Лила была злая: в глубине души я в этом не сомневалась. Она показала, что может не только ранить человека словом, но, если надо, без колебаний убить, хотя меня эти ее способности занимали меньше всего. Скоро на свободу, твердила я себе, вырвется нечто куда более опасное. В голове упорно вертелось слово «колдунья», пришедшее из детских сказок. Но, какой бы детской ни казалась эта мысль, под ней лежали довольно прочные основания. Лила действительно умела наводить на людей чары, умела их приворожить, что было и приятно, и опасно; понемногу догадываться об этом начала не только я, знавшая ее с первого класса, но и все остальные.
Ближе к концу лета у Лилы пошли постоянные ссоры с Рино: когда он выбирался за пределы квартала — в пиццерию или просто погулять, — за ним пыталась увязаться и сестра. Но Рино хотелось иногда побыть одному. Он тоже изменился — Лила пробудила в нем фантазии и надежды. Но смотреть на него и слушать, что он говорит, становилось все неприятнее. Он все чаще хвастался, по поводу и без повода повторял, какой он мастер и как скоро разбогатеет. «Немного удачи — и я надеру Солара задницу», — твердил он, и сам млел от этих слов. Разумеется, он позволял себе отпускать подобные фразочки, только если рядом не было сестры. При ней он терялся, мычал что-то невразумительное, а больше молчал. Он знал, что Лила его осуждает, как будто таким своим поведением он предавал их секретный замысел; потому-то он и отказывался брать ее с собой: они и так целые дни проводили вместе в мастерской. Он сбегал от Лилы и шел гулять с дружками, надутый как павлин, хотя иногда все же поддавался на ее уговоры.
Однажды в воскресенье, после долгих обсуждений (Рино лично пришел к нам домой и великодушно взял на себя ответственность и за меня тоже), родители разрешили нам — ни больше ни меньше — гулять по вечерам. Мы увидели город, расцвеченный ярко освещенными вывесками, и его переполненные улицы, мы нанюхались вони протухшей на жаре рыбы и аппетитных запахов из дверей ресторанов, закусочных, баров и кондитерских, куда более богатых, чем заведение Солара. Не знаю, случалось ли Лиле до того вечера бывать в центре Неаполя — с братом и кем-нибудь еще. Если и так, то мне она, разумеется, ничего не рассказывала. Зато я помню, что на той прогулке она не проронила ни слова. Мы шли через площадь Гарибальди, и Лила все время отставала, засмотревшись то на чистильщика обуви, то на ярко накрашенную здоровенную тетку, то на хмурых мужчин, то на мальчишек. Она так пристально вглядывалась в людские лица, что многие хмыкали, а другие недоуменно пожимали плечами, словно спрашивали: «Чего тебе?» Я то и дело хватала ее за рукав и тянула за собой, боясь, что мы отстанем от Рино, Паскуале, Антонио, Кармелы и Ады и потеряемся.
В тот вечер мы отправились в пиццерию «Реттифило» поесть и повеселиться. Мне казалось, что Антонио осторожно, преодолевая застенчивость, ухаживает за мной, и я обрадовалась: наконец-то мы с Лилой, которой Паскуале оказывал явные знаки внимания, сравняемся. Пиццайоло, мужчина лет тридцати, виртуозно подбрасывал в воздух пласт теста для пиццы, обмениваясь улыбками с Лилой, которая взирала на него с восхищением.
— Прекрати, — сделал ей замечание Рино.
— А что я такого делаю? — удивилась она и стала демонстративно смотреть в другую сторону.
Вскоре ситуация накалилась. Паскуале заметил, что этот мужчина, пиццайоло — нам, девчонкам, он казался старым, на пальце у него сверкало обручальное кольцо, а дома, разумеется, ждали дети, — тайком послал Лиле воздушный поцелуй, коснувшись губ кончиками пальцев, о чем Паскуале со смехом сообщил всем нам. Мы немедленно повернулись и уставились на пиццайоло: он был занят своим делом, и только. Тогда Паскуале, все так же посмеиваясь, спросил Лилу:
— Правда же? Или я ошибся?
Лила, изобразив кривую улыбку, совсем не похожую на широкую улыбку Паскуале, ответила:
— Я ничего не видела.
— Брось, Паска́, — сказал Рино, готовый испепелить сестру взглядом.
Но Паскуале встал, подошел к стойке, через плечо покосился на нас и, не стирая с лица все той же ослепительной улыбки, влепил пиццайоло пощечину, отчего тот отлетел к самой печи.
Тут же прибежал хозяин заведения, мужчина лет под шестьдесят, маленький и бледный, но Паскуале спокойно объяснил ему, что волноваться не о чем, что он просто объяснил его работнику кое-что, чего тот раньше не знал, и проблема решена. Мы, опустив глаза к столу, молча ели пиццу, откусывая осторожно, будто боялись, что она отравлена. На улице Рино устроил Лиле разнос и в конце пригрозил: «Если будешь и дальше продолжать в том же духе, больше никогда никуда тебя не возьму».
