Активизировали общественную дискуссию о вытрезвителях, и в итоге в течение 2011 года все они были закрыты. Как водится, в отставку отправили начальника УВД Томской области, а сержанта приговорили к двенадцати годам лишения свободы. Уволить и посадить, конечно, надо было, но выводы-то сделаны поверхностные, а значит, не сделаны совсем.
– Я всегда говорил, что вытрезвители – это только сборщики денег!
– Да подождите вы, Сергей Викентьевич, с этими вытрезвителями! Не в них дело. Дело в том, что в полицию попадают люди, которые ни в грош не ставят других людей, люди без чести и совести, люди с криминальными наклонностями. Речь идет о том, что это – система, которая отторгла нормальных сотрудников, мешавших ей. К нам уже относятся как к бандитской организации, нас попросту стали бояться, понимаете!
– К нам? – Голова фельдшера медленно повернулась к Антону. – Ты сказал «к нам»?
– Да, – кивнул Антон, поняв, что сгоряча проболтался. Но отступать было поздно. – Именно так я и сказал. Не хотел я вас втягивать в эти дела, поэтому сразу и не признался, что я – офицер полиции из Екатеринбурга. И поэтому у меня сердце болит не меньше, чем у других людей. Есть и другая причина, но это сейчас не важно, важно, что в стране продолжают пытать людей, и происходит это не в каком-то отдельном городе, а почти повсеместно.
– В этом году про Питер говорили, – вставила Тоня, – про мальчишку, который был невиновен, а его в полиции забили насмерть. Там еще генерала какого-то большого сняли.
– Было, – согласился Антон. – И Казань в этом году была, где уже следствие идет.
– Но можно же что-то сделать, – нахмурился фельдшер, – как-то следить за тем, что происходит в полиции, что там творят. Контролировать как-то.
– Можно, Сергей Викентьевич, и предлагается. Руководство МВД предлагает оборудовать все отделы полиции камерами видеонаблюдения, и даже говорят, что использовать надо те, что остались без дела после выборов. И про перегородки стеклянные тоже говорят, чтобы было видно кто, где и чем занимается. Только чушь все это! Пытать, выбивать показания можно и в подвале, можно вывозить за пределы отдела, в лес, на стройку, еще куда-нибудь. Дело-то не в этом – дело в доверии к полиции, в отношении к ней людей. Вы вот тут живете и думаете, что у вас в нескольких отделах завелась мразь, что это вам только так живется, а такое по всей стране творится. И реакция начинается на все это страшная!
– Господи, – испугалась Антонина и прижала руки к груди, – что ж ты пугаешь-то!
– Кое-кто, Тоня, испугался не на шутку, – зловещим голосом ответил Антон. – Забыли уже историю «Приморских партизан»?
– Это бандиты, которые на милиционеров нападали?
– Конечно, – согласился Антон с иронией, – это тогда местная милиция их так нарекла. Да и глупо было бы надеяться на другую реакцию. А вот народ, он все видит, все понимает, и название «партизаны» им местное население дало. Как же еще власти должны реагировать на это?
– А на самом деле как там все было?
Антон покосился на Сергея Викентьевича, который все молчал и курил сигарету за сигаретой.
– А на самом деле там происходило и происходит все то же самое, что и у вас, что по всей стране происходит. Издевательства, пытки, унижения, ложные обвинения, которые пытаются навесить на неповинных людей. Никто не афиширует заявления этих пятерых молодых людей, которые жили себе и жили мирной жизнью и вдруг схватились за оружие. А ведь они говорили, объясняли, что толкнуло их на вооруженный протест. И отец одного из них журналистам прямо говорил, что, если его сына попытаются убить при задержании, он сам возьмется за оружие. Народ суда хотел, чтобы причины вскрылись, как гнойник, а все закончилось, как всегда. Только кто-то придумал, что парни стали наемниками или даже сторонниками исламских экстремистов. А они просто по молодости и глупости увидели в этих экстремистах братьев, сторонников, вот и стали пытаться быть похожими на них. И это тоже страшно.
– Значит, народ схватился за вилы и топоры? – вдруг пробормотал фельдшер, туша в пепельнице окурок.
– Именно! – горячо ответил Антон. – Именно за вилы и топоры! Эти молоденькие дурачки из Приморья простых милиционеров из ППС начали отстреливать. Глупо! Но тоже о многом говорит. Это не последнее предупреждение властям, не последний звонок. Какой, к черту, звонок – набатный колокол! И пусть он раздался в Приморье, но подхватить его могут где угодно. Лопнет терпение, и начнут громить отделы полиции, хватать садистов и вешать на фонарях! Ведь недалеко уже до этого, ведь пора же полицейскому начальству и другим чиновникам задуматься, что-то начать предпринимать. Растлили такую огромную организацию! Угробили целую систему! За такие вещи в веках проклинают, а не то что в тюрьму сажают.
