— Эй, ты что молчишь? Вспоминаешь институтских друзей? — Какой все-таки приятный у Игоря голос.
— Нет, вспоминаю кое-что другое. — Лена обошла памятник вокруг. — Это вот здесь, на этом самом месте, — она даже притопнула по асфальту, — я видела трех о чем-то договаривающихся мужчин. — Она развернулась лицом к Соболевскому. — А потом одного из них я увидела на каталке в вашем коридоре. У меня даже ноги подкосились, когда я поняла, что это один из них. Представляешь, еще днем он стоял тут живой, а через несколько часов оказался там мертвым. С виду он был здоровенный, как бык. Он был нелеп в своей смерти. И знаешь, мне вдруг пришло в голову, что мой отец… Он ведь тоже умер не в больнице. Раньше я об этом даже не думала и с мамой об этом не говорила, но ведь, наверное, его вскрывали в Бюро. И я не хочу знать — кто. Это так страшно! По-настоящему страшно. А эта женщина в полосатом костюме, да и эксперт, который будет у нас совмещать… они так говорили о всех этих умерших людях, как… как о мусоре. А ведь так нельзя! — Под ресницами у Лены блеснули слезинки. — Ведь мы тоже умрем… — Она вдруг разрыдалась. И слова ее сквозь рыдания звучали невнятно и отчаянно. — Когда мы умрем, нас ведь тоже будут вскрывать?
Соболевский вздохнул:
— Да-а-а. Очень умно! Особенно накануне первого занятия. — Он вытащил носовой платок и стал вытирать Лене слезы. Оказывается, как сладко поплакать, когда тот, кто нравится, стоит рядом и нежно трет твои щеки своим платком. Даже хочется поплакать подольше.
— Все через эти мысли проходят. У нас раньше в Бюро работала женщина, — он задумался на минуту, — красивая женщина. Так вот она как-то сказала, что с тех пор, как стала работать в экспертизе, стала совсем по-другому подбирать одежду. Как будто ей по роду занятий надо в любой момент раздеться перед публикой. И она думала каждый день, собираясь на работу, что, если с ней вдруг что-нибудь случайно случится и она умрет, она должна быть готовой к тому, что ее тело будут раздевать чужие руки.
— Какой кошмар!
— В сущности, нет. — Он улыбнулся. — Эта женщина потом рассказывала, что со временем эта возможность — попасть к нам на стол — перестала ее пугать. Ведь она же теперь всегда была прекрасно одета. И все наши дамы с ее легкой руки, за исключением, пожалуй, Клавки, теперь выбрасывают порванные колготки, не штопая.
— Да уж, я посмотрела на одну вашу коллегу — в полосатом костюме… — Лена вздохнула теперь всей грудью, как дети, которые перестают плакать. Ладошками пригладила волосы, отерла щеки.
— На Антонину? — Соболевский улыбнулся. — У нас даже следователи ее пугаются, когда первый раз видят. Уж очень она строга с посторонними.
— А кто она, эта Антонина?
— Санитарка. Дочка нашей Клавдии. — Лена была поражена. — Между прочим, имей в виду, — лицо Соболевского стало серьезным. — Твой шеф выбил сегодня ставку у Хачмамедова, но санитары этим будут очень недовольны. А в секционной у нас главный человек не эксперт, а санитар. Ты должна это понимать. Я лично никогда с нашими санитарами не связываюсь.
— Почему? — изумилась Лена. Это было все равно что кто-нибудь бы ей рассказал, что в глазной клинике командовать процессом в операционных будет не врач, а санитарка, которая моет полы.
