Колосов вспомнил Балмашова – у него, оказывается, не только дом и база в воронцовских благословенных угодьях, но и магазин в самом центре Москвы. Крутой мужик. А на вид… Нет, что-то с ним не так, не укладывается в привычную схему крутого успешного бизнесмена, у которого в принципе все – и хорошее, и плохое – на лбу написано.
И надо же быть такому совпадению, что эти двое – Аркаша Козырной с Арнольдом – ездили именно к нему за цветами! И дочка этого барыги, Фаина, тоже оказалась подвязана к ним пока еще тоненькой, хлипкой ниточкой.
Может быть, в связи с этими вновь открывшимися обстоятельствами стоит взглянуть на рассказ самого Балмашова о нападении под несколько иным углом? Нападение имело место быть. Стоп. Но он ведь сам выезжал туда, на эту Троицкую Гору. И сам все там осматривал. На месте никаких следов. Ну хорошо, пусть там грязь, глина раскисшая, которая следы не хранит, но хоть что-то должно было выдать ту ночную погоню, борьбу, когда его повалили и начали душить, как он говорит, пакетом, – поломанный кустарник, оторванные пуговицы. Но там никаких улик – нет ни пакета, ни фонаря, который Балмашов якобы бросил. Куда все это делось? Дачники нашли, подобрали? Дети? Но по той тропинке действительно никто, кроме рыбаков, не ходит. Все – и дачники, и детвора – предпочитают сразу к озеру напрямик, к месту, где можно купаться. А та тропинка упирается в болото.
Не было никакого нападения. Он врал. Ну, пусть не врал, а фантазировал, воображал, вешал лапшу. Но с какой целью? Зачем? Может, та идея насчет наркоты и не лишена основания? Жена-то его, эта француженка Флоранс, тоже того, явно с приветом. Может, они на пару марихуаной с ней дымят? А что – чем травка не растение, а он как раз флорист, ботаник. Фильм был классный «Карты, деньги, два ствола». Так там тоже такие были ботаники, что только держись. Плантаторы – спецы по культивации травки. Может, и этот тоже подобным промышляет? Надо съездить к нему в Воронцово на эту сельхозбазу, посмотреть, чего они там на пару со своим компаньоном выращивают.
Стоп. Насчет компаньона. Катя в лицах пересказала, как беседовала с этим самым Тихомировым и их сотрудницей. Именно она – эта сотрудница, Петровых Марина – и опознала Бойко-Арнольда как клиента фирмы. «Надо ее повторно допросить, – Колосов записал это себе на календарь. – Она как раз и консультировала насчет тех чертовых растений, точнее, одного настоящего и одного муляжа, которые… Как там они называются? Крокус и смилакс?»
Про крокусы он еще что-то когда-то слыхал краем уха. А вот эта лиана смилакс – про такие, пардон, не знаем. Выходит, есть такая в этой самой флоре, ботанике. Где-то растет в ихних горшках оранжерейных. Интересно, а почему этот самый крокус был пластиковым, а не натуральным? И что вообще все это означало? Вся эта демонстрация с возложением цветов на трупы? И еще вопрос: откуда эта дрянь вообще взялась? Вот Катя была там у них в этом «Царстве Флоры», а такой важной вещи не выяснила – приобретались ли эти самые крокус искусственный и смилакс-лиана там, у них в магазине, вместе с остальными цветами, которыми была буквально завалена машина Аркаши Козырного?
