Где-то через пару месяцев десятый дивизион уплетал овощное рагу за ужином в столовой, когда в обеденный зал торжественно вошел Пучик. Его вид ясно показывал «я был прав, письмо дошло!» Почтальон потряс высоко в воздухе конвертом, увешенным штемпелями и марками, набрал воздуха в легкие, и выдохнул всей батарее:
– Таран, тебе письмо из издательства «Юность»! – заорал он так, чтобы слышали все, надрывая толстый конверт. – Точнее, из редакции. Про твою поэму!
В зале наступила тишина, звон ложек об алюминиевую посуду на минуту смолк. Полетели шебутные выкрики курсантов: «Слава армейскому поэту!», «Тарану – ура!» А за ними последовали жидкие аплодисменты и смех.
– Ты отправлял, ты и читай, – Таранов продолжал жевать, надеясь на благосклонность столичных мэтров. Когда Пучик поделился идеей «написать в Москву», он не возражал. К середине третьего курса военного училища его письма в различные издательства и редакции, как правило, возвращались с денежными квитанциями за карикатуры или небольшие заметки. В кафе «Березка» они обмывались в дружной компании друзей. Правда, деньги чаще шли за рисунки, а тут – стихи…
– «Уважаемый автор! Мы с удовольствием ознакомились с Вашим творчеством, – начал декламировать Пучик с выражением пиетета и восторга, свойственным его умению читать официальные послания. – Вы убедительно описываете армейские будни и великолепно владеете слогом! Пишете уверенно для Вашего возраста и рифмуете удивительно интересно!»
Он читал целую страницу хвалебного отзыва, подписанного самим А. Дементьевым. Сплошные восклицательные знаки в честь «талантливого автора» стали немного настораживать Семена. «В строчках журнального мэтра много правды», – успел шепнуть Марк, когда на Таранова обратились неравнодушные взгляды курсантов. «Надо же, – читалось в их глазах, – а мы и не знали».
Тут Пучик перевернул лист. Таранов сидел довольный, глаза блестели от счастья, яркий румянец побежал по его щекам. Несколько стесняясь нахлынувшей славы, он вместе с остальными слушателями восторженного отзыва ел и слушал.
– «Но у Вас превалирует глагольная рифма, – чуть тише и с меньшим апломбом стал читать Пучик, – мысли выглядят несколько ординарно, герои показаны поверхностно и выглядят исключительно банальными, не полностью раскрыта заявленная армейская тема, необоснованно часто нарушается ритм стиха…».
Вторая страница и все последующие листы официального текста, подписанные Дементьевым и скрепленные гербовой печатью, оказались довольно суровыми к автору и его «поэме». Под взрывы хохота Таранов поперхнулся – признание поэта мелькнуло на горизонте так близко. Казалось, вот он, новый Пушкин или Твардовский! Но слава пролетела мимо курсанта.
Таранов переживал провал своей стихотворной участи не долго. Он только улыбнулся словам Чарги, который имел способность в трудную минуту оказаться рядом и поддержать.
– О своем писательском дебюте один великий классик написал примерно так: «Настоящая слава отзывается только усталостью и головной болью».
Усталость в курсантской жизни к концу дня – закономерное явление, а головной боли у Семена никогда не было. По этому поводу он часто стучал по своему коротко стриженному черепу костяшками пальцев и говорил: «А чему тут болеть?!», – вспоминая анекдот о военном и гражданском после ночного застолья. Во-вторых, у него сложился свой взгляд на события и людей в том самом месте, которое от постукивания отдавало пустотой. Семен узнал где-то в иностранной литературе новое для себя слово – «стратификация», и с тех пор раскладывал все и всех по полочкам, отсекам или по стратам.
– Есть гениальные писатели и великие поэты на все времена, – считал Таранов. – Существуют литераторы рангом поменьше, для страны, для эпохи, для класса, для определенного читательского возраста. Пишут в журналы и газеты те, кто занимает страты пониже. Они зарабатывают деньги, получают гонорары или зарплату. И есть такие, как я: для стенгазет и малотиражек, друзьям и подругам на праздник, или просто так, когда навеет рифмотворчество.
