Он достал из своего бездонного портфеля еще несколько бутылок сухого вина, и под общее ликование праздник получил свое новое продолжение. Старшина очнулся, Слон извинился, они выпили на брудершафт и быстро помирились. Таранов смеялся вместе с ними, пил вино, хотел со всеми дружить и радоваться жизни. В этот вечер он целовался в коридоре со своей миловидной соседкой, которая заигрывала с тамадой, впервые увидел, как Муля танцует на столе практически голый с одной из подружек невесты. Марк на кухне проговорил весь вечер с девушкой-ботаником, Генка увел свою подружку в соседнюю комнату, и появился только к концу вечера. Остальные курсанты братались с моряками, собирались жениться на студентках, пели песни, слушали музыку, играли на гитаре и только в последнюю минуту до электрички покинули гостеприимный «Маленький Париж».
С того вечера Таранов всем настойчиво разжевывал, что «Париж» или «Тихий Лондон» в курсантских песнях – не столицы государств-членов агрессивного блока НАТО, а названия замечательных женских общежитий в Ленинграде. Это не города с улицами красных фонарей в европейских странах, а замечательные места развлечений курсантов, куда следует направляться незамедлительно.
Глава XXII. Выборы с ефрейторским зазором
Нежиться в постели по утрам – привилегия дам. Мужчины и во сне готовятся к войне! Именно так, или примерно так, любил утверждать Генка в любое другое время суток, и сам командовал курсантам: «Батарея, подъем!»
«О кровати – только двуспальные мысли», – добавлял любвеобильный Муля, способный дремать стоя, а на скучной лекции – даже с открытыми глазами. Хроническое недосыпание на первом курсе постепенно сменило умение спать при всяком удобном случае, которых подворачивалось не так и много в однотонных буднях курсантов второго курса. На третьем и четвертом – появилась привычка, курсанты втянулись в армейский ритм; как засыпали быстро, так и мгновенно просыпались, подъем в 45 секунд, который они отрабатывали часами на курсе молодого бойца, давно стал повседневной нормой жизни в казарме.
– У каждого человека, будь он совой, жаворонком, дятлом или петухом наступает время, когда его сон священен! – заявил накануне Рыжий. И сам расшифровал этот «афонаризм». – Сова спит по утрам, жаворонок вечером, петух спит, когда хочет, а потому орет и остальным спать не дает, дятел спит, когда не стучит. Только курсанту жизнь спать не дает, и он приноравливается.
Вот и Таранов рассчитывал с утра отлежаться после очередной серии нарядов вне очереди. Его неодолимое желание спорить, задавать вопросы, доказывать встречному и поперечному свою правоту, чаще натыкалось на непонимание командирами всех степеней. Самый веский аргумент в ответ строптивому курсанту – взыскание. Год от года наказаний становилось меньше, служба спокойнее, видно, что учеба шла на пользу. Особенно на кафедре психологии, где он находил полное взаимопонимание. Там, за правильно сформулированные вопросы, а порой и свои же на них ответы, он получал отличные оценки.
«Быть тебе психологом в новой жизни!» – пророчил Марк. «А в этой – Тараном!» – смеялся Генка. Они чаще, чем остальные курсанты одергивали его, понимая неуживчивый, спорный характер. Смеялись, что рождение в мае сравняло его со своим знаком по гороскопу, а тельцы – упрямые и храбрые. Таранов чувствовал, что надо ломать себя, и иногда у него получалось быть таким, как все. «Когда-то и я буду послушным, мягким и пушистым», – умиротворенно произносил он после очередного наряда вне очереди, если сил уже не оставалось спорить.
День выборов считался праздником. В этот день дневального инструктировали не кричать «Подъем!» в положенные по распорядку шесть часов утра. Выборы в Верховный Совет СССР в этом году проходили в воскресенье, и по такому случаю столовая предлагала меню из гречневой крупы и макарон, курсантам давали куриные яйца, какао на завтрак, печенье и конфету на обед, как дополнительный паек к праздничному дню. За столом, где сидели друзья, сложилась негласная традиция: делать бутерброд из белого хлеба со сливочным маслом, куда сверху резалось на две части вареное в крутую яйцо и посыпалось солью. Это лакомство гасило чувство голода, и выглядело довольно симпатичным «соленым пирожным» на фоне белых тарелок с голубой каемкой с алюминиевыми ложками в праздник демократии.