– Значит, у вас в области тоже есть такие, кто понимает? – проворчал Сергей Викентьевич.
– Есть. И эти понимающие борются, сражаются и не боятся. Они считают это своим долгом. А я… у меня такая же вот сволочь в мундире и с погонами когда-то убила мать!
Антон поднялся со стула и вышел из кухни, громко хлопнув дверью.
Старый фельдшер наконец склонился к позиции Антона. Он не стал ничего говорить, рассуждать. Наверное, просто поверил, что этот молодой горячий парень может помочь что-то изменить в их городке. Он просто зашел утром к Антону в комнату и сказал, что в обед придет человек, с которым можно поговорить. И все. Антон понял, что имел в виду старик.
Около двенадцати часов в комнату Антона вежливо постучали, а потом вошли двое. Один – долговязый мужик, второй – старик с седыми редкими волосами и слезящимися глазами. Старик молчал, а долговязый, представившийся Сашей, стал сбивчиво объяснять, мол, Викентьевич сказал, что Антон может помочь прижать этих… Народ уже боится, каждый может выйти на улицу и не вернуться. И управы никакой ведь нет. И он стал рассказывать, как попал в местное отделение после семейной ссоры. Честно признался, что пришел домой пьяный, устроил дебош, а теща вызвала полицию.
– Я сначала с ними вежливо, – рассказывал Саша, потупив глаза, – хоть и пьяный был, а понимаю, что у них работа такая, реагировать на заявления населения. Как это говорят – ничего личного. А они меня в камеру стали тащить. Я уперся, мол, чего вы так-то. Ну, просплюсь, подпишу ваши бумаги, куда ж вы меня? А они налетели человек восемь… – скупо усмехнулся Саша. – Понятно, где им, мелкоте, со мной справиться-то… В камеру затащили, «ласточкой» завернули и давай ногами пинать. Представляете, это дело до меня уже утром дошло, что они даже ботинки сняли, чтобы у меня синяков не было. Чувствуется, что опыт у них большой! – Саша привычно полез в карман куртки, вытащил сигареты, а потом испуганно посмотрел на Антона. Пришлось согласно кивнуть. – В общем, отыгрались они на мне там на всю катушку, чего только не наслушался! И п… и х… и мы тебя вые… и высушим, то-се, бутылку засунем тебе… Это у них любимое орудие. Раньше вроде поговаривали, но это так, думал, байки всякие, треп, а тут понял, что не раз они такое с задержанными проделывали. Короче, мне повезло, наверное, побоялись свое обещание выполнить. Я ведь, если меня достать, – зверь. Я им сразу сказал, что приду и их всех перестреляю. Я любого из них одним ударом убью – они ведь все мелкие, как крысята. Закончилось тем, что подвесили они меня «ласточкой» на моем же ремне и оставили часа на два, наверное. Я-то что, а вот у Федорыча в феврале сына убили. – И Саша посмотрел с жалостью на старика.
Второй мужчина прокашлялся, промокнул платком глаза и представился:
– Птицын я, Анатолий Федорович. Я с Антониной, дочкой нашего фельдшера, на железной дороге работаю. – Говорить старику было трудно, но он собрался с силами: – Один он у меня был, без матери растил. Серьезный парень, старательный, самостоятельный.
И Птицын стал рассказывать, как уходил на дежурство, как сердце щемило, будто в предчувствии беды, как перед уходом уговаривал сына быть поосторожнее. Сын собирался вечером с друзьями посидеть в кафе, они кого-то провожали в отпуск. И беда случилась. Нет, сначала просто сообщили, что его сына забрали в отделение, но ощущение беды уже было.
Анатолий Федорович всякими правдами и неправдами вырвался с работы пораньше и прибежал в полицию. Трое молодых людей стояли около входа и курили. Птицын первым делом бросился к ним, стал сбивчиво объяснять, что его сына забрали. Оказалось, что эти трое все знали, только они как-то сразу стали глаза отводить в сторону и сквозь зубы начали бормотать, что приказано Птицына не отпускать пока, а ждать какого-то утреннего разбора. Старик постоял немного, но так ничего и не добился.
И он ушел домой, потому что умом понимал, что сын его не хулиган, не беспредельщик, а нормальный взрослый парень. Ну, не могли его за какое-то правонарушение или преступление задержать. Разберутся и выпустят. Это он умом понимал, а сердце сжалось и не отпускало, ныло страшно, что сына он больше не увидит. Весь корвалол в доме Птицын в тот день выпил, валидол горстями сосал. И даже момент наступил, когда старик решил, что не доживет он до возвращения сына, что сейчас умрет.
