В общем, напрасно я лишила себя купания, солнца и удовольствия побыть с Чиро, Пино, Клелией, Лидией, Маризой и Донато. К счастью, через некоторое время на террасу пришла Нелла, решив составить мне компанию; с собой она принесла холодного оршада. Сарраторе вернулись с пляжа, сокрушаясь, что меня не было с ними, и мы начали готовиться к празднику. Лидия захотела испечь торт с заварным кремом. Нелла открыла бутылку вермута. Донато затянул неаполитанские песни. Мариза подарила мне плетеного морского конька, которого накануне вечером купила себе в Порто.
Я немного успокоилась, но рассказанное Лилой все не шло у меня из головы: она в беде, а я веселюсь и наслаждаюсь жизнью. Не без драматизма я объявила, что получила письмо от подруги, что ей нужна моя помощь, а потому должна вернуться домой раньше, чем планировала. «Самое позднее — послезавтра», — сказала я, сама не слишком веря в серьезность своих намерений. Если честно, я сказала это только ради того, чтобы услышать, как заохает Нелла, Лидия заявит, что Чиро очень расстроится, Мариза огорчится, а Донато Сарраторе в отчаянии воскликнет: «Как же мы без тебя?» Так и произошло; я растрогалась, и праздник стал для меня еще приятней.
Потом Пино и Чиро начали клевать носом, и Лидия с Донато пошли их укладывать. Мариза помогла мне вымыть посуду; Нелла предложила утром приготовить завтрак, чтобы я поспала подольше. Я отказалась: это была моя обязанность. Все разошлись, и я осталась одна. Я, как обычно, постелила себе в углу, проверила, нет ли тараканов и комаров. Мой взгляд упал на медные кастрюли.
Я до сих пор находилась под впечатлением от письма Лилы и смотрела на кастрюли с нарастающей тревогой. Лила любила, чтобы кастрюли блестели как новенькие, и всегда старательно их начищала. Не случайно в своем рассказе она поместила струйку крови, под ударом ножа брызнувшую из шеи дона Акилле, именно на кастрюлю. Сейчас кастрюля воплощала для нее ощущение угрозы и тревоги перед необходимостью трудного выбора, она была знаком того, что ей придется переломить себя, кардинально изменить свою форму. Вот интересно, а пришли бы мне подобные мысли в голову, не будь письма от Лилы? И вообще, обладаю ли я способностью вдохнуть в мертвую вещь жизнь и связать ее со своей жизнью? Я выключила свет, разделась и легла в постель с письмом Лилы и голубой закладкой Нино — двумя своими самыми ценными, как мне тогда казалось, сокровищами.
Через окно лился белый свет луны. Я поцеловала закладку, как делала каждый вечер, и попробовала при тусклом лунном свете перечитать письмо от подруги. Блестели кастрюли, поскрипывал стол, тяжело нависал потолок, со всех сторон на стены давил ночной воздух и шум моря. Мне снова подумалось, что я бездарная и никогда не смогу писать, как Лила: она умеет рисовать словами, а я — нет, у меня как будто глаза затянуты пеленой. Конечно, я радовалась, что она обходится без всякой школы и без книг из библиотеки, но эта радость заставляла меня чувствовать себя виноватой и несчастной.
Затем послышались шаги. Я увидела на стене кухни тень Сарраторе. Он пришел босой, в своей голубой пижаме. Я накрылась простыней. Он подошел к крану, налил стакан воды, выпил. Постоял несколько секунд у раковины, поставил стакан и подошел к моей постели. Присел сбоку и опустил локти на край простыни.
— Я знаю, что ты не спишь, — сказал он.
— Не сплю.
— Забудь о подруге.
— Ей сейчас плохо. Я ей нужна.
— Ты нужна мне, — сказал он, наклонился и поцеловал меня в губы совсем не так целомудренно, как его сын, языком приоткрыв мне рот.
Я не смела пошевелиться.
