Еще в детстве он научился свистеть без пальцев. Бегали пацаны во дворе, играли в футбол, а свистка судейского не было. Несколько дней потренировался, и все получилось. В строю руки не очень-то удобно поднимать к лицу, а техника его свиста внешне никому не заметна. Свисти на здоровье! Только воробьи шарахаются в стороны от разбойничьих переливов, да соседи рядом и в передней шеренге уши зажимают.
– Вот и думай, – говорил ему Марк, – в хор не взяли тебя из-за отсутствия слуха, а тут кстати пригодился. Соловей!
– Просто у меня есть чувство ритма. Иначе, как бы я танцевал?
Всему приходит конец, подошла к завершению и подготовка к параду. За несколько дней до этого ответственного события назначили ночную тренировку на Дворцовой площади со всеми участниками, только без зрителей, а с руководителями.
В город парадный расчет поехал колонной на мощных «ЗИЛах» и «Уралах». В них, под брезентовыми тентами, сидели курсанты с начищенными до солнечного блеска сапогами, а медные бляхи, как золотые драгоценности, сверкали своими пятиконечными гранями звезд. Идеально выглаженные шинели и подогнанная форма ладно сидели на каждом курсанте, а белые аксельбанты придавали праздничность всему этому действу.
В кузове последней машины ехал Таранов, и сквозь откинутый брезент наблюдал за жизнью вокруг. Поздним вечером, когда большинство окон уже не горит, люди приготовились спать, смотрят программы телевизора, витают в мечтах, убаюкивают детей, только уличные фонари, как линейные на плацу, приветствовали колонну участников парада. На пустынных ночных дорогах иногда попадались одинокие прохожие и проезжали автомобили. Машины военной автоинспекции (ВАИ) сопровождали колонну на всем пути, освобождая ей дорогу зеленым светом светофоров. Монотонный гул двигателя клонил в сон, в желудке тихонько урчало, но желание показать себя с лучшей стороны, волнение в груди, радость от участия в параде придавала бодрости Семену и его товарищам.
«Ни дети, ни взрослые не догадываются, что это за колонна темно-зеленых, крытых плотным брезентом, машин движется по Лиговскому проспекту. Они живут своими заботами, планами, мечтами. А тысячи моих ровесников охраняет их мирный сон. В любую минуту прозвучит приказ, и мы все, как один, уйдем защищать Родину», – думал Таранов. И в тоже мгновение у него бежали мурашки по телу, так реально он представил, как курсантов выгрузят не на парад, а в пехотные окопы, чтобы принять настоящий бой с врагами страны. Может быть, первый и последний решительный бой. Не луч прожектора тогда ослепит шеренгу высоких и статных парней с аксельбантами на груди и белоснежными улыбками на лицах, а пулеметная очередь.
Стало жутко.
«В современной войне и до этого может не дойти. Одна баллистическая ракета и… нет государства! Вот как важно остановить вражескую технику на дальних подступах к границе… Вот почему наши войска ПВО зовут стражами воздушных рубежей Родины».
Наверное, именно тогда он глубоко осознал, какой выбор сделал, приняв воинскую присягу. Именно в ту ночь Таранов иначе посмотрел на своих товарищей, притихших, тихо всматривающихся в темноту ночного города, уставших после очередного наряда, но готовых, как и он, в любую минуту подняться на защиту матерей и сестер, жен и детей. Губы Семена тихо прошептали: «Быть достойными своих отцов и дедов – совсем не пустые слова. Это путь мужчины, служба офицера, профессия которого – Родину защищать».
Как-то по-особому вкусным показался ему этой ночью черный хлеб с кусочком сала, который после прохождения по Дворцовой площади, им привезла полевая кухня. Курсанты ловко разобрали свои кружки с горячим «напитком» из ячменя с незначительным добавлением кофейного порошка, и медленно его пили маленькими глоточками. Они стояли за машинами в темноте ленинградских переулков и радостно жевали бутерброды, обмениваясь впечатлениями. Ноябрьский мелкий снег искрился от света зажженных уличных фонарей, опускался нежными белым бисером чистоты на мокрый асфальт, медленно таял на курсантских погонах и фуражках.
Таранов запивал «кофейным напитком» свой бутерброд, и наслаждался каждым соленым кусочком. Сало казалось идеально вкусным, и растянуть это пиршество хотелось до утра. Суррогатный кофе он пил все четыре года, после выпуска никогда к нему не прикасался, но в ту ночь не было ничего вкуснее этого варева. Впереди ждал торжественный парад на Дворцовой и поступление в военно-политическую академию с двумя парадами на Красной площади, но то ощущение счастья, которое подарили ему кусочек черного хлеба с белоснежным салом, Таранов помнил все долгие армейские годы.