И он ушел домой, потому что умом понимал, что сын его не хулиган, не беспредельщик, а нормальный взрослый парень. Ну, не могли его за какое-то правонарушение или преступление задержать. Разберутся и выпустят. Это он умом понимал, а сердце сжалось и не отпускало, ныло страшно, что сына он больше не увидит. Весь корвалол в доме Птицын в тот день выпил, валидол горстями сосал. И даже момент наступил, когда старик решил, что не доживет он до возвращения сына, что сейчас умрет.
Он был в каком-то забытьи, когда услышал звонок в дверь. И не радостью пахнуло, а ледяным холодом. Шаркая непослушными ногами, открыл дверь и увидел двоих мужчин без формы, но сразу догадался, что они из полиции.
– Поехали! – коротко и хмуро сказал один.
Старик только кивнул в ответ и стал нашаривать куртку на вешалке. Он все понял. Апатия какая-то наступила или прострация. Вокруг туман, голоса людей гулкие и как будто издалека раздаются. Птицын поднимался по ступеням, а лестница как бы дрожала под его ногами, будто в воздухе висела на веревках.
Сын лежал на полу в коридоре. Старик смотрел на него окаменело и обреченно. Вот, значит, и привелось сына пережить. Хуже нет беды на свете, чем старикам детей хоронить. Не война ведь…
Птицын замолчал. Чувствовалось, что у него в горле встал здоровенный комок, который мешал не только говорить, но и плакать. Саша посмотрел на старика, дернул желваками на скулах и стал продолжать рассказ вместо него:
– Представляете, он его в таком виде увидел, что… лежит он на полу, вся одежда расстегнута, местами порвана. И руки в крови, вот тут, – показал он на фаланги своих пальцев, – сбиты в кровь. Они его вроде в машине в больницу отвозили, «Скорую» не стали ждать, только смысл…
– Умер? – спросил Антон.
– Умер, конечно. Отец ночь просидел в приемной, а утром ему сказали, что сын умер. Там, конечно, всякие бумаги писать стали. Вскрытие показало, что он умер от кровоизлияния в поджелудочную, что ли. Как-то так, я не помню точно. Я-то понимаю, сам прошел через это. Они ему руки-ноги связывали – я так думаю, «ласточку» делали. А в возбуждении уголовного дела отказали на следующий день. Мне участковый потом говорил, но так, втихаря, что, если бы они его из камеры выпустили, он бы этих троих, которые его пытали, сразу убил. Он ведь здоровый у Федорыча был, как бычок, но никогда не буянил. А в деле там что-то написано такое, типа, он двери вышибал, трещина там где-то на балконе появилась. Эти трещины у них уже лет десять.
– А хоть объяснили, за что его забирали-то из кафе ночью? Почему он в отделение попал?
– По подозрению в убийстве. Там во дворе кафе кого-то застрелили – то ли уголовника, то ли бизнесмена. Получается, что он сидел в компании, пил, отдыхал. Потом вышел, застрелил человека и снова вернулся продолжать веселиться. Они просто не хотели искать убийцу или понимали, что бесполезняк!
– Саша, а что за участковый тебе это рассказывал?
– Да, этот… Леонтьев. Он наш, поселковый.
Глава 8
В восемь утра Ирина Федорова с юристом из Екатеринбурга вошла в кабинет, где ее ждал полковник Рамазанов. Встреча состоялась лишь потому, что юристом была Лера Алимова – школьная подруга Федоровой. Услышав о беде, о гибели сына Ирины, она взялась помочь и приехала в Сарапинск, каким-то чудом узнав, что в Сарапинске как раз находится с проверкой заместитель начальника ГУВД области Рамазанов. Это была слабенькая надежда на то, что он поможет, что-то сдвинет с места.
Помощник дежурного завел женщин в кабинет и хотел доложить, но полковник, который в этот момент разговаривал по телефону, жестом отпустил его. Разговор был непонятным, сесть никто не предлагал. Лера хмуро кивнула подруге и самовольно уселась на стул. Наконец, отдав последнее распоряжение, полковник непонимающе посмотрел на женщин. Почему непонимающе, удивилась Ирина, ведь он прекрасно знает, его же предупреждали, ему же звонили из самого Екатеринбурга, из коллегии адвокатов.
– Что вы хотели? – небрежно и раздраженно осведомился полковник.
– Я – мать Александра Федорова, погибшего недавно в отделе «Разино». До сих пор никого к ответственности не привлекли. Почему у нас убивают людей в отделениях полиции? – Не выдержав, Ирина сорвалась на крик.
– Что значит «убивают»? – неприязненно произнес полковник. – Если есть нарушения, если совершено преступление, то по каждому отдельному случаю проводится проверка, расследование. По каждому конкретному факту разбираемся. И почему вы сюда-то пришли? Идите в «Разино»!
– Были мы в «Разино», – ответила Лера. – Там никто и разговаривать не хочет, а вы – представитель вышестоящей организации. Разбираетесь, говорите? Так разберитесь и в этом случае!