Что он имел в виду? Встречные мужчины смотрели на нас всех — и красавиц, и симпатичных, и невзрачных, — и не только молодые, но и совсем взрослые. Так было и у нас в квартале, и за его пределами. И Ада, и Кармела, и я (особенно после случая с Солара) инстинктивно опускали глаза вниз, притворялись, что не слышим сальностей, которые они говорили, и проходили мимо. Мы все, но только не Лила. Гулять с ней по воскресеньям было сущим наказанием. Стоило кому-то посмотреть в ее сторону, она отвечала прямым взглядом. Если с ней заговаривали, она на миг замирала в растерянности, словно не веря, что обращаются именно к ней, а потом чаще всего отвечала, и глаза ее при этом загорались любопытством. Поразительно, но ей почти не приходилось слышать те пошлости, что доставались на нашу долю.
Однажды в конце августа мы дошли до парка Вилла Комунале и там заглянули в бар — Паскуале, который в то время вел себя по-королевски щедро, решил угостить всех роскошным мороженым. За столиком напротив сидела семья: отец, мать и трое мальчишек, лет от семи до двенадцати; они тоже ели мороженое. На вид вполне приличные люди; отец, крупный мужчина под пятьдесят, чем-то напоминал профессора. Могу поклясться, Лила не делала ничего, чтобы привлечь к себе внимание: не красила губы, ходила в обычной одежде, которую шила ей мать, — мы были намного ярче, особенно Кармела. Но тот синьор — на сей раз мы все заметили — не мог глаз от Лилы отвести. Она старалась вести себя сдержанно и делала вид, что ничего особенного не происходит. В конце концов — напряжение за нашим столом, где сидели Рино, Паскуале и Антонио, к тому времени ощутимо сгустилось, — мужчина, не понимая, какой опасности себя подвергает, встал, подошел к Лиле и, повернувшись к парням, вежливо произнес:
— Вам невероятно повезло. С вами девушка, которая станет прекраснее Венеры Боттичелли. Прошу прощения, но я сказал об этом своей жене и детям и счел необходимым сообщить вам.
Лила напряженно засмеялась. Мужчина улыбнулся, слегка поклонился ей и собрался возвращаться на свое место, когда Рино схватил его за шиворот, оттащил назад к столу, силой усадил на стул и обложил, прямо при жене и детях, жуткими словами. Лицо мужчины налилось злобой, его жена закричала и встала между ним и Рино. Антонио еле оттащил его на улицу. Еще одно воскресенье было испорчено.
Но самое страшное случилось, когда Рино с нами не было. Меня поразило даже не само событие, а та атмосфера враждебности, которая складывалась вокруг Лилы. Мать Джильолы устроила праздник по поводу своих именин (если я ничего не путаю, ее звали Роза) и пригласила народ всех возрастов. Ее муж работал кондитером у Солара, и они хорошо подготовились: в изобилии были заварные пирожные с кремом, пончики с рикоттой, сфольятелле, миндальное печенье, ликеры, газировка; для танцев припасли пластинки — от всем известных до самых модных. В числе гостей были люди, которые на наши подростковые вечеринки никогда бы не пришли. Например, аптекарь с женой и старшим сыном Джино, который, как и я, собирался в гимназию. Пришел и учитель Ферраро со всей своей многочисленной семьей. Пришла Мария, вдова дона Акилле, с сыном Альфонсо, ярко накрашенной дочерью Пинуччей и даже Стефано.
Появление семейства Акилле поначалу заставило всех напрячься: на праздник были приглашены Паскуале и Кармела Пелузо, дети человека, убившего дона Акилле. Но потом все наладилось. Альфонсо вел себя очень вежливо (он поступал в ту же гимназию, что и я) и даже перекинулся парой слов с Кармелой. Пинучча была рада случаю повеселиться: ей до смерти надоело день-деньской торчать в колбасной лавке. Стефано рано понял, что коммерция не терпит предубеждения, и рассматривал всех жителем квартала как своих потенциальных клиентов, способных потратить у него свои деньги, а потому всех встречал добродушной улыбкой; в этот раз он ограничился тем, что старался не пересекаться взглядом с Паскуале. Наконец, Мария, которая обычно, едва завидев синьору Пелузо, отворачивалась, решила просто игнорировать ее детей и погрузилась в долгую беседу с матерью Джильолы. Ну а когда объявили танцы, все гости сбились в кучу и больше никто ни на что не обращал внимания.