— А у нас совсем не то же самое, что в больнице. Эксперт — человек для внутреннего пользования. Он может быть опытен, умен, грамотен. Но с родственниками наших «подопечных» общаются санитары. И они, между прочим, делают всю грязную работу. Ну захотят родственники пообщаться с экспертом — ну скажет он им пару слов. В крайнем случае справку выдаст. И то не каждый день. Мы ведь в секционных бываем не так уж много времени, если разобраться. У нас и писанина, и лаборатория, и дежурства. Порядок поддерживают Хачек и санитары. Без них — никуда. Это хирурги проводят операции от начала до конца. А нам — вскрыл, и все. Дальше работа ума. Книги, консультации, данные лабораторных исследований — это все очень далеко от секционной. А вот мыть, ушивать, одевать, хранить — это все санитары. Опытному эксперту вскрыть неосложненный случай — полчаса работы. Летом у нас к двенадцати часам секционная уже чиста и пуста. А со студентами сколько возни? Последнее занятие заканчивается в пять часов. Значит, до этого времени в секционной грязь, шум, санитары целый день заняты. Ходят злые, голодные, и денег у них в эти дни нет.
Лена приуныла. Соболевский посмотрел на нее, понял, что переборщил.
— Не бойся. Все не так страшно. Только в обиду себя не давай, но и не храбрись. А то подставят, ты даже и не поймешь как.
— Меня, по-моему, Антонина и так уже невзлюбила. Не говоря уже об этой жабе Клавдии.
— Ничего удивительного. Они вообще-то никого не любят. Подумай сама: вся их жизнь — работа с мертвым телом. Не уважаемая в обществе, неприятная, трудоемкая. Антонина, например, никому не говорит, что она — санитарка в морге.
— Антонина замужем? — почему-то спросила Лена.
— По-моему, нет.
— Я так и поняла. — Лена с тоской подумала о том, как ей страшно идти завтра на работу. — Но ведь эксперты тоже работают с мертвой натурой?
— Сравнила. — Он приобнял ее. — Для нас эта работа скорее исследовательская. Каждый случай, даже самый рутинный на первый взгляд, может стать загадочным. Каждый с виду загадочный — рутинным. У нас каждый день драйв. Мне, например, здесь интереснее, чем в больнице. Ну а трупы — это так. Плата за молчание.
— За какое молчание?
— Ну, больные же все время говорят. Жалуются. От этих жалоб — с ума можно сойти. Ты это никогда не замечала?
— Нет, — замотала головой Лена. — Я жалобы больных воспринимала просто как информацию. Мне даже больных по-настоящему жалко никогда не было. Ну я понимала, конечно, что то, что они переживают, это страдание, но моя голова при этом работала как компьютер. Вопрос — ответ. Вопрос — ответ. Еще пара уточняющих вопросов — бах, диагноз. И потом, у меня больные в основном были одноплановые. Я же на них диссертацию делала.
— Так ты еще что, и с ученой степенью? — Соболевский отодвинулся чуть о Лены и посмотрел на нее как бы издалека.
— Ну да.
— А я-то думал, ты только после института.
— Да я уже три года как окончила. — Лена хоть и смутилась немного, но все-таки была довольна, что об этом зашел разговор. Все-таки она гордилась своей ученой степенью.
— Тогда ты просто старуха! — сказал Соболевский, посмотрел на ее обескураженное лицо и улыбнулся. — Все-таки как вернешься сегодня домой — учебник почитай перед сном. Главу «Механическая асфиксия». Раздел «Утопление». И самое главное уясни дифференциальный диагноз: смерть от попадания воды в дыхательные пути и просто — смерть в воде. Усекаешь разницу?
Лена неуверенно кивнула. Всю ее гордость сняло как рукой, едва она вспомнила о завтрашнем занятии.
Соболевский посмотрел на часы.
— У-у-у, пора. Поехали, а то ничего не успеешь прочитать.
Лена встала поближе к перилам, положила голову на руки. В принципе, это здорово, что он дает ей советы. Совсем как папа когда-то давал. Но так не хочется уходить! Уходить — это ведь значит расстаться… Пусть ненадолго, хоть до завтра, но все равно — расстаться.
Из-за облака вышла луна и осветила перила, набережную, тонкий Ленин профиль.
— Посмотри, на реке блестит лунная дорога…
Ну что это с ней, почему сегодня все время слезы на глазах? Пить надо меньше. Это уже почти истерика.
Игорь обнял ее, тоже стал смотреть на реку.
— Был такой фильм с Одри Хепберн. «Завтрак у Тиффани». Там была тема «Moon’s river» — «Лунная река». Это была культовая мелодия в шестидесятые.
Лена посмотрела на него.
— А ты откуда знаешь?
— Я родился спустя лет пять после того, как вышел фильм, но я любил этот роман. Трумен Капоте. «Завтрак у Тиффани». Только не говори, что ты читала. Сейчас молодежь совсем ничего не читает. Кстати, за «Лунную реку» этому фильму дали «Оскара».
— Ты говоришь, будто жил в какой-то другой стране. Я ничего такого не знаю.
— Неудивительно. Я просто люблю читать. Когда читаешь, живешь там, в книгах. И не обращаешь внимания на то, что творится вокруг. В нашем Бюро, по-моему, никто ничего такого не знает. Может быть, только Вячеслав Дмитрич. Вот его-то молодость как раз пришлась на шестидесятые.
— А кто такой Вячеслав Дмитрич?
— Один уже очень старый эксперт. Он сейчас в отпуске. Его стол в нашей комнате напротив моего.
— Я, как только вернусь домой, обязательно найду эту тему. Закачаю в плеер.
Соболевский слегка приобнял Лену за талию.
— Тебе не музыку в плеер надо закачивать, тебе к занятию надо готовиться.
— Подумаешь, еще вся ночь впереди.
Он засмеялся:
— Мне кажется, я понял, на кого ты похожа. Ты такая же легкомысленная, как моя дочь.
Лена подумала, что ослышалась.
Лена посмотрела на него.
— А ты откуда знаешь?
— Я родился спустя лет пять после того, как вышел фильм, но я любил этот роман. Трумен Капоте. «Завтрак у Тиффани». Только не говори, что ты читала. Сейчас молодежь совсем ничего не читает. Кстати, за «Лунную реку» этому фильму дали «Оскара».
— Ты говоришь, будто жил в какой-то другой стране. Я ничего такого не знаю.
— Неудивительно. Я просто люблю читать. Когда читаешь, живешь там, в книгах. И не обращаешь внимания на то, что творится вокруг. В нашем Бюро, по-моему, никто ничего такого не знает. Может быть, только Вячеслав Дмитрич. Вот его-то молодость как раз пришлась на шестидесятые.
— А кто такой Вячеслав Дмитрич?
— Один уже очень старый эксперт. Он сейчас в отпуске. Его стол в нашей комнате напротив моего.
— Я, как только вернусь домой, обязательно найду эту тему. Закачаю в плеер.
Соболевский слегка приобнял Лену за талию.
— Тебе не музыку в плеер надо закачивать, тебе к занятию надо готовиться.
— Подумаешь, еще вся ночь впереди.
Он засмеялся:
— Мне кажется, я понял, на кого ты похожа. Ты такая же легкомысленная, как моя дочь.
Лена подумала, что ослышалась.
— Как кто?
— Как моя дочь.
— У тебя есть дочь? — А почему, собственно, она так удивилась. У каждого человека может быть дочь. — Сколько ей лет?
— Двадцать. Взрослая уже девица. Где-то чему-то учится. Кое-как. — Он помолчал. — Я ее не так часто вижу, как хотел бы.
— А… — Лена подумала, что сравнение не подходит. Она-то ведь вовсе не такая. Уж что-что, а учиться она любит.
— Она живет в другом городе. Со своей матерью. И знаешь, — он нахмурился, — я даже не знаю, зачем тебе о ней рассказал. Не все мои коллеги об этом знают.
— Я никому не скажу, если это секрет. — Лена поежилась. С реки подуло холодным ветром.
