быть болезненным, он осознал это на собственном опыте. Еще каким болезненным… Стоило ему только отвлечься от невеселых мыслей о собственной судьбе, как они мгновенно переключались на мистера Иггиса. Он был пойман. Он знал, что не сможет оставить эту загадку неразгаданной. Он должен был знать…
???Запустив руки под кровать мистера Иггиса, Герти вытащил наружу вместительный пузатый саквояж. Саквояж был потертым, с поблекшим от времени кожаным брюхом, явно чем-то плотно набитым. Этот миг был самым тревожным. Нащупывая непослушными руками застежку саквояжа, Герти ощущал себя так, словно разряжал взведенную и готовую ко взрыву адскую машинку. В любой момент в коридоре могли раздаться мерные шаги мистера Иггиса.
Саквояж распахнулся. Герти двумя руками развел металлические челюсти, чтоб взглянуть на его содержимое. И сдавленно охнул:
— Святой милосердный Боже!..
Саквояж мистера Иггиса и в самом деле был битком набит. Стоило Герти щелкнуть язычком застежки, как наружу, шелестя, устремились банкноты. Самые настоящие деньги. Их было так много, что у Герти глаза полезли на лоб. Целая груда денег, самых настоящих фунтов стерлингов. Пахло от них так, как не пахнет ни от какой иной гербовой бумаги. Сперва он попытался их машинально пересчитать, но сразу понял, что на это уйдет слишком много времени. Сколько же могло уместиться в этом дорожном саквояже? Десять тысяч? Или все сто? Наверняка, это какой-то трюк, фальшивка… Но он уже знал, что деньги, без сомнения, самые настоящие. Некоторые банкноты были новенькими, хрустящими, как накрахмаленное белье. Другие же выглядели потрепанными, бывшими в употреблении. Откуда их здесь столько?