Сначала все танцевали традиционные танцы, затем включили рок-н-ролл, которым интересовались все, от мала до велика. Я, разгоряченная, ушла в угол. Конечно, я умела танцевать рок-н-ролл, дома мы часто танцевали его с моим братом Пеппе, а по воскресеньям, в гостях у Лилы, — с ней, но тогда я чувствовала себя слишком неповоротливой для стремительных смелых движений и, хоть и не без сожаления, решила, что лучше понаблюдаю за танцующими со стороны. Правда, у меня сложилось впечатление, что Лила преуспела в рок-н-ролле не намного больше моего, и я как-то сказала ей об этом. Она восприняла мои слова как вызов и стала остервенело тренироваться — в одиночку, потому что Рино помогать ей отказался. Но тем вечером она, к моей радости, тоже решила посидеть рядом со мной и посмотреть, как здорово танцуют Паскуале и Кармела Пелузо.
В это время к ней подошел Энцо. Тот самый, что в детстве кидался в нас камнями, потом неожиданно вступил с Лилой в состязание по арифметике, а однажды подарил ей венок из рябины. С годами он словно утрамбовался в своем приземистом, крепком, привыкшем к тяжелому труду теле. Выглядел он даже старше Рино, самого старшего из нас. По его лицу, по каждой его черточке было видно, что он привык вставать до рассвета, порой выяснять отношения с рыночной бандой и в любое время года, в холод и в дождь, кружить по району на телеге, груженной фруктами и овощами. Кожа у него, как у всех блондинов, была бледная; белесые брови и ресницы, голубые глаза — в нем сохранилось что-то от того строптивого мальчишки, с которым мы враждовали. Теперь Энцо вел себя очень тихо, говорил мало и только на диалекте, и никому из нас и в голову не пришло бы заговорить с ним. Он сам проявил инициативу — спросил Лилу, почему она не танцует. «Я пока не умею танцевать рок-н-ролл как следует», — ответила она. Он помолчал немного и сказал: «Я тоже». Но когда снова завели рок-н-ролл, он непринужденно взял ее за руку и повел к центру комнаты. Обычно, стоило кому-то коснуться Лилы без разрешения, она отскакивала в сторону, как будто ее ужалила оса, но в тот раз не сделала ничего подобного — видно, ей очень хотелось потанцевать. Она посмотрела на него с благодарностью и полностью отдалась музыке.
Сразу стало ясно, что танцор из Энцо так себе. Он двигался медленно, держался слишком серьезно и сдержанно, но в то же время был внимателен к Лиле, явно стараясь доставить ей удовольствие, дать себя показать. Она танцевала не так хорошо, как Кармела, но ей, как обычно, удалось привлечь к себе всеобщее внимание. «Она и Энцо нравится, — говорила я себе в отчаянии, — и даже Стефано, колбаснику: он весь праздник смотрит на нее, как на кинозвезду».
Пока Лила танцевала, приехали братья Солара.
Увидев их, я заволновалась. Они подошли поздороваться с кондитером и его женой, дружески похлопали по плечу Стефано и стали смотреть на танцующих. Сначала с видом хозяев квартала, какими себя чувствовали, в упор уставились на Аду, и та отвела взгляд. Потом перекинулись между собой парой слов, ткнули пальцами в Антонио и даже демонстративно помахали ему рукой; он сделал вид, что ничего не заметил. Наконец, они увидели Лилу, пошептались, и Микеле театрально кивнул в знак согласия.
Я не спускала с них глаз. Меня удивляло, неужели Марчелло, который нравился всем девчонкам, не злится на Лилу из-за истории с ножиком, даже наоборот… И правда, он не отрываясь смотрел на ее стройное гибкое тело, на лицо, краше которого не было не только в нашем квартале, но, возможно, и во всем Неаполе. Он смотрел на нее так, будто не мог насмотреться, будто потерял голову и лишился последнего разума. Он прямо-таки впился в нее взглядом и не отвел его, даже когда музыка смолкла.
Все случилось мгновенно. Энцо собирался проводить Лилу в уголок, где сидела я; Стефано и Марчелло, не сговариваясь, одновременно кинулись приглашать ее на танец, но их опередил Паскуале. Лила чуть подпрыгнула и радостно захлопала в ладоши. На танец с четырнадцатилетней девчонкой претендовали четверо парней разного возраста, каждый из которых был уверен в своем абсолютном превосходстве. Игла опустилась на пластинку, заиграла музыка. Стефано, Марчелло и Энцо отступили. Паскуале с Лилой закружились в танце: Паскуале танцевал прекрасно, и Лила сразу разошлась.
В этот миг Микеле Солара — то ли из обиды за брата, то ли из желания устроить скандал — сильно толкнул локтем Стефано и громко произнес:
— Ты вообще мужик или нет? Это же поганый коммунист! А его папаша убил твоего отца! А ты стоишь тут и смотришь, как он танцует с девчонкой, которую ты хотел пригласить!
