– А мы не будем с тобой генералами? – улыбнулся Слон.
– С такой фактурой ты точно дослужишься до маршала, – отозвался Таранов. – Высок! Строен! Красив!
– Если Рыжий раньше его должность не займет! – съязвил Пучик.
Наибольшее время в часы самоподготовки и на занятиях, курсанты уделяли конспектированию первоисточников. Отдельные брошюры, изданные многотысячными тиражами или статьи в томах классиков марксизма-ленинизма, которыми был заставлен весь читальный зал и фойе библиотеки, пользовались необычайным спросом. Конспекты этих произведений оформлялись очень тщательно: разноцветными карандашами подчеркивались главные мысли, выделялась иным шрифтом важные тезисы, яркими фломастерами рисовались заголовки, четким разборчивым почерком писался текст.
Первое время Таранов не понимал, зачем этот Сизифов труд, и кому он нужен, кроме въедливых по натуре преподавателей и командиров. Гораздо легче, казалось ему, издать отдельным пособием все эти цитаты, положения, направления действий, исторические оценки, и выдать каждому курсанту на временное, пока он учится, или вечное пользование в войсках.
Потом решил, что каждый может выбирать сам: кто качество, кто количество, кто соотношение количество/качество. И доказывал всем подряд верность этой мысли. Со временем, пришло иное осознание. Все представилось в новом свете, когда замотанный ночной чисткой картошки, суточными нарядами, уборкой территории и строевой подготовкой, Таранов заносил строчку за строчкой фразы Ленина в свой конспект первоисточников. Как вода долбит камень не силой, а частым падением, так и штудированием без включения головы, он закладывал под черепную коробку содержание очередной статьи классика. Этот материал, записанный и оформленный собственной рукой, постепенно вытеснял напевы любимых песен, милые воспоминания детства, стихи, художественную литературу и «политизировал мозги», как оценил ситуацию Генка.
В работе «Человек с ружьем» Таранову запали в голову ленинские рассуждения о необходимости «дойти до каждого солдата», умении найти с ним общий язык и повести за собой. Поначалу ему понравился этот подход, и первая же стажировка показала важность законспектированной мысли. В то лето на стаже курсант и боец быстро поняли друг друга, и через пять минут Семену стала известна тропа самоходчиков, которая принесла не одну радостную минуту.
Позже он задумался над ленинскими словами: получается, что офицер должен уметь говорить матом с подчиненными, хамить и сносить грубость так, как ведут себя окружающие его военные люди – в большинстве своем представители крестьянства и рабочего класса. Из семей интеллигенции число курсантов было существенно меньше, а из аристократии и дворянства – никого. По крайней мере, по тем автобиографиям в личных делах, которые Таранов читал, оформляя документы комбату к очередной проверке.
Правильно ли это «движение вниз, в народ»? Для выполнения боевой задачи – возможно, а для себя лично? Видимо, нет. Оскотиниться, опуститься всегда легче, чем подняться по ступеням цивилизации вверх. Это Семен хорошо помнил из курса философии. Тогда он еще спорил с преподавателем, вспоминая Сократа, но звонок на перерыв не привел их к истине.
«Может быть, вождь не прав? – тихо шевельнулась в голове крамольная мысль. – Невозможно прожить полвека, и не ошибиться ни разу». Сколько ляпов дарят нам преподаватели! Ошибаются специально?
Тот же подполковник Вавилов с кафедры «Истории войн и военного искусства» вошел в историю одной фразой, монотонной, убаюкивающей, повисшей в тишине зала, как пух одуванчика: «Наши войска рассекающим ударом прорвали группировку Манштейна и вышли на оперативный простор. Какая наглость и самоуверенность спать на моей лекции, товарищ курсант! Вам что кринка молока приснилась? Выйдите и умойтесь водой из писсуара».
Или подполковник Келлер с кафедры ОМП: «Вы что думаете, Келлер будет надевать этот противогаз? Нет, это вы будете надевать противогазы, а Келлер будет стоять с секундомером». А эту его фразу курсанты цитируют не первый год: «Товарищ курсант, даже пятилетний Вовочка знает, что если капнуть ипритом на головку – будет язвочка».
Самостоятельная подготовка курсантов дарила драгоценное время общения с научной и секретной литературой, позволяла побыть наедине со своими мыслями, давала возможность записать в блокнот или тетрадь то, что впоследствии могло помочь в сложной работе заместителя командира подразделения по политической части. Таранов со второго курса это понял, и завел себе толстую тетрадь, куда записывал своим печатным шрифтом афоризмы великих людей, тезисы выступлений на семинарах, тексты интересных сообщений, из которых могут родиться политинформации в войсках. Он дорожил этими записями, давал списать содержание только друзьям, и пополнял тетрадку регулярно, как только заходил в библиотеку или брал в руки интересную литературу.
Вопрос Генки о будущем Вооруженных Сил СССР его волновал не раз, но фантастические идеи о новой армии, или об отсутствии в будущем в стране КПСС смешили всех его друзей. Правда, однажды Пучик намекнул: «Нельзя так откровенно вслух высказывать свои мысли о существующей политической системе. Ты даже не знаешь, кто может на тебя донести в особый отдел. А эти ребята-особисты карьеру сломают в момент!»
Слова Матвея немного застопорили откровенность Таранова в разговорах на сампо и в курилке, но в голове продолжали метаться свои мысли, которые бодались с окружающим миром, и не всегда могли найти компромисс. Успокаивали принципы, что родились курсами раньше:
а) верить нужно друзьям;
б) хорошие люди могут объединиться в свою партию;
в) служить надо честно, чтобы позже не было стыдно.
Поэтому он часто говорил, что коммунист должен быть, прежде всего, настоящим человеком. А это значит жить честно, не воровать, не делать зла окружающим, не завидовать и уважать старших.
О военной карьере офицера Таранов стал думать конкретно только на четвертом курсе, накануне выпуска, и самой отдаленной для себя перспективой считал достижение должности ЧВС – члена Военного совета, заместителя командующего. Прежде всего, думал Семен, это одна из генеральских должностей в войсках ПВО у политработников, и объем работы на ней должен быть необычайно большой. Он чувствовал в себе силу для работы с людьми, а понял это на последнем курсе, когда стал получать отличные оценки по партийно-политической работе и педагогике с психологией. На фоне остальных курсантов его часто хвалили преподаватели, а это – показатель успешности, считал он. Во-вторых, ЧВС – самостоятельная должность, а значит, и независимая. Можно самому что-нибудь придумать, организовать и довести до логического конца. Это не должности на побегушках, как у пропагандиста или начальника клуба.
Сомнения, сомнения, сомнения… Марк говорит, что сомнение – это признак ума, а сам почти никогда не сомневается. Он идет на красный диплом, а может и золотую медаль получит, а у Таранова будут синие корочки. Главное, тройку туда не внести на госах. Генка считает, что «лучше иметь синий диплом и красную ряху, чем красный диплом и синюю рожу», но разве в цвете диплома дело? Всем известно, как оценки появляются в ведомостях ребят с нашего курса. И на тройку нет знаний, а стоит «отлично». Почему? Все очень просто. В сложившейся системе армейских отношений всегда можно получить оценку на балл, а то и на два больше, чем заслуживаешь. Особенно популярна оценка за партийную работу, сержантскую должность. Повышают свои баллы отличный столяр, художник, спортсмен…
Таранов вспомнил, как и ему самому поставили пятерку на автоделе практически незаслуженно. Накануне экзамена он оформлял стенд на кафедре автодела и справился со своей работой отлично. Четкий шрифт, грамотно подобранные фотографии, размещение текста не вызывали даже тени сомнений. Его лично похвалил начальник кафедры. Работу Таранов закончил довольно поздно, а потом со всеми вместе разгружал уголь на платформе (взвод был дежурным подразделением в тот день). Утром курсанты его отделения отправились сдавать вождение. Условия просты: все сидят в кузове под тентом, в кабине – инструктор-преподаватель и курсант. Тронулся водитель с места, проехал минут десять-пятнадцать, остановился, и экзамен сдан. Ездили они по Ленинграду, Горелово, соседним деревням – кому какой участок достанется. Таранову выпала прямая, как ватман, дорога. Он вырулил, и едет с заданной скоростью, убаюкивая монотонным движением себя и остальных. Вдруг слышит крик: «Курсант Таранов! Стоять!» – и быстро сбрасывает скорость, оценивает обстановку в зеркало заднего вида, прируливает к обочине и тормозит. Все, как учили. За то, что заснул за рулем, пусть и грамотно припарковался, ему должны были поставить двойку, а он получил четверку! Не потому что в лотерею теоретического экзамена ему повезло, так как галочки в ответах на вопросы он ставил наобум, а потому что начальник кафедры автоподготовки художника подстраховал пятеркой…
– А я не хочу быть генералом! – Муля умел привлекать внимание фразой или жестом. – Я бы пошел взводным к себе в «кадетку». Там мне все известно, легко и интересно работать с пацанами помладше.
Он закончил чистить бляху, и занялся значками. К четвёртому курсу у большинства курсантов красовались на груди знаки донора, ВСК первой степени, кандидата в мастера спорта или перворазрядника, классности третьей степени, комсомольский значок. У суворовцев был еще свой знак, к которому они бережно относились, и о своей «школе жизни» могли вспоминать много и долго. Любовь Мули к своему суворовскому училищу была давно известна взводу, и его заявление восприняли все спокойно.
– А я буду военным преподавателем, – уверенно сказал Марк. – Дослужусь до майора, и поступлю на педагогический факультет ВПА. Можно потом стать начальником кафедры где-нибудь в академии на генеральской должности…
– Это московская военно-политическая академия имени Ленина? – Пучик тут же включился в разговор. После нарядов он всегда находил возможность вздремнуть на сампо, но глубоко не засыпал никогда. – Теоретически, лучше руководить какой-нибудь школой марксизма-ленинизма в доме офицеров. Должность не высокая, зато нет личного состава, и всех проблем от него. Меня пусть отправят куда угодно, только без подчиненных. Не люблю я командовать. Не мое это…
Таранов вспомнил, как к ним в группу несколько раз заходили выпускники прошлых лет, рассказывали о радостях и прелестях, трудностях и сложностях военной службы. Запомнился лейтенант Стольников – заместитель командира роты связи в зенитно-ракетной бригаде Ростовского корпуса ПВО. Так хорошо он выглядел и лихо рассказывал о службе, что можно было позавидовать. И с командиром они в прекрасных отношениях, хотя разница в возрасте целых десять лет. И с личным составом нашли общий язык: проводят конкурсы художественной самодеятельности, КВН. С офицерами части регулярно играют в теннис, волейбол, футбол на спортивных площадках.
Требовательный, но справедливый начальник политического отдела зенитно-ракетной бригады помог ему установить памятник воинам ПВО, погибшим на фронтах Великой Отечественной войны. Сам лейтенант снимает с женой квартиру в центре города, и осенью отправил дочку в детский сад недалеко от расположения штаба части. Его придворная рота ходит в передовых, ленинская комната – лучшая не только в бригаде, но и в корпусе. К сроку он должен получить звание старшего лейтенанта, и надеется на новое назначение в группу советских войск в Германии по замене.
Примерно также, если не лучше, выглядела жизнь еще одного выпускника, который успел окончить академию. Майор, встречу с которым организовал комбат, выглядел веселым, жизнелюбивым, рассказывал шутки-прибаутки. Свою часть он называл не иначе, как «Ягодно-грибной, лесо-пушной, с легким зенитно-ракетным уклоном нижегородский полк». Если у лейтенанта из Ростова подчиненные несли постоянное боевое дежурство, то часть майора ездила раз в два года на полигоны с забавными названиями: Ашуллук (в Средней Азии) и Телембург (в Забайкалье), где проводились учения со стрельбами по мишеням. На постоянном месте дислокации семьи его подчиненных живут в уютном военном гарнизоне, на службу офицеров и прапорщиков возит автобус. В экологически самом чистом регионе страны грибы в лесу можно косой косить! Клюкву, землянику, чернику есть лежа, не вставая с земли! Лисиц за хвосты прапорщики ловят! А зайцев солдаты гоняют по позициям. Есть уютный дом офицеров, клуб, бильярдный зал, где личный состав устраивают замечательные турниры, приурочивая их к праздниками…
– Парни, у всех нас один путь! Заместитель командира роты по политчасти, потом замполит батальона или дивизиона, а там – академия и начПО!
Муля «почистил перышки». Так он называл процесс приведения себя в порядок. Ему не нравилось уставное слово «оправиться», которое напоминало поход в туалет по нужде.
– Ага! Впереди дембель, который неизбежен, как крах мирового империализма! А не дослужишься до майора, можно уволиться капитаном. В сорок лет. – Слон весело оглянул сидящих на сампо курсантов. – Красота! Сорокалетний капитан-пенсионер. И у него еще вся жизнь впереди…
По преданиям прошлых лет, да и в ходе своей нынешней учебы, курсанты любили и почитали Тамару Максимовну Шульгину, боялись каждого коллоквиума преподавателя спецкурса подполковника Курбыко, заслушивались лекциями начальника кафедры психологии полковника Мухтарова, робели перед заместителем начальника училища по строевой подготовке полковником Васильевым, но и безмерно уважали его. Про них создавали легенды, на них равнялись, и самые уверенные в себе курсанты обращались к ним за рекомендацией в партию. Эти светлые личности, отдававшие свой педагогический талант будущим офицерам, вызывали восхищение у Таранова. Но тут же в его упрямой голове возникал закономерный вопрос, почему среди строевых офицеров дивизиона он не видит образцов для подражания? И не находил ответа.