— Ты замерзла?
— Немного.
Он снял свой модный пиджак и по старинке накинул ей на плечи.
— Мне никогда не нравилось, когда я видела в кино, что девушки щеголяют в мужских пиджаках. — Лена изо всех сил старалась показать, что ее никак не взволновал рассказ о дочери. — А оказывается, в этом что-то есть. Тепло! Даже жаль, что молодые люди сейчас так не делают, хоть девушке от холода помирай.
— Не помирай, еще успеешь, — Соболевский просунул под пиджак руку. Ее короткая футболка немного задралась под его рукой. — Мне нравится, что мне — сорок пять. — Рука его задержалась на Лениной талии, нащупала лейкопластырь. — А что это у тебя?
— Где?
— Ну вот, на боку.
Ой, Лена и забыла про свою родинку.
— Ничего особенного. У меня там родинка. И я ее вчера замком содрала. Вот и заклеила, чтоб не усугублять.
— У тебя родинка на боку? — Он почему-то смотрел на нее с каким-то странным выражением лица.
— Ну да. Что же тут удивительного? Я ее периодически задеваю. То замком, то поясом от джинсов, то просто ногтем, то еще чем-нибудь. Ужасно, что она расположена в таком неудобном месте. Часто мешает, а удалять, кажется, нельзя. Но самое смешное, что я как-то ходила к дерматологу и он сам, первый, предложил мне ее прижечь. Жидким азотом.
— Очень смешно, — сказал Соболевский. Он опять как-то странно посмотрел на Лену. — Между прочим, у меня тоже есть родинка точно на этом же месте. И она мне тоже мешает.
Лена подумала — вот он, знак судьбы. Такие совпадения не бывают просто так.
— Посмотреть можно? — зачем-то попросила она.
— В другой раз. — Соболевский ей заговорщицки подмигнул. — А сейчас — по домам. А то твоя мама выйдет из подъезда и меня заругает. Куда это я девал ее единственную дочь?
— А мы что, даже целоваться сегодня не будем? — Лена сказала это в шутку, но на самом деле ей очень хотелось, чтобы Игорь ее поцеловал.
— Успеем еще. — Он повел ее обратной дорогой к машине. Но когда они уже подъехали к Лениному дому, он все-таки осторожно поцеловал ее в щеку. — Ну, спокойной ночи. Смотри, не проспи завтра занятие.
— Не просплю.
Как ей захотелось перехватить его губы! Нет, позже так позже. Она вышла из машины, закрыла дверцу и с опаской взглянула на свой балкон. Интересно, что скажет при ее появлении мама. Она обернулась. Игорь смотрел на нее из-за стекла машины серьезно, не улыбаясь. Она слегка махнула ему и, больше не оборачиваясь, решительно направилась к своему подъезду.
Светлана Петровна решила больше не тратить время в ожидании на балконе, а то так бокалов не напасешься. Поэтому с чувством выполненного долга она опять оставила ужин на столе, а сама приняла ванну и уже забралась с журналом в постель. Кажется, у дочери налаживалась личная жизнь. Очень хорошо. И когда Лена, открыв дверь своим ключом, первым делом заглянула к матери в комнату, Светлана Петровна лишь улыбнулась и даже не стала ни о чем расспрашивать. Такая смущенная и одновременно счастливая была у дочери мордашка.
— Что, опять подвозили на белом «Пежо»?
Лена остановилась в дверях, и улыбка сама собой расползлась до ушей.
— Угу.
— Ну иди ешь.
— Сейчас. Только найду одну мелодию.
— Какую?
— «Лунная река».
Мама на секунду закрыла глаза.
— Что, неужели она теперь опять в моде?
Лена пожала плечами:
— Просто хочу послушать, и все. А ты ее знаешь?
Мама отложила журнал.
— Слышала когда-то давно. Это из фильма. «Завтрак у Тиффани».
Лена подошла, обняла мать за шею.
— Какая ты у меня умная, мамочка! Все-то ты знаешь, все умеешь…
— Ладно, отпусти меня, крем с лица смажешь.
Лена уже в дверях послала воздушный поцелуй и отправилась в кухню, на ходу щелкая в своем плеере. «Лунная река» ей понравилась. И не могла не понравиться. Она слушала ее все время — и пока ела, и когда принимала душ и расстилала постель… На волнах этой, довольно тягучей, кстати, «Лунной реки» Лена абсолютно забыла, что Рябинкин просил ее посмотреть к завтрашнему дню заметки отца о смерти Цезаря. И вспомнила она об этом, только внезапно отчего-то проснувшись посреди ночи.
Еще было темно. С улицы ни звука. Лена протянула руку, взяла мобильный телефон. Половина четвертого! Никогда она еще не просыпалась в такую рань. Она закрыла глаза и натянула простыню на голову. Вспомнила Игоря, его голос, его руки и мысленно улыбнулась. Вспомнила про кафедру, про Бюро — мысленно нахмурилась. Вот тут и вспомнила про Цезаря. Сразу смертельно захотелось спать. Но чувство ответственности все-таки возобладало. Лена опять протянула руку, переустановила показания будильника на час вперед в надежде, что часа ей хватит, чтобы посмотреть в отцовских заметках хоть что-нибудь, и уже с более-менее спокойной душой снова заснула.
Блаженны влюбленные, коротающие вечерние часы у памятника «писающему летчику». Но не всем так везет в этом мире, не все под бренным небом наблюдают лунные реки и вдыхают ароматы резеды и эдельвейсов. Позабытый Леной Петр Сергеевич Рябинкин в этот вечер еще долго сидел вместе с Людмилой Васильевной на кафедре, пил чай. Потом лаборантка ушла, а он еще смотрел в темноту сквозь окна своего кабинета и размышлял. Размышлял о многом. О том, что завтра наконец начнется та его деятельность, о которой он раньше много думал, которой желал — и никакая, даже самая крошечная мысль с примесью малодушия не посетила его в этих размышлениях. Рябинкин был уверен в правильности выбранного пути. Смущали его только слова Людмилы Васильевны о Лене:
— Зря вы все-таки, Петр Сергеевич, не отправили девушку обратно. Не выйдет из нее хорошего ассистента, не получится. Я в людях разбираюсь. — Людмила Васильевна, добравшись наконец до своих яблок, чистила их и складывала в кастрюлю на варенье. — Смутная она девочка. Избалованная, городская. Зубрилка, по-видимому, а жизни настоящей не знает. Какая из нее ассистентка? И еще, — Людмила Васильевна сделала паузу, бросив последнее почищенное яблоко на разделочную доску, чтоб его порезать. — У меня что-то такое мелькнуло в памяти, когда она сказала, что ее отец был историком.
— Что мелькнуло? — Петр Сергеевич в который уже раз подлил себе в кружку из чайника.
— А вот не помню что. Но могу узнать. Девки мне из лаборатории рассказывали, что в прошлом году привезли к нам какого-то профессора из педагогического университета. Молодого еще… — Людмила Васильевна задумалась и вдруг победно подняла вверх указательный палец. — Вспомнила! Его жена хотела, чтобы его вскрывали не у нас, а в патанатомии при областной больнице.
— Так это ж не полагается.
— Ну! Я о чем и говорю, — Людмила Васильевна со значением посмотрела на Рябинкина сквозь приспущенные на нос очки. — Представляете, кого надо на ноги поставить, чтобы Хачек изматерился на все Бюро, но все-таки написал специальное постановление, чтобы в роли эксперта выступил тогда заведующий патанатомией из областной больницы? Думаю, что для этого звонок должен был быть с очень высокого верху. Вот вы мне и скажите, на кой нам сдалась такая блатная девочка? — И Людмила Васильевна с достоинством снова вернулась к своему занятию с яблоками.