Глава XVIII. Конкурсные авантюры
Уходить от уставной жизни в сторону, забывать на время о нарядах, физо, строевой, уборке территории, и разнообразить монотонные курсантские будни можно многими способами, которые каждый выбирает самостоятельно или за компанию. В отделении Бобрина компании сменяли друг друга по случаю и без него. Как-то раз, поздней осенью в курилку заглянул после обеда Матвей Пучик – взводный секретчик, и что не мало важно, батарейный почтальон. Он владел двумя курсантскими должностями, обладателю которых не возбранялось передвигаться одному и без строя. Конечно, таскать тяжелые чемоданы с прошитыми и опечатанными общими тетрадями, секретной литературой – занятие из малоприятных, но пудовые гири на физо – не легче. А сумка почтальона – ежедневная радость, не своя, так товарищей!
Матвей оказался в училище со второго раза, и Таранов часто вспоминал его поступление, как образец явной несправедливости блатных «позвоночников» по отношению к бедному ефрейтору, теперь уже из одного с ним взвода.
Парень, как парень, но чудить мог. То на подножке машины проехал половину дистанции марш-броска, то мотоциклиста нашел для лыжного кросса, откуда-то доставал билеты на лучшие спектакли в театр. У него отлично получался свист, напоминающий песню соловья, когда тоненькая полоска бересты в его губах оживала милой трелью. Марк с Семеном две недели тренировались, и в итоге Таранов стал копировать птичку не хуже самого Матвея.
«Взбалмошный авантюрист», – так Пучика звал Марк, а Генка откровенно недолюбливал, цитируя при случае поговорку, которой сто лет в обед, – «лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора». В части, где Рыжий служил до поступления в училище, ефрейтором мог стать только тот, кто «стучит» на соседа, и с тех пор младший сержант Бобрин переносил эту точку зрения на каждого курсанта с одной узкой лычкой на погоне.
К Матвею прилипали, как к варенью, слова-паразиты. Например, одно время он любил повторять фразу «все пучком», и за это получил прозвище «Пучик». Любил пространно рассуждать и подводить теоретическую базу под свои наблюдения, но только одним словом «теоретически». Например, идет он с друзьями по зоопарку, и вдруг заявляет им перед очередным вольером: «Теоретически здесь должны быть обезьяны. – Проходит ближе, сдвигает со лба на нос очки, и сообщает более уверенно, разглядев табличку. – Ой, нет! Это попугаи…». Примерно так же на политзанятиях: «Теоретически, об этом должен был написать Леонид Ильич Брежнев… Опа, нет! Это слова Карла Маркса.» Или в увольнении: «Теоретически, мы можем по этой улице выйти на Лиговский проспект… Ничего себе. Оказались на Невском».
В тот осенний день Марк и Семен только что перекурили после обеда, когда Матвей сделал заговорщицкое выражение лица, и отвел их в сторону от остальных. Молча протянул очередной номер иллюстрированного журнала «Огонек», открытого на конкретной странице с подчеркнутой Пучиком информацией.
Марк принялся читать и рассуждать вслух по ходу прочтения:
– С первого октября этого года объявляется Всесоюзный конкурс на лучшее название и оформление кондитерских изделий… Так, слать надо письма по адресу… Срок окончания приема работ… То есть придумал я название конфетки, нарисовал обертку и – миллионер?! Мы можем без труда попасть в дамки, господа! Грузите акварель пачками! У нас времени – целых два месяца… Мне нравится эта авантюра, я в ней участвую! – он говорил вслух громко, и соглашался сам с собой. Матвей тут же пристроился рядом, и вместе они повернули свои светлые с залысинами головы к Таранову.
Тот сделал умное, непонимающее лицо, так как почувствовал – будут эксплуатировать его художественные наклонности. Он смотрел на друзей и ждал, кто первый начнет его агитировать. В тоже время, собственная авантюрная жилка его быстро набухла и запульсировала. Идея нравилась. Казалось, он сам говорит, а не Пучик с Марком ему строят перспективные фантастические планы:
– Там же наверняка будут призы победителям. Это не батарейный спорт с грамотой от Малешкина. Представляете, несколько килограммов шоколада! Или торт! Три! Каждому! – Семен вспомнил Слона и его трапезу, но здесь казалось все гораздо масштабнее.