С утра курсанты щеголяли в наглаженной парадной форме одежды, словно перед увольнением. В клубе крутили веселые кинокомедии, в город уходило больше людей за счет культпоходчиков, а оставшиеся в казарме наедались «за себя и товарища». Этот распорядок выходного дня красило отсутствие традиционных спортивных соревнований по гиревому спорту или легкой атлетике. «От работы кони дохнут!», «Спорт хорош его отсутствием!», «Не добежим, так дотолкаем!» – изгалялись по такому случаю доморощенные юмористы.
Курсанты искренне радовались «торжеству советской демократии» в армейской жизни, и готовы были проводить выборы по любому поводу. Только одно смущало Таранова в организационной суматохе этого мероприятия: навязываемое командирами социалистическое соревнование. Он спрашивал себя: «Зачем голосовать именно первым?» – и не находил ответа. Каждое отделение, взвод, батарея, дивизион настолько увязли в гонке за лидерством, что порой они сами не замечали бесполезности этого первенства, которое строго контролировали и оценивали «наверху». Если в спорте или учебе он как-то мог понять достижение максимального результата, то стремление первым засунуть бюллетень в щель урны на выборах – не укладывалось в голове третьекурсника. Чтобы оказаться первым в день выборов необходимо нечто большее, чем умение быстро бегать. А что? Семен не знал.
– Ефрейторский зазор – издревле самая популярная мера подстраховки в войсках, – Генка веселил окружающих его курсантов в курилке. – Допустим, по плану командира дивизии спланировано очередное полевое учение в 600. Командира полка известили об этом друзья из вышестоящего штаба дивизии, и он подстраховался: приказал комбатам, чтобы те за полчаса до времени «ч» находились на рабочих местах. Комбаты озадачили ротных, и время сдвинулось еще на полчаса, ротные – взводных, те озадачили старшин, командиров отделений, а сержанты и ефрейторы просто подняли личный состав на три часа раньше запланированного комдивом времени, и увели всех на полевые учения. Прибывает командир дивизии в часть, а там – пусто. Нет солдат! «Где личный состав?!», – орет. «В поле, – отвечает ему дежурный ефрейтор, – командир дивизии учения проводит»…
Ефрейторский зазор в полчаса стал привычным уже на первом курсе, а со временем курсанты так с ним сроднились, что в любом внеплановом мероприятии видели желание командиров подстраховаться и быть первыми, лучшими. На выборах – то же. По закону, избирательные участки открывались рано утром, в 600 и закрывались в 24 часа. Многие советские люди исполняли свой «гражданский долг» после завтрака, с хорошим настроением, под марши и песни, семьями шли на избирательные участки голосовать, и к обеду основной поток избирателей заметно редел.
В училище голосование проводилось в клубе, где каждому выдавался бюллетень с одним кандидатом в депутаты. Листок сразу опускали в урну, и на этом процедура «голосования», больше напоминающая фарс, заканчивалась. Так уже не раз выбирали в местные и городские Советы, а потом курсанты спокойно шли в зрительный зал по соседству смотреть кино.
В этот раз нездоровый ажиотаж начальства коснулся всех – уровень выборов высокий! Командиры и политработники всех уровней организовывали соревнование за то, чье подразделение проголосует первым.
Десятая батарея, где служил Таранов с друзьями, территориально располагалась ближе всего к аллее, что вела в сторону клуба. Но комбат приказал открыть с утра двери эвакуации при пожаре, чтобы сократить это расстояние до минимума. Начало голосования до 600 утра невозможно, но официальный подъем по распорядку дня у курсантов в это же время. Встав, как обычно и заправив кровати, они потеряли бы минут 10—15, плюс передвижение к клубу. Что делать? Как ускорить процесс?!
Офицерам батареи приходит в голову великолепная идея: если до «подъёма» в приказном порядке будить курсантов не разрешалось, то кто запретит в праздничный день слушать патриотические песни советских композиторов? Под грохот музыки из орущих репродукторов курсанты «добровольно» встанут пораньше, и дружно пойдут в первых рядах строителей коммунизма исполнять свой гражданский долг. А тонкости этого подъема оговаривались отдельно. Вечером комбат грозно предупредил подчиненных, что лично разберётся с желающими спать дольше.