– Так! – ударил ладонью по столу Рамазанов. – Давайте-ка без эмоций. Я расследованиями по уголовным делам в отношении сотрудников не занимаюсь. Этим занимается Следственный комитет. Мне доложили, что по вашему делу производство прекращено. Ко мне какие еще вопросы?
– Вот мы и просим провести проверку, – настаивала Лера. – Кто вел следствие, почему прекратил, каких доказательств не нашли? Разберитесь же, в конце концов, здесь же преступники работают!
– Давайте полегче с определениями! – возмутился полковник. – Все не без греха! Если вина не доказана, то почему я не должен верить своим сотрудникам, а? Я что, по каждому чиху должен их увольнять? Я не могу без сотрудников остаться.
– Да речь идет не об увольнении, а об уголовном преследовании, товарищ полковник, – возмутилась Лера. – Вы что, разницы не понимаете?
– Больше нет ко мне вопросов? Звоните на горячую линию! – отрезал Рамазанов. – До свидания.
То, что горячая линия, как и телефон доверия, просто дань моде, что никто там реагировать и помогать не будет, женщины знали прекрасно. Собственно, с этих звонков все и начиналось. На них все, видимо, и заканчивается. Лера, как могла, стала успокаивать подругу, убеждая, что не все еще потеряно.
Все произошло перед Новым годом. И теперь Новый год уже никогда для Ирины Федоровой не станет снова праздником. Когда все праздновали – она хоронила сына. Глупо, нелепо, необъяснимо! Просто так судьба распорядилась, и все. Хлопнула ее зубастая пасть, и нет человека, нет сына, нет семьи…
Александр Федоров был студентом Академии госслужбы, чем мать несказанно гордилась. В Сарапинск он приехал буквально на пару дней, чтобы встретиться с вернувшимся из армии школьным другом. Сын был у Ирины, как она считала, домашним ребенком. Правда, не первый год самостоятельно жил в Екатеринбурге, где снимал с парнями квартиру, учился на стипендию. Не любил он никогда этих ресторанов, клубов, вечеринок и в этот раз впервые пошел в ночной клуб. Он, школьный друг, да две девушки из их класса. Кажется, с одной из них у Саши что-то начиналось.
Звонок прозвенел в два часа ночи. Звонили из отделения полиции «Разино».
– Вы Федорова Ирина Владимировна? – прозвучал в трубке мужской голос.
У женщины сразу упало сердце. Так звонят и таким голосом говорят обычно, когда приходит беда. Не происшествие, а самая настоящая беда.
– Да, это я, а что случилось? – выпалила она на одном дыхании.
– Мы вашего сына на шесть суток забрали, – все тем же загробным голосом ответил мужчина в трубке.
– Господи, да что же вы пугаете-то! – обрадовалась Ирина. Точнее, хотела обрадоваться, но у нее не получилось.
– Они не заплатили в баре ночного клуба.
– И все? Так какие проблемы? – засуетилась Ирина. – Я через полчаса буду у вас, я сейчас эти деньги привезу…
– Приезжать не надо, – со странной интонацией проговорил мужчина.
Потом, когда ее расспрашивала Лера, Ирина уже не могла вспомнить, о чем они еще говорили по телефону, почему ей советовали не приезжать. Разумеется, она не послушалась и приехала в отделение, собрав дома все деньги, какие только были.
Несмотря на глубокую ночь, в отделении было людно и шумно. Ирина не могла сказать, как там должно быть на самом деле в это время суток. Может, так и должно быть, полиция же. Только с ней никто не захотел разговаривать. Все, к кому она обращалась, представляясь Федоровой, отнекивались, ссылались на занятость. Там было целых три майора, наверное, руководители.
Ирина поняла, что ничего не добьется, и решила насесть на дежурного. Чуть ли не в стеклянную стену барабанить начала, чтобы ей ответили хоть что-то членораздельное. И добилась. К ее огромному удивлению и облегчению, дежурный пообещал, что сына сейчас выпустят. Это потом она уже узнала, что в тот момент ей просто соврали, что на самом деле тело сына уже вывезли в морг.
Но прошел час, потом еще один и еще один, а Сашу так и не выпускали. Ирина уже изнемогла настолько, что была не в состоянии стоять. Она пыталась сообразить, с кем бы посоветоваться, у кого попросить помощи. Ведь нужно же что-то делать! Единственный человек, который мог сейчас помочь, – это Лева Акимов. Лева до недавнего времени работал в прокуратуре, это было хорошо. Плохо другое. Она совсем недавно отказала Леве, уж больно он был настырен в своих приставаниях, добиваясь любовных отношений с Ириной. Отказала она довольно в резкой форме, на что Лева обиделся. Но сейчас выхода не было, и не важно, что время шесть часов утра, что Лева женатый человек.