– Там же наверняка будут призы победителям. Это не батарейный спорт с грамотой от Малешкина. Представляете, несколько килограммов шоколада! Или торт! Три! Каждому! – Семен вспомнил Слона и его трапезу, но здесь казалось все гораздо масштабнее.
– А может быть вафлями дадут или карамелью. Нет! Халвой!!! Мы все отделение в кафе отведем и молоком упьемся! – Марк закатил глаза и начал глотать воображаемую приятную жидкость.
– Каким молоком!? Мы лимонада наберем три ящика и устроим сладкую неделю: шоколад, карамель, батончики, леденцы, монпансье…
Уговаривать никого не пришлось. Пучик достал припасенную по случаю альбомную бумагу, Марк пожертвовал фломастеры, и первое рабочее совещание они организовали в кафе «Березка». Пили свежее молоко в прозрачных стекленных бутылках со сдобными булочками – вживались в работу, настраивались, ловили кураж. В поисках идей и названий, браковке готовых вариантов и рисовании эскизов, они провели не один день. Точнее, они вырывали драгоценные минуты из своего свободного времени, обсуждали идеи на переменах, в столовой за приемом пищи. Каждая встреча непременно сопровождалась полетом фантазии и мечтами о том, как будет делиться приз за победу.
Потихоньку наполнялась папка с рисунками, иссякали достойные идеи, а времени на создание рисунков и их перерисовку в товарный вид катастрофически не хватало. В один из предновогодних зимних вечеров Таранов с друзьями сели и отобрали окончательные варианты. Пучик принес огромный конверт, гарантируя доставку корреспонденции в Москву, Марк вздохнул, и стал двигать в сторону Таранова его рисунки. Наступила грустная минута прощания с родными созданиями. Они не оставили себе копий, не сохранили черновики, только стандартные альбомные листы с новыми идеями кондитерских изделий, оформленные Тарановым с помощью фломастеров и гуаши. Пригласили по такому случаю Генку.
Первый листок с названием «Вафли «Березка» был особенным. С этого продукта, завернутого в белую бумагу с черными насечками, как сруб ствола дерева – русской красавицы березки, – и началась работа у них в одноименном кафе.
– Вафли победят! – кипятился Пучик.
– Не жди. Покупатель прикинет, как ему придется кусать белое бревно, пусть в красивой обертке, и откажется! – Генка был суров в своих оценках, особенно с Матвеем.
Следующей была шоколадная конфета «Филиппок». На ней красовался краснощекий ушастый мальчуган в шапке-ушанке, задорно подмигивающий правым глазом.
– Моя идея! – гордо сообщил Марк, весело поглядывая на Бобрина.
– Даже не сомневался. Ты уже детей жрать собрался? По две порции борща в столовой мало? И нарисован вылитый Дым…
Таранов засомневался в своей работе. Он, и правда, срисовывал личико Филиппка с Марка.
Рядом с этим эскизом лежала картинка этикетки для карамельки «Серебряное копытце». Таранов в детстве рисовал себе собственный талисман, где олененок с гордо поднятой головкой смотрит вдаль. В новой своей жизни симпатичный олень стал жить на глянцевой бумаге.
– Это Таран придумал, – прямо заявил непреклонный судья. – Я этого оленя у него в конспекте по радиотехнике видел.
– Ну, я.
– Не запряг еще! Копытце… А почему не подкова? Так слаще или не так жестко кусать?!
Следующую серию картинок долго не выпускал из рук Марк. Это его идею Таранов воплотил в нарисованных персонажах из книжки «Волшебник изумрудного города», где Страшила, Лев, Дровосек чем-то напоминали авторов проекта. Толстый Страшила очень походил на Марка, и тот совсем не хотел расставаться с милым ему персонажем.
– Рыжий! Здесь тоже животные и люди. Но мы с тобой ели конфеты «Мишка на севере»? «Кара-кум»? Ели… Но песок меж вафлями не попадался?! – уверенно стал защищать свое творение Марк, и рыжий друг поднял вверх руки.
– Вот еще торт «Оля-Яло», – ему симпатизировал Пучик, считая эту иллюстрацию претендентом номер два на победу. – У нас много живых образов, которые стали кондитерскими изделиями.
Таранову нравилась карамелька «Божья коровка». Просто красный фон с нарисованными черными точками, казалось, ничего собой не представлял. Но именно лаконизм рисунка, сдержанность букв в названии, контраст черного и красного ему нравились больше всего. Эта обертка была сродни взгляду Таранова на жизнь. Не случайно его звали Тараном: «где черное и красное там напор, решительность, победа и смерть на миру» – убеждал друзей автор, никак не в состоянии проститься с романтическим юношеским напором и бескомпромиссностью.