Он наивно думал, что музы или пегасы, прилетают к каждому свои, с собственными способностями, талантом или гениальностью. Их где-то на небе учат работе с писателями и поэтами по единым методикам. Например, к Таранову забредает обычный Пегас – мерин с крыльями, который в своей творческой школе учился уж точно не на пятерки. Для нужного эффекта перед творческим взлетом, ему требовалось сделать пару шагов по земле, а Семенов Пегас стопорил. Но, как его учили преподаватели творчества, ударом копыта о землю конь иногда посылал вдохновение, желание писать, сочинять, творить, до тех пор, пока карикатура или стихотворение не приобретут более или менее вразумительный вид.
У Андрея Вознесенского или Сергея Есенина – любимых авторов Семена – музы были великолепными, очаровательными умницами-красавицами! Пегасов к гениям не присылают…
Больше он никуда не отсылал текст о «молодцеватом советском солдате», убедившись в верности первой оценки, которую в детстве поставила мать. Она всю жизнь преподавала русский язык и литературу, поэтому лучше других знала, что можно печатать для всеобщего обозрения, а что надо сразу сдавать в макулатуру.
Только на последнем месяце обучения в училище ему пришлось работать над выпускным альбомом. Он рисовал карикатуры на каждого своего товарища, и вместе с друзьями создавал на всех эпиграммы. Каждый курсант и курс получили свои «шедевры» курсантского творчества7, но самому автору пришлись по душе строчки, посвященные первому году службы, который все называли «Без вины виноватые»:
Глава XX. Комсомольская переписка
Способность Пучика ввязываться в маленькие делишки с мутным содержанием и неясным окончанием хорошо была известна во взводе и за его пределами. В каждой части есть человек, который умеет находить приключения на то место, где соединяются наглаженные строчки галифе. Вот и Пучик рьяно организовывал семинары, где пытался распределить ответы каждому курсанту; узнавал экзаменационные вопросы и делал заходы на «свой» билет; призывал к сбору денег непонятно на что; участвовал в различных конкурсах, и почти всегда оказывался виноватым в том, что не доводил дело до конца. Ему не было равных в красивых призывах и в незавершенной работе. Таранов с Дымским смеялись над товарищем, и радовались его незлобным аферам, порой принимая в них самое непосредственное участие. Так, с помощью Матвея они разнообразили свои будни.
Однажды Пучик принес конверт с необычной надписью адресата – «секретарю комсомольской организации». В батарее было четверо комсомольских вожаков, но Таранов – ближе всех. Естественно, почтальон вручил конверт ему, и встал над душой: «Вскрывай! Читай!» Отвертеться от назойливого Пучика мог только Рыжий, посылая того в лицо настолько далеко, как только позволял его цинично подвешенный язык. Таранов с друзьями был мягче, чем с командирами, и вскрыл конверт в ожидании очередной подставы.
– «Уважаемые товарищи курсанты! К вам обращаются комсомолки города „Г“. Мы приняли решение шествовать над вашим воинским подразделением и помогать вам в нелегкой армейской службе»… Таранов читал текст и улыбался. Он чувствовал, что Пучик ввязывает его в очередную авантюру, но еще не понимал, что в ней плохого. Мало того, ему в эту минуту захотелось первым пойти строевым курсантским шагом к находчивым девушкам.
– Класс! – как будто чувствуя мысли друга, подхватил предложение комсомолок Марк. – Давайте им ответим. Громкие читки писем о личной жизни незнакомок скрасят наши вечера в казарме!
– Лучше перед сном. Предлагаю вести с ними индивидуальную переписку, тогда мы узнаем и про девичью интимную жизнь, – добавил Муля, и его идея заинтересовала большинство.
Курсанты в курилке расслабились после обеда, Муля наигрывал что-то на гитаре, Генка курил, а Марк доводил до блеска голенища сапог, на которые нечаянно капнула вода. Таранову ничего не оставалось, как провести шутливое собрание взвода, и написать молниеносный ответ в город «Г»: «Мы готовы! Работаем персонально!», – комсомольскому секретарю по адресу с конверта.
Через пару недель пунцовый от радости Пучик приносит ответ. Все удивились скорости работы почты. Из дома весточку месяц ждешь, а тут практически мгновенный отклик «от комсомольского секретаря – комсомольскому секретарю».
Вскрыли конверт, а в письме двадцать адресов и имен девушек!
– Вот чего не ожидал, так это бурной реакции южных красавиц! Неужели у них такой же темперамент?
Генка с Пучиком забыли личные обиды, и тут же скрутили двадцать именных листков с адресами, бросили их в пилотку Мули, и разыграли «девочек – мальчикам». Только Таранову сразу выделили комсомольского секретаря: «Кто с кем начал, тот с тем пусть и продолжает!» – подвел итог Рыжий, и включился в написание писем незнакомым очаровашкам далекого города «Г».
Но раньше всех ответ получил не младший сержант Бобрин, а Слон. Девушка ему писала, как здорово жить в соседней от города «Г» деревне, где у неё есть две коровы, пять свиней и кабанчик, десяток индюков и сотня гусей. С каким удовольствием она гоняет на тракторе «Беларусь» в местный клуб танцевать, пашет землю, решает задачи партии по сельскохозяйственным вопросам на черноземной земле, и так далее, и тому подобное. Громкая читка с комментариями, иногда веселыми, иногда сальными, разбавила время после обеда совершенно новыми ощущениями.
Никто не заметил ничего необычного и после второго ответа. Следующая девушка описывала Рыжему дождь и грузу в летнюю ночь, то, как она боится жить одна в двухэтажном кирпичном доме и ждет настоящего мужчину, способного её защитить. Самое забавное, что описание природы оказалось на двух листах! Марк успел бросить скромную реплику: «Слишком профессионально написано», – но его никто не услышал.
В третьем письме очередная девушка просила фотографию курсанта, и прислала взамен свою в открытом купальнике, с широкими бедрами и высокой грудью. Муля шастал по казарме важным, надутым петухом, показывал всем снимок красотки и интригующе спрашивал: «Как моя, а?»
Таранову секретарь описала в послании последнее комсомольское собрание, и свое участие в проведении Ленинского зачета так, как будто списала протокол очередного общественного мероприятия. Вот тут у него стали закрадываться сомнения, и в очередном отпуске друзья озадачили Семена «курсантской инспекторской поездкой» в южный город «Г», как подытожил Генка.
Билет Таранов приобрел быстро и просто по проездным документам, так как город «Г» находился в двух часах пути на автобусе от станицы, где жила любимая бабушка. Гуляя по родным местам, вспоминая босоногое детство, Семен видел, как смотрели на него сегодня местные старушки, крестились вслед мальчику в курсантской форме и тихо вздыхали, поминая мужей и братьев, не вернувшихся с последней войны.
У него самого не было ни одного деда, оба полегли на фронтах Второй мировой войны и не видели счастья своих дочерей. Только двоюродный дед Степа, ездил в инвалидной коляске, подбивал сапоги и ремонтировал ботинки в своей каморке у рынка, а после работы угощал единственного внука сахарными петушками на палочке.
Пестрая толпа кружила у вокзальной площади, и отвлекала мысли Таранова криком, гамом, причитаниями и протянутыми руками детворы. Он улыбнулся цыганской компании, из которой вынырнула женщина в пестрой юбке, с повязанными на шее и талии разноцветными платками.
– Позолоти ручку, чернявый! Погадаю! Прошлое расскажу, суженую-ряженую покажу! – Женщина невнятного возраста трясла созвездием браслетов, огромные ее серьги звенели, как подвески на хрустальной люстре, а карие глаза хитро, насквозь пронзали Таранова своей колдовской магией.
– Прошлое я знаю, а что впереди, никому не известно. – К нему редко обращались цыгане, а с этой гадалкой хотелось пообщаться, рука Таранова потянулась в карман брюк. – И в кармане только полтинник остался.
– Эх, соколик, – цыганка юрко забрала протянутую монету, которая утонула в складках платья, – жизнь тебя ждет кочевая!
– Понятное дело, я – военный!
– Кочевая, не обычная, а лихая: каждый год-два переезжать будешь. Красотку жену найдешь, намыкаешься с ней, как с кошкой, что гуляет сама по себе. А треть века вместе проживешь! Детей нарожаете и внуков: одни мальчики у тебя будут в роду… Берегись чернявую, толстую. Много гадостей она сделает, – цыганка бегло водила пальцем по его открытым ладоням. От её вьющихся волос шел насыщенный сладкий дух и щекотал в носу. – А здоровье не убережешь, уволят тебя на пенсию раньше времени… Генералом не будешь, а до полковника дослужишься! Ученым мужем-професором тебе быть, служивый…
– Горазда ты врать… Какие в армии профессора, – смущенный Таранов пошел своей дорогой, радуясь светлым перспективам. Особенно кошечке, с которой должна свести его судьба. Кто знает, может быть, сегодня предстоит эта счастливая встреча?
Он шагал в курсантской форме, чувствовал себя превосходно, и с удовольствием напевал в полголоса:
Порция мороженого, пара стаканов газировки, перспектива встретиться с интересной девушкой-секретарем комсомольской организации влекли его в «очередную авантюру», как сказал бы Генка. Он не спеша подходил к нужному адресу и, свернув с широкой улицы в проулок, запел в полный голос. Благо, что вокруг никого не было:
Тумановский вспомнил, как Слон его угостил за завтраком красной икрой из своей посылки. Икра – не каша, ложкой не поешь. Все четверо курсантов за столом у Слона, и соседи Семена сделали бутерброды с маслом, где каждый очень красиво разместил по пятнадцать икринок. Подсчитать успел Семен, который впервые попробовал это национальное русское лакомство в детстве. Тогда отец привез красную икру из командировки, а мама положила ее в блюдце так, что внешне икринки напоминали алые сочные ягоды. Но вкус-то оказался не сладкий… Этот контраст соленого и воображаемого сладкого до самого совершеннолетия отбил у мальчика желание есть икру.
Так часто происходит в жизни: ждешь одно, а получаешь другое…
Нужный дом он нашел быстро. Поднялся на четвертый этаж типичной пятиэтажной хрущевки с облупившейся голубой плиткой, и выдохнул напряжение в подъезде. Пять минут постоял с папиросой перед открытым окном между третьим и четвертым этажами, стараясь расслабиться и сбросить волнение. Бешено бьющее в грудь сердце при любом «волнительном случае», как говорила бабушка, заставило Семена бросить самодеятельность. Он не любил стоять на сцене еще и потому, что боялся тысяч глаз, не радовался аплодисментам, как Марк или Матвей. Волновался перед зачетами и экзаменами до красной краски на лице и пульсирующих жилок на висках. А с некоторыми девушками – тем более.
В теплом южном небе летали ласточки, они были очень близки к земле, словно ждали дождя. Таранов смотрел на грациозный полет, и вспоминал свою «ласточку», о которой мечтал больше года. Как средневековый рыцарь, он ввел её в число обожаемых женщин, писал стихи, помнил каждый жест при двух встречах, боготворил аромат духов девушки, но узнал, как её зовут и откуда она, только перед самым отъездом.
За неделю до отпуска Слон на Балтийском вокзале подвел к Семену полненькую девушку с длинной косой. Они возвращались из кафе-мороженое «Север» и непринужденно болтали. Пухлые ее щечки розовели от выпитого шампанского, а глаза игриво блестели, посматривая на великана в военной форме.
Таран, зырь, – он протянул Таранову несколько свадебных фотографий и показал на толстушку. – Они с «Ласточкой» подружки. Тот раз были вместе в клубе. Это с ней мы танцевали.
На снимках в белоснежном ажурном платье стояла «ласточка» с горящими глазами, светящимися от счастья. Рядом крутилась полненькая девушка с косой; похоже, что она – свидетельница бракосочетания. На других фотографиях «ласточка» была рядом с высоким парнем прибалтийской внешности: под руку, целующаяся с ним, за свадебным столом, с огромным букетом цветов. На безымянном ее пальце блестело обручальное кольцо.
– Семен, ты ей очень симпатичен. Но выбрала она того, кто ближе. По гарнизонам ездить Аня не собиралась, – Слон и девушка успокаивали Таранова, что-то вдвоем говорили, но он ничего не слышал. Глаза застилала пелена внезапно подкравшихся слез, и Семен видел только фотографию чужой жены с золотым колечком. Казалось, что оно вращается, как пластинка на музыкальном проигрывателе, и тоненько верещит: «Ласточка улетела, ласточка улетела…»
– Не может быть, – протянул тогда он тихо, и медленно потянулся за сигаретой. – Я потерял свое счастье…
На звонок долго никто не отвечал.
Таранов вытащил конверт, чтобы сверить адрес. Все правильно. Он еще раз окинул взором букет красных гвоздик (что еще можно было купить секретарю комсомольской организации?!), вздохнул и позвонил пронзительно долго. Этот звук разбудил соседей по площадке и хозяйку нужной квартиры. Малейшие сомнения отпали, как лепестки со старых роз, когда дверь открыла миловидная женщина лет тридцати пяти с парой золотых верхних зубов. «Секретарская мать или тетка», – подумал Таранов, и с порога вручил букет. Прошел на кухню однокомнатной квартиры, где серый пушистый кот оставил на курсантских брюках клок шерсти со своей облезлой спины.