Несмотря ни на какую «демократию», в это радостное утро на полчаса раньше голосования в казарме в полную мощь заиграли бодрые марши и «патриотические» песни. Громкая мелодия песни «Вставай страна огромная», испугала Марка так, что он засомневался куда бежать: в оружейную комнату за карабином или в клуб – голосовать. Спасла следующая музыкальная композиция «Нас утро встречает прохладой».
Дежурная служба под руководством комбата, который прибыл еще раньше, не только включила громкоговорители на полную мощь, но и запустила одну за другой вдоль казарменного коридора три тяжеленые гири весом по двадцать четыре килограмма каждая. Перемещаясь по полу, сталкивая друг с другом, они издавали душераздирающий грохот, способный поднять с постели мертвого.
Вспоминая всех родственников суточного наряда, курсанты просыпались, вставали, одевались, умывались и заправляли койки. Таранов накануне сменился с наряда, и спать хотел так, что авианалет HATO его бы не разбудил, а грохот музыки и гирь только заставил повернуться на другой бок, во сне проклиная ранний подъём и соревнование «Кто первым проголосует!»
Комбат лично обходил свои владения с утра, и криком «Совсем обнаглел!!! А ещё коммунист!!!» поднял не только Таранова, но еще пару человек в дальнем конце казармы. Короткая и пламенная его речь с громкими и доходчивыми призывами, удобренными непарламентскими выражениями, описывала перспективы службы каждого курсанта в том случае, если у клуба «проспавшие выборы» появятся в последних рядах.
Так же, если не более активно, шла подготовка в соседних батареях и дивизионах. К назначенному сроку на старте перед выходом в сторону клуба выстроились лучшие спринтеры взводов, которые должны были оказаться в первых рядах избирателей советской демократии. Жаль, что этот трехсотметровый рывок до клуба не фиксировала секундомерами кафедра физической подготовки, которая наверняка бы установила мировые рекорды курсантов на средние дистанции.
Во втором дивизионе стал актуальным бег с препятствиями. Эти ребята решили срезать дистанцию к клубу, чтобы обогнать потенциальных передовиков – десятую батарею. Десятая регулярно оказывалась победителем на марш-броске в 12 км и 6 км, при зачете по последнему курсанту занимала лидерство в беге на 3 и 1 километр. Поэтому срезать сотню метров, чтобы обогнать лидеров училища – реальная задача, одобренная своими командирами.
Секунда в секунду курсанты вылетели из дверей своих казарм и устремились к необычному финишу. Рывок прошел столь стремительно, что начальник клуба не успел открыть двери в зал голосования. У входа столпилась огромная толпа курсантов-передовиков всех курсов, и солдат дивизиона обеспечения учебного процесса.
Военнослужащие стремились исполнить свой долг так, словно участвовали в олимпийских играх. Во время гонки по аллеям закипел азарт, желание догнать и перегнать, которое подбрасывало адреналин в кровь бегущим. А на балконе клуба офицеры батарей наблюдали эту картину, высматривая своих опоздавших курсантов. Они свирепо смотрели на аутсайдеров и поощряли передовиков, любуясь толпой энтузиастов.
Взгляды комбата и Таранова неожиданно встретились, но ничего кроме молний они не высекли: это было наиболее радостное впечатление от конституционного праздника у курсанта.
Прежде, чем открылись стеклянные двери клуба, и избиратели достигли заветных столов с урнами, среди курсантов прошелестела информация о начале через пятнадцать минут новой французской супер комедии. Надо было успеть проголосовать до начала фильма! Энтузиазм голосующих достиг пика, и у дверей избирательного участка началась нешуточная давка, где крепкие прижимали худых, а шустрые просачивались поближе к заветному залу.
Как только московское время отсчитало шесть ударов курантов через включенную на полную громкость радиотрансляцию, толпа ломанулась вперед с отчаянными воплями и многоголосым матом. Начальник клуба подошёл к двери, чтобы открыть её изнутри, но только успел провернуть ключом, как обезумевшая толпа сбила майора с ног, и едва не затоптала.
Под напором сотен тел раздался громкий звон разбитого стекла, толщиной не меньше двух сантиметров. Оно глухо лопнуло на множество осколков и разлетелось на ближайших к двери курсантов. Вплотную к ней прижат был толпой Генка, и именно им, как тараном, выбило обе створки. Просто чудо, что Рыжий не порезался осколками стекла, а отделался несколькими царапинами и изрезанным парадным кителем.
Еще неделю младший сержант Бобрин носил повязку на голове, показывая, как пострадал, а комбат на следующее утро при подведении итогов выборов объявил ему благодарность, и поставил всем в пример это геройства.
– Пока некоторые наглецы, – он грозно уставился на Таранова, – спали, сержант Бобрин в первых рядах прибыл к клубу выполнить свой воинский и конституционный долг!
Генка говорил, что «на выборах породнились мы с Тараном. Он – Таран, и я – таран. Не пойму только мы близнецы-братья или однофамильцы?» Марк и Семен смеялись: «Рыжий пострадал от народного энтузиазма и пролил свою кровь за депутатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных».
Глава ХХIII. Стаж
На стажировку, или «стаж», как называли курсанты в своем кругу поездку в войска, где им предстояло выполнять месяц офицерские обязанности, разъезжались группами по несколько человек. Таранов попал в удаленный зенитно-ракетный полк недалеко от поселка Лопухинка вместе с Генкой и еще десятком курсантов из батареи. Всех распределили по дивизионам, а сержанта Бобрина назначили старшим группы. Рыжий с непривычным для него рвением кинулся искать начальника политотдела, который должен в конце стажировки подписать итоговое заключение о выполненных мероприятиях курсантами.
– Нашел его в отпуске, но по счастью дома, – рассказывал он позже, – веселым, под хмельком, за рюмкой водки у сковороды грибов с картошкой. Через пару рюмок было решено: нам с тобой предстоит оформить для второго дивизиона ленинскую комнату за месяц! Я согласился…
Таранов привык к эксплуатации своих способностей художника всеми, кому не лень. В первый год учебы он ночи напролет писал планшеты для ленинской комнаты своей батареи, и в результате нацепил на нос очки. «Зрение село, как от точного выстрела», – шутил над ним Марк. Комбат озадачивал стендами с наглядной агитацией, Малешкину нужно было заполнять анкеты и журналы, для старшины рисовать таблички и бирки, однообразить ф. и. о. на пилотках и шинелях, для друзей красиво и с вензелями подписывать открытки. Плюс ко всему – боевые листки, стенгазеты, лозунги к праздникам, и прочая оформительская работа.
Но такой свиньи, что подкинул в первый день стажировки друг, он не ожидал. Прощай армейские будни! Прощай выходные дни! Прощай желание увидеть войска и приложиться к пульсу подразделения. «Легче отказаться от стажа, чем губить себя в ленкомнате,» – подумал Таранов, и встал, чтобы высказать все, что думает по этому поводу в самых отчаянных выражениях. Семен уже сложил из них пазлы, и открыл было рот, как Генка его опередил.
Не волнуйся, дружище! Ты, может быть, не знаешь, но у нас будет помощница!
В клубную комнату, где они разместились, вошла женщина лет тридцати пяти в военной форме и звании сержанта. Плюсовые очки на носу, простые хлопчатобумажные чулки и коса, заплетенная в виде короны, выдавали в ней типичный синий чулок. А полноту диабетика не могла скрыть никакая юбка.
– Знакомьтесь, товарищи! Ольга Васильевна – местный библиотекарь, и по совместительству – замечательный пейзажист.
Семен Таранов. Курсант-оформитель.
Таранов представился, и оба увидели в глазах друг друга «ноль внимания и фунт презрения», как часто повторял потом Рыжий. Но это не помешала самолюбивым художникам определиться с концепцией и содержанием стендов. Она рисовала, Таранов писал заголовки и тексты, а Генка клеил, резал, пилил. В три пары рук работа закипела довольно быстро. Женщина оказалась молчаливой и увлеченной, работала не меньше курсантов, и уходила домой только вечером.
Десять дней и ночей группа оформителей торопливо работала, чтобы недельку от стажа взять себе. Уехать пораньше из части на волю мечтали оба стажера, но работа продвигалась медленно.
– Все! Я устал и покидаю вашу артель «Два пера и Тушь»! – Так в один прекрасный день заявил Таранов. «Тушью» или «Тушкой» он с первого дня называл за глаза Ольгу Васильевну, с чьей полнотой не желал мириться. – Иду в войска, в народ! И ты, Бобрин, меня не сможешь остановить…
Демонстративно положив на стол рейсшину, он хлопнул дверью, и ушел в сторону стартовой позиции. Замечательное лето этого года накрыло сочной зеленью ленинградскую область, и не стало видно узких тропинок, ветки деревьев распушились крупными листьями и прикрыли кустарники, дома, позиции.