Художник видел свои ошибки в оформлении, не профессионализм, а, скорее, дилетантизм в нанесении красок, шероховатости от резинки-стёрки на бумаге. Понимал, что перерисовывать их точно не будет: некогда. Сегодня последний день перед отправкой, и даже критику Бобрина они просто проглотят, представляя, что в Москве таких критиков, как Рыжий, немереное количество.
Таранов, как и друзья, надеялся на скорую победу. Авторы решили, что после награждения расскажут о ней всему взводу, и угостят курсантов сладким призом. Прошел месяц, второй, третий, пролетело лето, а итоги сладкого конкурса в журнале не печатали. Сначала ежедневно по очереди соавторы спрашивали у Пучика номер журнала с призовыми местами, потом перестали. Посмеялись над своими «прожектами», наслушались от Генки подначек, и окунулись с головой в повседневные будни.
Через восемь месяцев произошло непредвиденное событие. По крайней мере, никто не мог понять, от кого на имя Таранова пришел денежный перевод с непонятной для него суммой 19 рублей 32 копейки. Семен подумал, что его бабушка решила побаловать внучка в начале учебного года существенным повышением денежного довольствия.
– 20 рублей – ее пенсия, и целиком отправить ее внуку? —засомневался справедливо Марк.
Посмотрели на квитанцию внимательно, а там мелко-мелко написано, что отправителем является Сбербанк СССР, а не пенсионерка из южного городка. В тот же день Пучик на почте получал корреспонденцию на всю батарею, и среди новых номеров журналов «Юность», «Москва», «Советский воин», «Работница» и других, обнаружил припозднившийся осенний «Огонек». Вдвоем они быстро отыскали нужную станицу, где четким типографским шрифтом была напечатана информация об окончании конкурса кондитерских изделий. «Второе место, – читали они вслух так, чтобы слышали окружающие, – заняла группа курсантов Ленинградского военно-политического училища ПВО».
Дружное «ура» сотрясло стены ветхого почтового отделения, они тут же позвонили Марку, и отправились втроем обмывать молоком и лимонадом свою премию. Генку решили не брать, так как он ни минуты не верил в победу.
– Ты смотри, – читал журнал Пучик, удивляясь именитым призерам, – мы в группе победителей, а там настоящие профессионалы из художественных институтов и студий!
– Значит, и мы дорого стоим, если попали с ними в одну компанию. А ты ныл, – говорил Марк Таранову, – «плохо я нарисовал, плохо нарисовал»… Отлично ты нарисовал! Я же говорил, у меня и вкус, и чутье есть.
– Если бы не классные идеи, ничего бы мы не получили. А второе место – класс!
Победа в конкурсе раззадорила Таранова, появилась уверенность в собственных силах, в том, что он умел делать хорошо, но прежде не получал за работу стоящей оценки.
Тут подоспело объявление начальника политического отдела о начале собственного, внутреннего, конкурса на лучший проект памятника политработникам в центре сквера. Этот призыв вовремя упал на мягкую почву, подготовленную сладкой всесоюзной победой.
Выбор автора проекта (именно так Таранов теперь называл себя с легкой руки Марка) пал на героев Великой отечественной войны. Известный фотоснимок офицера с пистолетом в руке, поднимающего в атаку личный состав, как нельзя лучше подходил к осуществлению идеи Таранова. Он решил вылепить бюст политработнику в той же позе. Не случайно же в половине училищных газет, на страницах журналов и в боевых листках копировали этот снимок. Практически все военные люди соотносили его с подвигом политрука на последней войне.
Командир или политрук ведет солдат в атаку – не важно, этот памятник – герою! Человеку! – убеждал Таранов себя, и готовился к работе над макетом.
Найти доску и скрутить проволочный каркас ему удалось быстро. Но где взять столько пластилина, если ни коробки нет в местном сельпо и военторге? Переживания по этому поводу не раз заставляли Таранова выступать перед сослуживцами в курилке, на самоподготовке, в увольнениях, сетуя на отсутствие глины, алебастра, гипса. На помощь неожиданно пришел старшина, у которого друзьями слыли начальники складов, а те использовали пластилин для пломб к печатям, когда сдавали объекты под охрану. Несколько коробок от Чарги, пара пачек из местной школы, три куска от Слона, который потряс знакомых студенток педвуза. В итоге появилась солидная глыба рабочего материала в каптерке, которую старшина любезно предоставил на время работы.