Там, в баре, за этот явный прокол он Кате не попенял. Вообще сидел как дурак, хлопал глазами, жевал этот стейк. Потом еще танцевали. Катя положила ему руки на плечи, но дистанцию держала. Соблюдала дистанцию железно. И едва лишь он давал себе волю – сжимал ее крепко, пытался притянуть к себе, – очень умело и тактично отстранялась. Чужая жена… Черт… Блин… А он-то размечтался…
Он довез ее до дома на Фрунзенской набережной. Сколько раз он вот так ее подвозил? Пока ехали, все храбрости набирался, куража – напроситься на чашку кофе. Но так и не решился. «Все, пока, Никита, завтра я тебе позвоню, новости расскажешь», – Катя улизнула в подъезд. Он вырулил из двора на набережную. Но домой не поехал. Вышел из машины. Подошел к гранитному парапету. Река Москва – Москва-река… Ночью – а была уже поздняя ночь – летом хорошо на Москве-реке. Как-то однажды они сели с Катей на речной теплоходик. И надо же, напоролись на какое-то хулиганье. Такой момент, гады, порушили! Он, может, год такого момента ждал – быть с ней наедине на пустой палубе. Пришлось вломить этим недоумкам, впрочем, и ему самому в той драке на теплоходе здорово вломили, числом их было больше.
А еще тут где-то неподалеку на набережной у пешеходного моста был тот марокканский ресторан. И там было это дело об отравлении. Катя ему тогда здорово помогла[5]. Она вообще ему помогала всегда и во всем. Вспоминать об этом было приятно. И больно.
По ночной реке проскрипела баржа, гукнула сиреной – эх ты, недотепа! Раз не можешь на своем настоять, стой как болван под окнами на набережной… с букетом.
Он сплюнул в воду – ладно, не гуди, не учи, сволочь ржавая. Плавали – знаем. Повернулся решительно к своей машине, и вот тут-то все и произошло.
Он стоял на темной набережной. Было около половины третьего. Ночи в июне короткие, шальные. И никого не было рядом – ни одной живой души. И в это время у него зазвонил мобильный. Он подумал – дежурный, как всегда, что-то стряслось, хорошо, что он еще на ногах, точнее, на колесах, а не в постели…
– Алло, Колосов слушает.
Молчание.
– Я слушаю.
Тишина. Не мертвая, а выжидающая, исполненная чьего-то скрытого присутствия.
– Какого черта? – Колосов дал отбой. Глянул на номер – определитель не сработал, вместо цифр шли одни нули.
Телефон тут же зазвонил снова. Колосов поднес его к уху. На том конце – он чувствовал – молчали и ждали. Чего-то ждали.
– Какого еще черта? – грубо повторил он. – Что надо?
Тишина излучала угрозу. Там, на темной пустынной набережной, он явно это ощутил. Угрозу и опасность. Смертельную опасность. Колосов почувствовал, как кровь прилила к щекам и одновременно стало холодно – точно сквозняком потянуло.
– Какого черта, я спрашиваю? – повторил он, чувствуя на лбу, на висках, под рубашкой холодные противные капельки испарины.
Послышалось? А может, и нет… Приснилось? Но ведь не спал он. Как свист, как шорох, как морок полночный – шипение змеи, которой наступили на хвост: «Берегиссссссь!»
Глава 13 НАРЦИСС
Когда сотрудники оперативно-технического отдела были откомандированы на Долгоруковскую улицу и за квартирой Пеговой было установлено наблюдение, выяснилось, что фигурантка проживает не одна, а то ли с подругой, то ли с помощницей по хозяйству. Помощницу засняли на пленку около полудня, когда она сначала выходила из подъезда, а затем возвращалась с сумкой, наполненной продуктами, – молодая, длинноногая, спортивного вида девушка в кроссовках, белых леггинсах и топе, открывавшем загорелые мускулистые руки.
А в это самое время Катя, возвращавшаяся с министерского брифинга на Житной, позвонила Анфисе Берг и решила заглянуть к ней в мастерскую на огонек. Просто так – пообщаться, оттаять душевно. Анфиса профессионально занималась фотографией. Она счастливо совмещала у себя талант и фоторепортера и фотохудожника, работала как заведенная, порой могла сутками не спать, выискивая, высматривая какой-то «потрясный» кадр или оригинальный ракурс. Ее снимки охотно брали даже европейские журналы. Она участвовала в модных фотовыставках. Иногда специально ездила на «стрелку» к «Красному Октябрю» и на «Винзавод» и снимала там опусы современного искусства, снимала самих художников, снимала детей, медсестер в больницах, пожарных на пожаре, актеров театра Петра Фоменко, клубные тусовки, гонки на собачьих упряжках, выставки яхт, свадьбы знаменитостей и традиционный марафонский забег по Садовому кольцу. Пристанищем ее была крохотная, тесная мастерская-офис, но зато в самом центре, на Гоголевском бульваре, которую вместе с коллегами-фотографами Анфиса арендовала вот уже несколько лет.
И вот уже почти полтора года все стены этой мастерской были увешаны портретами любимого человека Анфисы – Константина Лесоповалова, начальника отдела милиции в маленьком подмосковном городке, того самого, который сейчас жарился вместе со всем своим семейством на черноморском курорте.
Было как раз время обеда. Хозяйственная Анфиса сварила крепчайший кофе в кофеварке, извлекла из приткнутого в углу маленькой кухни холодильника половину яблочного пирога, коробочки с салатами, купленные в соседнем гастрономе, куриные крылышки в остром соусе, заливное и отварные креветки. Катя, глянув на «обилье – закусье», только покачала головой: ой-ей-ей.
– Считаешь меня обжорой? Безвольной? – с укором спросила Анфиса.
– Ты что? У тебя железная воля. А вот я… Анфис, я вчера на ночь глядя так бессовестно наелась, что…
И Катя рассказала (лучше сразу отвлечь внимание от больной темы еды, а то, не дай бог, Анфиса опять закомплексует по поводу лишнего веса) про вчерашний день. Про Никиту и про то, что стало прологом к посиделкам в баре, – про Афанасьевский переулок и цветочный магазин.
– А, «Царство Флоры», знаю, – кивнула Анфиса. – Тут недалеко они сидят, хорошие вещи делают, стильные, мы Жорику для его Женьки (это были Анфисины соратники-фотографы) там такую фигню заказывали – корзинку из цветов и фруктов на день рождения.
Рассказ сам собой потек дальше, и Катя, уплетая вслед за Анфисой парадный обед, выложила подруге все-все. В том числе и про «страх… ужас смерти», и про гобелен с картины Никола Пуссена.
– Вечерний поход в бар полностью одобрям, – Анфиса отсалютовала Кате куриным крылышком. – Никита – молодец. Я уже говорила, я его жутко уважаю. Пусть, пусть теперь Вадька твой попляшет. Кстати, от него нет новостей?
– Нет. Он мне принципиально не звонит, на мои звонки из принципа же не отвечает. А Сереге Мещерскому я стесняюсь звонить. В конце концов, есть же у меня гордость или нет?
– Вот это по-нашему, по-бразильски. Я Косте тоже не звоню туда, – Анфиса вздохнула тяжко, – и эсэмэски не шлю, вдруг жена его сунет нос в телефон, прочтет. Будет скандал, зачем? Он же на отдыхе у меня…
– Эгоист он у тебя хороший, Анфиса.
– Он не эгоист, он немножечко Нарцисс.
– Кто? Лесоповалов?
– Ну да, Костик… такой же Нарцисс, как и тот, который на той картине, про которую ты говорила, – в цветочном магазине. Вечно собой любуется, красуется. Но это нестрашный порок.
– Очень странная картина у Пуссена «Царство Флоры». На первый взгляд такая вся благостная, сплошное барокко-рококо, а приглядишься – мурашки по коже, – сказала Катя. – А гобелен вообще по ней скопирован как-то необычно, кровь такая яркая, красная. И все это на цветах набрызгано, представляешь?
– Любопытно взглянуть, зайду к ним в магазин как-нибудь. Но знаешь, мне кажется, все эти их Нарциссы, Флоры, Аяксы и Адонисы, про которые ты говорила, – это такой, извини, нахальный стеб. Высшей пробы стеб. Сплошной выпендреж, – Анфиса налила подруге кофе. – Способ соригинальничать, выделиться по полной. У вас у всех сплошные Терминаторы, Ганнибалы Лекторы, Индианы Джонсы, Кастанеды с Мураками и коды да Винчи, а у меня – «Царство Флоры», в котором вы, такие продвинутые современные господа, разбираетесь как свиньи в апельсинах. Просите объяснений, комментариев. И я захочу, дам вам эти объяснения, а захочу – погожу. Стеб, я же говорю – изощренный стеб.
– Там на картине были еще Крокус и Смилакс, – сказала Катя. – Сладкая парочка…
– Что?
– Так их назвала та флористка. Крокус – цветок и смилакс – это такая декоративная лиана. Фрагмент ее мы нашли на месте убийства. И крокус тоже, только неживой, поддельный.
Анфиса покосилась на подругу. Выдержала многозначительную паузу.
– А те убитые, говоришь, урки? – спросила она, наконец.
– Сидели оба когда-то.
– Ну и нечего о них печалиться, получили, наверное, по заслугам от своих же. – Анфиса достала из ящика стола пластиковые тарелки для торта. – А цветы они кому же везли?
– Один – жене, она у него родила, а другой – не знаю, все посылал какой-то Пеговой Фаине на Долгоруковскую улицу, имя и адрес мне там, в магазине, сказали.
– Как, как ее зовут? Фаина Пегова? – Анфиса внезапно сорвалась с места и, как толстый шарик, запрыгала по тесной мастерской, что-то ища среди камер, объективов, штативов, папок со снимками, компьютерных дисков, флэшек и кип иллюстрированных журналов. Вытащила один, второй – глянцевый, потолще «Вог», пролистала, ткнула пальцем: – Это вот не она?
– Я ее в глаза не видела. – Катя узрела на фото темноволосую, синеглазую молодую женщину в красном вечернем платье на фоне ярко освещенного ГУМа.
– Это презентация духов в «Артиколи», – сказала Анфиса. – А это вот она же на Московском кинофестивале, прием в Нескучном, это в клубе «Дягилефф».
– Красавица, только, может быть, это и не она.
– Может быть. Только я до сегодняшнего дня думала, что однофамилиц у Фаины в Москве нет, – хмыкнула Анфиса.
– Она что, актриса сериалов?
– Никакая она не актриса. Светская львица, так это сейчас называется. Жорик наш ее снимал, она ему фотосессию заказывала. Якобы для рекламы каких-то там часов. Потом она еще на сафари в Кению моталась… Типаж тот еще – косит одновременно под Белоснежку и под Вивьен Ли в «Унесенных ветром». В общем, баба полусвета с претензией на аристократизм, – Анфиса хмыкнула. – Тоже типичнейший Нарцисс. Ты глянь, как она позирует, как выламывается. А как любит-то себя, по глазам, по глазам видно!
Катя смотрела на шатенку на фото. Глаза у нее были как фиалки, однако в них читался ум и воля. Никакого кокетства, никакого легкомыслия. Самовлюбленность – пожалуй, это да, и еще какая-то брезгливость ко всему окружающему.
Про установленное с легкой руки Никиты Колосова негласное наблюдение за Фаиной Катя еще не знала. Про то, что Фаина из глянцевого журнала – та самая Фаина, тоже. И про ее некогда столь известного в криминальных кругах папашу Игнатия Пегова (он же Скрипченко, он же Головнюк, он же Король) понятия не имела.
Она много о чем еще даже и не догадывалась. Не представляла себе и эту Долгоруковскую улицу, и дом возле киностудии «Союзмультфильм», и квартиру на восьмом этаже, и ее обитательниц.
Аля как раз вернулась из магазина (о том, что за ней наблюдают из припаркованной во дворе машины, она тоже не подозревала). Фаина сидела на диване с ногами и азартно смотрела по телевизору бокс – бой среди тяжеловесов.
Аля отнесла сумку на кухню, потом вернулась. Несколько мгновений молча смотрела на экран, где шел жестокий поединок.
– Животные, – сказала она, – звери. Потные все, в крови, в соплях.
– Это же спорт, радость моя, – улыбнулась Фаина. – Тот спорт, которому ты сама сколько лет отдала.
– Дура была. Но это не тот спорт, радость моя, – Аля повторила эту «радость», как эхо. – А эти – просто животные. Хорошо бы один прямо сейчас убил другого, вот зрелище было бы… Я вот на этого гоблина ставлю. – Она кивнула на огромного боксера в синих трусах. – На твоего бывшего Арнольда похож, не находишь?
Фаина откинулась на подушку, смотрела на подругу из-под опущенных ресниц, словно изучала.
– Так неожиданно он погиб, – сказала она. – Я как-то в это даже поверить не могу, что его уже нет. Убит… И сведений никаких у меня…
– Подробности хочешь знать? Любопытно, радость моя?
– Все же я ему была небезразлична, а он…
– Нет его больше. Слышишь – нет и не было никогда. И цветов он больше своих поганых не пришлет, и сюда не припрется.
– Спасибо, что напомнила, радость моя, – тихо и кротко ответила Фаина.
– Про что?
– Про цветы. Надо к Андрею съездить… Он же, Арнольд, всегда у него для меня цветы брал. Может быть, там что-то про его гибель знают. Слушай, радость моя, а это идея. – Фаина безжалостно вырубила телевизор и потянулась. – Бензин в баке есть, не помнишь?
– Полно. Я твою тачку не брала.
– Отчего же не брала? – Фаина наклонила голову, потерлась щекой о плечо. – Тащила такую тяжелую сумку… радость моя. – Она потянулась к Але, взяла ее за руки, начала их гладить, потом наклонилась и поцеловала пальцы. – Бедные ручки, тащили такие тяжести, сильные ручки…
– Прекрати, – Аля попыталась вырваться.
– Сядем на машину, прокатимся за город в Воронцово, Андрея повидаем, может, узнаем что… Потом поужинаем где-нибудь в ресторане вдвоем – ты и я, а? – Фаина выпустила ее руки, еще больше откинулась на мягкие подушки.
– Что, переодеваться?
Фаина кивнула.
Аля переодевалась в спальне, когда она тоже зашла туда. Приблизилась к зеркалу, быстрым движением сдернула через голову смешное домашнее платье в стиле кантри из «Топшопа». Аля в одних трусиках села на постель.
– Так мне переодеваться?
Фаина повернулась перед зеркалом, провела руками по обнаженным бедрам.
– Ага, радость моя. Попозже. – Не отводя взгляда от своего изображения в зеркале, она протянула руку к вазе на столике и вытащила оттуда одинокую полуувядшую розу (цветы с некоторых пор в квартире почти перевелись). И протянула подруге.
Аля взяла розу, а затем резко, не боясь пораниться о шипы, воткнула мокрый стебель себе между ног, крепко сжала ляжки, поднялась. Фаина смяла розу в кулаке. Она тоже не боялась пораниться об острые шипы. Кровь только добавляла остроты. Она всегда служила для них приправой. А испачканное, смятое, закапанное постельное белье можно было потом просто отдать в стирку.
Глава 14 НА ЗЕМЛЕ
Агент Пашка Губка наконец-то позвонил – явно с большого бодуна.
– По Аркаше Козырному результаты есть? – Колосов с ходу начал его выжимать.
– Это, феня едрена… темное это… – Язык агента заплетался.
– Что темное? Что ты узнал?
– Темное дело, ой темное… Никаких концов. Вообще пацаны в шоке. Все до единого в шоке, гражданин начальник.
Когда агент Губка переходил на официальный язык «гражданина», это означало полное «непрохонже» в его фискальных делах.