Продолжая настойчиво и страстно целовать меня, он откинул простыню, нашел рукой мою грудь и начал ласкать ее под рубашкой. Потом его рука спустилась вниз, и он резко надавил двумя пальцами мне между ног поверх трусов. Я не издала ни звука и не шелохнулась. Меня обуяли одновременно ужас, отвращение и удовольствие, которое я, несмотря ни на что, испытала. Его усы кололи мне верхнюю губу, язык был шершавым. Он медленно оторвался от моего рта и убрал руку.
— Завтра вечером мы с тобой прогуляемся по пляжу, — охрипшим голосом сказал он. — Вдвоем — только ты и я. Я очень тебя люблю и знаю, что ты тоже меня любишь. Правда?
Я промолчала. Он снова коснулся губами моих губ, пробормотал: «Спокойной ночи», поднялся и вышел из кухни. Я еще долго лежала замерев и стараясь забыть ощущения от его ласк. Может, Нино хотел меня предупредить? Догадывался, что произойдет? Я чувствовала бесконечную ненависть к Донато Сарраторе и омерзение к себе, к своему телу, оказавшемуся способным испытывать подобное удовольствие. Сегодня это может показаться невероятным, но, насколько я помню, до того вечера я понятия не имела, что такие удовольствия существуют, и это меня потрясло. Я пролежала в одной и той же позе несколько часов, но с первыми лучами солнца вскочила, сложила вещи, разобрала постель, написала Нелле пару слов благодарности и ушла.
Остров был погружен в тишину, на море стоял штиль, только запахи ощущались сильнее обычного. На деньги, выданные мне матерью месяц с лишним назад, я купила билет на ближайший паром. Как только он отошел от берега и остров, подсвеченный нежными красками раннего утра, растаял вдали, я вспомнила о Лиле и подумала, что теперь мне наконец есть что ей рассказать: вряд ли с ней случилось что-нибудь столь же невероятное. Но следом за этой мыслью пришла другая, и я поняла, что презрение к Сарраторе и отвращение к себе не дадут мне и рта раскрыть. На самом деле я и сейчас с трудом подбираю слова, чтобы впервые в жизни описать, чем внезапно закончились мои каникулы.
36Неаполь встретил меня вонью и изнурительной жарой. Мать, ни слова не сказав о том, как я изменилась, — никаких прыщей, кожа шоколадная от загара, — набросилась на меня с руганью за то, что я вернулась раньше намеченного.
— Что ты там натворила? — бушевала она. — Плохо себя вела? Подруга учительницы тебя выгнала?
Реакция отца была прямо противоположной: он блеснул глазами и раз сто повторил: «Мадонна! Какая красавица у меня дочь!» Братья презрительно скривились: «Ты прямо как негр».
Я посмотрелась в зеркало и сама себя не узнала: солнце снова сделало меня яркой блондинкой; лицо, руки, ноги будто окрасились в цвет темного золота. На Искье, среди загорелой толпы, преображение казалось мне естественным, но здесь, в нашем квартале вылинявших улиц и болезненно бледных лиц, моя яркость воспринималась как ненормальная. Соседи, здания, запруженное транспортом пыльное шоссе напоминали плохо пропечатанную газетную фотографию.
Первым делом я побежала искать Лилу. Покричала ей со двора, она высунулась в окно, увидела меня и сразу спустилась. Мы обнялись и поцеловались. Она наговорила мне комплиментов, чем очень меня удивила: раньше она никогда не давала воли таким бурным чувствам. Она была вроде бы прежней, но в то же время другой. За прошедший месяц с небольшим она заметно повзрослела — не девочка, а молодая женщина лет восемнадцати. Старое платье было ей коротко и узко, как будто она за несколько минут прямо в нем и выросла, и тесно обтягивало стройную высокую фигуру с прямыми плечами. Очень бледное лицо на хрупкой шее поразило меня красотой и изяществом.
Ее нервозность бросалась в глаза. Она то и дело озиралась по сторонам, не объясняя почему. Сказала только: «Сходи со мной» — и попросила проводить ее в колбасную лавку Стефано. Взяла меня под руку и добавила: «Мне кроме тебя и поговорить не с кем. Хорошо, что ты вернулась! Я уж боялась, что до сентября тебя не увижу».
Мы еще никогда не ходили, так тесно прижавшись друг к другу и сцепив руки, и никогда не чувствовали себя настолько счастливыми оттого, что мы снова вместе. Лила рассказала мне, что дела идут с каждым днем все хуже. Как раз накануне вечером Марчелло явился к ним с кучей сладостей и шампанским и подарил ей кольцо с бриллиантами. Она приняла его, даже примерила, чтобы не злить родителей, но, когда он уходил, на пороге вернула ему кольцо и наговорила грубостей. Марчелло сначала пытался ее уговаривать, потом перешел к угрозам, как в последнее время делал все чаще, а под конец разрыдался. Фернандо и Нунция заметили, что что-то не так. Матери Лилы Марчелло очень нравился, она привыкла к тому, что он каждый вечер приносит какие-нибудь лакомства, и гордилась тем, что у них теперь есть телевизор; ну, а отец возомнил, что благодаря родству с Солара жизнь у них наладится, а все неприятности останутся в прошлом. Поэтому, едва за Марчелло закрылась дверь, они упорнее, чем обычно, принялись допытываться, что случилось. Но тут вмешался Рино, прежде молчавший; он бросился защищать сестру, крича, что ей не нужен такой благодетель, как Марчелло, и она имеет полное право ему отказать, а если они вздумают насильно выдать ее замуж, он лично подожжет дом, мастерскую, себя самого и всю семью. У отца с сыном дошло до потасовки, Нунция кинулась их разнимать, и они перебудили всех соседей. Рино ушел спать, трясясь от переполнявшего его гнева, рухнул в постель, но через час его настиг очередной приступ лунатизма. Его нашли на кухне: он одну за другой зажигал спички и бросал их рядом с газовым баллоном, наблюдая, как скоро они погаснут. Испуганная Нунция разбудила Лилу: «Рино и правда хочет всех нас заживо сжечь!» Лила побежала на кухню и успокоила мать: Рино спал, но даже во сне больше всего заботился, чтобы не случилось утечки газа. Лила отвела его назад и уложила в постель.
— Я так больше не могу, — подвела итог она. — Ты себе не представляешь, чего я натерпелась. С этим надо что-то делать.
Она прижалась ко мне, словно надеялась, что я придам ей сил.
— Хорошо тебе, — сказала она. — У тебя все в порядке. Помоги мне.
Я ответила, что она во всем может рассчитывать на меня: кажется, ее это ободрило. Она сжала мне руку и прошептала:
— Вон, посмотри.
Вдали едва посверкивало какое-то красное пятнышко.
— Что это?
— Не видишь?
Я пригляделась, но так и не поняла, что это такое.
— Это новая машина Стефано.
Автомобиль был припаркован у колбасной лавки: она расширилась, входов теперь стало два, и возле каждого толпился народ. Стоя в очереди, покупатели любовались роскошным автомобилем с откидным верхом — этим символом богатства и власти; в квартале еще никогда не видели ничего похожего. Машина большого человека — не то что «миллеченто» Солара.
Мы остановились на тенистой стороне. Лила внимательно смотрела на дорогу, будто ждала нападения. На пороге лавки появился Стефано в перепачканном рабочем халате: несмотря на непропорционально крупную лобастую голову, он вовсе не производил впечатления урода. Завидев меня, он перешел дорогу, приветливо поздоровался и сказал:
— Отлично выглядишь! Прямо кинозвезда!
Он тоже выглядел хорошо — такой же загорелый, как и я, — и мне подумалось, что во всем нашем квартале только мы двое не похожи на хронических больных.
— Какой ты черный, — сказала я.
— У меня была неделя отпуска.
— Где отдыхал?
— На Искье.
— И я была на Искье.
— Я знаю. Лина мне говорила. Я тебя искал, но так и не нашел.
Я указала на машину:
— Какая красивая!
На лице Стефано появилось выражение сдержанного удовольствия. Потом он весело посмотрел на Лилу и, кивнув на нее, обратился ко мне:
— Вот, купил для твоей подруги. А она не верит.
Я перевела взгляд на Лилу — та стояла насупившись. Стефано повернулся к ней и с непонятной мне иронией спросил:
— Ну вот, Ленучча вернулась — что теперь?
Лила, как мне показалось, сердито ответила:
— Ладно. Но помни: ты пригласил ее, а не меня. Я просто вас сопровождаю.
Он улыбнулся и вернулся в магазин.
— Что происходит? — спросила я в растерянности.
— Сама не знаю, — ответила она.
Теперь мне стало ясно: она во что-то впуталась, но сама не понимает во что. Ее лицо приобрело то же выражение, какое появлялось на нем во время сложных вычислений, только без демонстративного нахальства: она явно волновалась, как будто решила поставить над собой рискованный эксперимент с непредсказуемым результатом. «Все началось, — заговорила она, — с этого автомобиля». Стефано, сначала в шутку, а потом всерьез уверял, что купил машину ради нее — чтобы хоть раз открыть перед ней дверцу и посмотреть, как она в нее садится. «В такой машине должна ездить только ты», — твердил он. С самого дня покупки машины, то есть с конца июля, он постоянно приставал к ней с этой просьбой, но не настырно, а вежливо: предлагал прокатиться с ним и Альфонсо, или с ним и Пинуччей, или даже с ним и его матерью, но она упорно отказывалась. Наконец она ему пообещала: «Поеду с Ленуччей, когда она вернется с Искьи». И вот я вернулась.
— А он знает про Марчелло?
— Конечно, знает.
— И?
— Ему все равно.
— Лила, я боюсь.
— Вспомни, что мы в детстве вытворяли. Тоже боялись, но вытворяли. Я специально тебя ждала.
Стефано вернулся без халата: черные волосы, загорелое лицо, черные сверкающие глаза, белая рубашка, темные брюки. Он открыл машину, сел за руль и откинул верх. Я хотела забраться на заднее сиденье, но Лила меня не пустила и первая села назад. Пришлось мне, преодолевая неловкость, устроиться впереди, рядом со Стефано. Он тронул машину с места и покатил в сторону новых домов.
Ветер разогнал жару. Мне было хорошо: скорость пьянила, но от Карраччи исходила волна надежности и покоя. Меня не покидало ощущение, что Лила, в двух словах обрисовав мне ситуацию, на самом деле ничего не объяснила. Да, именно с этого спортивного автомобиля, купленного только для того, чтобы покатать ее, все и началось. Да, Стефано, зная о планах Марчелло Солары, дерзко нарушил неписаный закон. Да, я тоже сидела в машине, втянутая в эту историю в качестве прикрытия: чтобы остальные двое могли вести разговоры, не предназначенные для чужих ушей. Что за странная дружба между ними завязалась? Я догадывалась, что происходит что-то важное, но Лила не смогла — или не захотела? — поделиться со мной всем, что знала сама, и я плавала в тумане. Что она задумала? Она не может не понимать, какая разразится буря — посильнее той, что поднялась в классе, когда Лила бросалась в нас смоченными в чернилах бумажными шариками. Хотя… Лила всегда была готова нарушить равновесие только ради того, чтобы посмотреть, как его восстановить. Мы мчались по шоссе, ветер трепал нам волосы, довольный Стефано умело вел машину, а я сидела рядом, как будто была его девушкой. Из головы не шли его слова о том, что я похожа на кинозвезду. Интересно, я смогу ему понравиться больше, чем Лила? Тут я вспомнила про Марчелло Солару, и меня охватил ужас: тот вполне способен его застрелить. Один миг — и от этого красивого и уверенного в себе парня со всей его надежностью не останется ничего — как от той медной кастрюли, о которой мне писала Лила.
Мы сделали крюк, чтобы не проезжать мимо бара «Солара».
— Мне плевать, что нас увидит Марчелло, — сказал Стефано без малейшего бахвальства. — Но раз тебе не все равно, пожалуйста, объедем.
Мы миновали туннель и выехали на Морскую. Я напомнила Лиле, как мы с ней много лет назад шли этой дорогой и попали под ливень; она улыбнулась. Стефано заинтересовало, что это за история. Пока мы, смеясь и перебивая друг друга, в подробностях рассказывали ему, как это было, сами не заметили, как добрались до Гранили.
— Ну как вам? Быстро бегает?
— Очень быстро! — сказала я с восхищением.
Лила ничего не ответила. Она все смотрела вокруг, иногда трогая меня за плечо, чтобы показать обветшавшие дома и оборванцев, которых мы обгоняли, как будто пыталась внушить мне какую-то мысль, которую я должна была понять с полунамека. Потом она неожиданно серьезным тоном спросила Стефано:
— Ты и правда не такой?
Он поискал взглядом ее взгляд в зеркале заднего вида.
— Не такой, как кто?
— Сам знаешь.
Он не сразу ответил.
— Хочешь, чтобы я сказал тебе правду? — спросил он на диалекте.
— Да.
— Надеюсь, что не такой, а там как получится.
Тут я поняла, что Лила многое от меня утаила. Ее слова доказывали, что их со Стефано что-то связывает, что они и раньше вели между собой разговоры и обсуждали совсем не шуточные вещи. Что я пропустила, пока загорала на Искье? Я обернулась и посмотрела на Лилу: она казалась задумчивой. Неужели сказанное Стефано расстроило ее своей неопределенностью? Она щурилась от солнца; ветер плотно прижимал ткань платья к ее груди, подчеркивая линии.
— Здесь еще беднее, чем у нас, — сказала она и вдруг ни с того ни с сего засмеялась: — Не думай, что я забыла, как ты хотел проткнуть мне язык!
Стефано кивнул:
— То были другие времена.
— Трус — он всегда трус; ты же был в два раза больше меня!
Он смущенно улыбнулся, молча надавил на газ и свернул к порту. Поездка не заняла и получаса, а час спустя мы вернулись назад через Реттифило и площадь Гарибальди.
— У твоего брата что-то с головой, — сказал Стефано, когда мы въезжали в свой квартал. Он снова нашел взглядом глаза Лилы в зеркале заднего вида и спросил: — Ботинки в витрине — те самые, которые вы сшили?
— Откуда ты знаешь про ботинки?
— Рино только о них и говорит.
— И как тебе?
— Очень красивые.
Она прищурилась сильнее, почти совсем закрыв глаза.
— Тогда купи их, — сказала она вызывающе.
— Почем продаете?
— Спроси у отца.
Стефано решительно крутанул руль — меня аж прижало к окну, — и мы развернулись в сторону мастерской.
— Ты куда? — забеспокоилась Лила.
— Ботинки покупать.
37Стефано остановился напротив мастерской, вышел, открыл мне дверцу, подал руку и помог выйти. За Лилой он ухаживать не стал: она выбралась из машины сама и чуть от нас отстала. Мы со Стефано подошли к витрине. Из-за окна на нас сердито, но с любопытством смотрели Рино и Фернандо.
Лила догнала нас, Стефано открыл дверь и пропустил меня вперед. Перед Лилой он дверь держать не стал и зашел в мастерскую. Вежливо поздоровался с отцом и сыном и попросил показать ботинки. Рино принес их. Стефано внимательно оглядел оба и похвалил:
— Легкие, но прочные. И фасон удачный. Что скажешь, Лену́?
— Очень красивые, — ответила я, окончательно сбитая с толку.