Начиная со второго семестра, во взводе появился куратор. Немолодой подполковник с грустным взглядом чаще всего приходил в часы самоподготовки, общался с курсантами по любым вопросам, так как отеческий возраст и личный опыт работы в войсках позволяли ему говорить на темы, которых стеснялись или избегали остальные офицеры. «Куратор – не должность, а состояние души», – вывел в те дни Таранов и поначалу часто спорил с Валерием Васильевичем Дудко. Пучик ходил за ним по пятам, они часто сидели с подполковником где-нибудь за партой вдали от чужих ушей и говорили о жизни. «В душу тебе зайдет, и там не нагадит», – говорил о нем Марк. «Классный мужик! – не раз отзывался о Дудко Муля. – Жаль, в печали. У него сын погиб в автомобильной катастрофе. Нашим ровесником паренек был, мог бы на курсе младше учиться».
Иногда куратор приходил в казарму, а чаще на сампо. Сегодняшнее его появление в курсантской аудитории никого не смутило. Как-то так повелось, что команду ему не подавали, здоровались запросто за руку, и вели себя с Валерием Васильевичем, как с добрым старшим братом. Он сам находил возможность высказать свое мнение, а чаще слушал курсантов. Умение выслушать – качество, которым наделен не каждый, и пользоваться им надо умело. Но если Дудко говорил, то каждое слово и фраза западали в сознание лучше, чем лекция заведующего его кафедры МО и ВП.
Вместе с ним в приоткрытую дверь вошел высокий старший лейтенант с совершенно седыми висками. Из-за этого сложно было определить годы офицера, можно только догадываться: жизнь его побелила или природа наградила ранним серебром. Генка собрался было давать команду «Товарищи курсанты!» для приветствия старшего по званию, но тут Пучик сорвался с места и бросился к вошедшему:
– Дружище, здорово! Какими судьбами?!
Они обнялись, расцеловались, и сели за стол. Оказалось, старший лейтенант и Матвей из одного города. Седой приехал вчера в командировку и не мог удержаться, чтобы не посетить училище. Он уже успел послужить в войсках, побывал в местах, «о которых я не имею права говорить, но все расскажу со временем», а на вопрос о седине на висках он просто вздохнул и поведал свою историю.
Глава XXV. Трудная рота
– Закончил я наше училище с красным дипломом. На распределении, как и большинство ребят, отвечал: «Куда партия направит, куда Родина пошлет, там и буду служить!» Сил во мне было много, энтузиазма хоть отбавляй, и, главное, есть стремление служить в самых, что ни на есть трудных местах. Мечтал с первого курса: «Приду я в часть, и сделаю ее отличной!»
Таранов вспомнил, что у него на стажировке такие же мысли появились: «Значит, не один я понимаю, как важно служить на совесть!»
Седой, тем временем, продолжал:
– Попал я, по распределению, на Дальний Восток. Члена Военного совета округа в личной беседе попросил назначить меня на самую трудную и сложную «точку», чтобы вывести её в передовые. Тот по-отцовски улыбнулся лукаво, кивнул на карту, где все побережье в треугольниках подразделений с флажками, и со словами: «Дерзайте, товарищ лейтенант!» – отправил меня в радиолокационную роту – Шипун.
Добраться в неё оказалось сложно. Только с центрозавозом8 можно доплыть или вертолет при летной погоде забрасывал людей на эту сопку у берега Тихого океана. Накануне разбился Ми-6, и замполит, мой предшественник, погиб. Прибыл я в это подразделение, и почувствовал себя скверно. Три домика, казарма, склад, баня с кочегаркой, командный пункт – вот и все строения. Радиолокационная техника, конечно: П-14, П-35, высотомер, дизеля. В первый же день моего прибытия один из домов едва не сгорел: коротнула проводка на стенах, обтянутых вместо бумаги, тканью (при частых землетрясениях не так сильно поверхность ведет). Связь со штабом батальона и бригады – только по радио, раз в день. Доложишь, что жив и крутишься, как нерка в сетях.