Паскуале, конечно, ничего не слышал. Музыка играла громко, а он был увлечен акробатическими трюками, которые они выделывали на пару с Лилой. Но слышала я, слышал Энцо, стоявший рядом со мной, и, естественно, слышал Стефано. Мы застыли, уверенные, что сейчас что-то произойдет. Но ничего не произошло. Стефано был не так глуп. Его колбасная лавка процветала, он уже собирался расширяться, выкупив соседнее помещение; он чувствовал себя преуспевающим торговцем, в жизни которого есть все, чего только можно желать. Поэтому он все с той же доброжелательной улыбкой ответил Микеле: «Пусть танцуют. У него здорово получается». И продолжил смотреть на Лилу, будто в тот момент его ничто, кроме нее, не интересовало. Микеле с отвращением скривился и отправился искать кондитера с женой.
Что еще он задумал? Я видела, как он взволнованно что-то втолковывает хозяевам дома, указывает на сидящую в углу Марию, на Стефано, Альфонсо и Пинуччу, на Паскуале и на Кармелу, которая танцевала с Антонио. Как только музыка смолкла, мать Джильолы доброжелательно подхватила Паскуале под руку, отвела в угол комнаты и зашептала что-то ему на ухо.
— Иди, — сказал Микеле брату с улыбкой. — Путь свободен!
Марчелло снова двинулся в сторону Лилы.
Я не сомневалась, что она ему откажет. Я знала, как она его ненавидит. Но не тут-то было. Музыка заиграла снова, Лила поискала взглядом Паскуале, не нашла его и, разгоряченная, схватила Марчелло за кисть руки, будто эта кисть существовала сама по себе, без руки и прилагавшегося к ней тела, собираясь заняться тем, что в тот момент увлекало ее больше всего на свете, — танцем.
Я посмотрела на Стефано, перевела взгляд на Энцо. Оба стояли набычившись. У меня колотилось сердце. Паскуале, мрачный, подошел к Кармеле и что-то резко ей сказал. Кармела попыталась шепотом возразить, но он громко велел ей замолчать. К ним подошел Антонио, они с Паскуале о чем-то коротко переговорили и злобно уставились на Микеле, который болтал со Стефано. Марчелло танцевал с Лилой: притягивал ее к себе, подбрасывал в танце и снова подхватывал. Потом Антонио пошел забирать с танцевальной площадки Аду. Музыка смолкла, Лила вернулась ко мне.
— Кое-что случилось. Нам надо уходить, — сказала я ей.
— Да хоть землетрясение! — засмеялась она. — Мне полагается еще один танец. — Она посмотрела на Энцо, который стоял, прислонившись к стене. Но тут к ней снова подошел Марчелло, и она позволила ему утащить себя танцевать.
Ко мне приблизился хмурый Паскуале и сказал, что нам пора.
— Подождем, пока Лила кончит танцевать.
— Нет, уходим сейчас, — тоном, не допускающим возражений, почти грубо произнес он. Затем двинулся прямо на Микеле Солару и сильно толкнул его плечом; тот засмеялся и вполголоса отпустил какую-то реплику, судя по всему похабную. Паскуале направился к двери, таща за собой упирающуюся Кармелу; Антонио следовал за ним, крепко держа за руку Аду.
Я обернулась и посмотрела, что делает Энцо, но он все так же стоял прислонившись к стене и смотрел, как танцует Лила. Музыка закончилась. Лила пошла в мою сторону, по пятам за ней топал Марчелло: глаза у него довольно сверкали.
— Нам пора! — чуть ли не заорала я не своим голосом.
Наконец и до Лилы дошло: она начала озираться, будто внезапно разбуженная.
— Ладно, пойдем, — растерянно проговорила она.
Я направилась к двери. Времени у нас совсем не оставалось — снова заиграла музыка. Марчелло Солара схватил Лилу за руку.
— Останься! Я потом сам тебя провожу, — не то насмешливо, не то моляще сказал он.
Лила посмотрела на него так, будто лишь сейчас поняла, кто перед ней, будто не верила своим глазам: неужели вот этот парень только что дотрагивался до нее, касался ее тела. Она попыталась выдернуть руку, но он сжал ее сильнее.
— Еще один танец, всего один.
Энцо оторвался от стены и молча схватил Марчелло за запястье. Я до сих пор явственно вижу эту картину: абсолютно спокойный, Энцо, который был и младше Марчелло, и ниже его ростом, невозмутимо стискивает его запястье, и тот меняется в лице. В следующий миг Марчелло выпустил руку Лилы, скривился от боли и потянулся к запястью другой рукой. Уже в дверях я услышала, как Лила на диалекте говорила Энцо: