– Что, я? – не понял Коноваленко.
– Куда вы смотрели: человек месяц уже нигде не работает, пьет беспробудно, а вам хоть бы хны?
– Вовсе не «хоть бы хны», – набычился Коноваленко. – Я дважды с ним разговаривал, пуганул новым сроком, и он обещал устроиться на работу. По трудовому законодательству, товарищ оперуполномоченный, он имеет право искать работу два месяца, а прошел только месяц.
– Ладно, – Минибабаев примирительно посмотрел на участкового. – Вот вы сказали, что Охлябина ударили по голове топором. А откуда это вам известно?
– Так, характер ранения о том говорит, товарищ оперуполномоченный, – ответил Коноваленко. – Такую рану ничем больше и не нанесешь, ни поленом, ни трубой, ни фомкой. Только обухом топора. Нагляделся я, – добавил он, – на такие ранения.
– Ясно, – сказал Минибабаев. – А кто обнаружил Охлябина?
– Баба Настя.
Оперуполномоченный вскинул на Коноваленко глаза.
– Мне что, так и писать: баба Настя? – раздраженно спросил он.
– Простите, – Коноваленко подобрался и четко, почти по-военному ответил: – Потерпевший был обнаружен в кустах репейника пенсионеркой Кочкиной Анастасией Самсоновной. В районе десяти часов с четвертью. Она вышла выливать помои, выплеснула их и услышала стон. Прибежала ко мне, я вызвал «неотложку», сообщил в милицию и провел предварительный опрос Кочкиной.
– Все правильно, – сказал Минибабаев. – Проводите меня до этих кустов репейника, где был обнаружен потерпевший Охлябин. А потом побеседуем еще раз с гражданкой Кочкиной.
– Идемте, товарищ оперуполномоченный, – ответил Коноваленко и поправил гимнастерку.
* * *Савелия Николаевича заперли в камере с одной широкой шконкой вдоль стены, зарешеченным оконцем под самым потолком и вонючей парашей возле дверей, обитых толстой жестью. На шконке, скрючившись, лежал, уткнувшись лбом в стенку, какой-то замшелый дедок, а посередь ее, сложив ноги кренделем и покуривая цигарку, сидел и щурился на Родионова парень лет девятнадцати.
– Мир дому, – поздоровался Савелий Николаевич и присел на краешек шконки.
– Тебе, дядя, присаживаться никто не разрешал, – выпустил изо рта дым парень и ткнул Родионова в спину.
– С чего бы это? – хмыкнул Родионов.
– А с того, что твое место у параши.
– Ты, зеленый, попридержи язычок. Он еще тебе пригодится, чтобы… – и тут Савелий Николаевич завернул такую фразочку, что парень ничего не понял, а дедок приподнял голову, присел, облокотившись спиной о стену, и пристально посмотрел на Родионова.
– Давненько я не слышал такой фени, – наконец, произнес дедок уважительно.
– Это феня? – удивился парень.
– Блатная музыка, – сказал дедок. – На ней самые уважаемые мазы еще до совдепии разговаривали. Да и нынешние воры в законе, кто постарше, оченно ее почитают. А вы кто, гражданин?
– Меня зовут Савелий Николаевич, – ответил Родионов.
– В законе? – спросил дедок.
– Был в законе, – ответил Родионов. – Теперь на пенсии.
– А погоняло? – спросил дедок. – Я, к примеру, Штырь. Не слыхали?
– Нет, – ответил Савелий Николаевич, – не слышал. А погоняло у меня по имени, Савелий.
– А какой вы масти? – спросил парень. – Ну, были?
– А тебе зачем знать, чиграш? – недобро посмотрел на него Савелий Николаевич. – Много вопросов – хуже сон.
– Ну, интересно.
– Вы не волнуйтесь, Савелий Николаевич, этого паренька я знаю, – сказал Штырь. – Из фартовых он, кличка Бубен.
– Бубен? Головастый, значит?
– Сообразительный, – подтвердил дедок.
– А что же он ермолая из себя строит?
– Это по молодости, – ухмыльнулся Штырь. – Это изживется.
– Да уж, – согласился Родионов. – Молодость – это то, что всегда проходит…
Он прислонился плечом к стене и замолчал. Тревожить его не решились ни старый, ни молодой.
* * *Кусты репейника были просто густой растительностью, куда сливались помои и выбрасывался разного рода мусор и ненужный хлам. В общем, помойка на задах нескольких дворов. Так что смотреть особо было не на что: поломанные стебли колючей пожелтевшей травы и пятна крови на примятых листьях. А вот допрос бабы Насти кое-что принес. Правда, не в пользу версии о причастности к убийству ископаемого уголовного реликта-пенсионера Савелия Николаевича Родионова.
Анастасия Самсоновна Кочкина, в быту баба Настя, оказалась дородной и весьма пожилой женщиной с постоянной одышкой. Она задыхалась от ходьбы, от наклонов и от разговоров, словно не ходила, наклонялась или разговаривала, а бежала несколько верст, не останавливаясь. После одной-двух фраз ей непременно надо было перевести дыхание, причем она потела и отдувалась, как паровоз.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, милок.
– Оперуполномоченный по уголовным делам Минибабаев. Мне необходимо задать вам несколько важных вопросов.
– Это про Жорку-то Охлябина? – спросила баба Настя. – Так ведь задавали уже. И он вот, – кивнула она в сторону участкового уполномоченного, – и милицейские, что приезжали, уф-ф.
Бабка помахала на себя углом платка, повязывающего голову.
– Придется вам ответить еще раз, – настойчиво произнес Минибабаев тоном, не терпящим возражений, после чего баба Настя прониклась к оперуполномоченному по уголовным делам должным почтением, почувствовав в нем начальника. Она ко всем начальникам, настоящим и будущим, проникалась и относилась с подобающим почтением. Это сидело в крови ее матери, бабки, прабабки и так далее. Ну, и в ее собственной крови. Гены, надо полагать…
– Итак, – начал Рахметкул Абдулкаримович, достав блокнот и карандаш, – во сколько вы обнаружили раненого Охлябина?
– В одиннадцатом часу, – ответила баба Настя.
– А точнее?
– Примерно четверть одиннадцатого.
– Хорошо, – записав несколько строк в блокнот, произнес Минибабаев. – Как это случилось?
– Как я его нашла? – переспросила баба Настя.
– Да, – подтвердил Рахметкул Абдулкаримович. – Как вы его нашли?
– Ну, так, помои пошла выносить, вот и нашла.
– Поточнее, пожалуйста, – официальным тоном произнес Минибабаев.
– Поточнее?
Оперуполномоченный молча кивнул.
– В четверть одиннадцатого, примерно, я пошла выносить в кастрюле помои. Свиней я не держу, так что помои мне без надобности. Вот и пошла выносить, куда все выносят. На зады, уф-ф… Выплеснула, значит, кастрюлю, вдруг слышу, стонет кто-то. Не, вначале мне показалось, что это кошка пищит. Потом слышу, снова пищит кто-то, а скорее, стонет, и на кошку, вроде, не похоже. Ну, я репейник-то раздвинула, он и лежит, уф-ф-ф…
– Кто он? – невозмутимо спросил Минибабаев.
– Жорка, кто ж еще.
– Значит, вылив обои и услышав стон, вы пошли на этот стон и обнаружили в зарослях репейника Юрия Гавриловича Охлябина. Правильно? – спросил Минибабаев.
– Правильно, – согласилась баба Настя.
– Опишите, в каком состоянии вы нашли гражданина Охлябина, – попросил Рахметкул Абдулкаримович.
– Ну, его, то есть, гражданина Жорку Охлябина я нашла в состоянии самом что ни на есть плачевном, – ответила баба Настя.
– То есть?
– То есть, лежит плашмя, мордой в землю, руки-ноги в стороны, на башке рана огромная. Кровища под ним, – баба Настя даже поежилась, вспомнив эту картину, и добавила с безапелляционной уверенностью: – Не иначе, топором его кто-то…
– Почему вы решили, что его кто-то, и именно топором? Охлябин, как мне сказали, – оперуполномоченный посмотрел на участкового, и тот согласно кивнул, – крепко любил выпить, так, может, будучи в сильном подпитии, он сам и упал, крайне неудачно ударившись головой о что-то твердое? – посмотрел теперь на бабу Настю Минибабаев. – Вы что же, абсолютно исключаете такую возможность?
– Исключаю! – рубнула рукой воздух баба Настя и тут же вспотела, будто не менее получаса колола дрова. – Так раскроить себе череп самому? Не-е, мил человек, – покачала она головой, – это Жорку, Юрия Гавриловича, то есть, приложил кто-то так… Кре-епко приложил. И не иначе, как топором. Обухом, то есть, уф-ф-ф.
– А враги у него были? – спросил Минибабаев.
– Да ну, какое там, враги, – махнула пухлой ладошкой баба Настя.
– То есть, врагов у него не было? – переспросил Рахметкул Абдулкаримович.
– Нет. Врагов не было, – твердо ответила баба Настя.
– Тогда кто же его так приложил, как вы говорите? Обухом-то топора по голове? – сощурил и без того узкие глаза Минибабаев.
– А хрен его знает! – всплеснула руками баба Настя и тут же спохватилась: – То есть, хто его знает. Может, по пьянке поссорился с кем? Вот и схлопотал, бедняга…
– С кем? – спросил Минибабаев. – С кем он мог так поссориться, что его ударили топором?
– А пес его знает, простите, уф-ф. Вы его самого, мил человек, об этом спросите, уф-ф-ф.
* * *В больнице операция уже закончилась. Череп Охлябину то ли скрепили железными скобами, то ли сложили заново – поди, узнай у этих врачей. Они ведь завсегда на свои дела туману нагоняют, даже если банальный фурункул выдавливали. Чтобы значимее казаться в чужих глахах. А может, и в своих. Все же Рахметкулу Абдулкаримовичу удалось кое-как прояснить ситуацию: операция прошла успешно, но состояние больного тяжелое, и разговаривать ему категорически запрещено.
– А завтра? – с надеждой спросил врача Минибабаев.
– Что завтра? – спросил доктор.
– Завтра с ним можно будет побеседовать?
Доктор посмотрел на оперативного работника, как на существо с другой планеты, и ответил:
– Пациент получил тяжелейшую черепно-мозговую травму, только что перенес сложнейшую операцию, а вы хотите завтра его допросить? Вы с ума сошли. Не раньше, чем через неделю.
Минибабаев извинился и покинул больницу. Он не спятил, собираясь побеседовать с Охлябиным завтра. Но про себя решил сделать все, чтобы разговор состоялся. Такая уж у него работа: спрашивать человеков, даже если они не хотят или не могут отвечать…
Вернувшись в отделение, Рахметкул Абдулкаримович велел привести к себе в кабинет Родионова.
Медвежатника привели. Савелий Николаевич выглядел спокойным и снисходительно посматривал на Минибабаева, что того и злило, и ставило в тупик.
Неужели этот Родионов не понимает, что если его посадят, то ему уже не выйти из тюрьмы. По крайней мере, живым. Сколько ему? Семьдесят пять, семьдесят восемь? А сколько осталось жить? От силы, лет десять. А срок будет, как минимум, четвертак. Неужели он этого не понимает?
Тогда почему он так спокоен?
– Ваша цель приезда в Казань? – задал первый вопрос Минибабаев.
– Воспоминания, – коротко ответил Родионов.
– Что, захотелось пройти по местам, так сказать, боевой славы? – не без сарказма спросил Рахметкул Абдулкаримович.
– Да, если хотите, – спокойно ответил бывший медвежатник.
– Ну и как, прошлись?
– Прошелся, – коротко ответил Родионов.
– И на озере Кабан вы побывали? На озере Дальний Кабан, – добавил оперуполномоченный.
– А что, это запрещено? – вопросом на вопрос ответил Савелий Николаевич, хмыкнув.
– Ну что вы, – усмехнулся Рахметкул Абдулкаримович. – Какие запреты… А может, вы приехали посмотреть, цело ли ваше золото? – глянул на него в упор Минибабаев. – Вернее, золото, украденное вами из Государственного банка Российской Федерации во время разбойного нападения в августе восемнадцатого года?
Савелий Николаевич какое-то время непонимающе смотрел на оперуполномоченного. Удивление у него получилось достаточно естественным. Потом он пожал плечами и произнес:
– Я не совсем понимаю, о чем вы.
– А я вам поясню, – охотно сказал Минибабаев, распрямляясь. – Итак, в один прекрасный день вы решили почитать газету. И увидели сообщение в траурной рамке, где было сказано, что в Казани на озере Дальний Кабан утонул один известный футболист.
Рахметкул Абдулкаримович искоса взглянул на Родионова, пытаясь определить, что тот думает, но лицо бывшего медвежатника было непроницаемо-спокойным. Слишком спокойным. И оперуполномоченный, заметив, что он, кажется, попал в точку, продолжил:
– Сообщение это вас тронуло. Не та его часть, в которой говорилось о смерти футболиста, молодого человека, которому бы еще жить да жить, а то место, в котором упоминалось знакомое вам озеро. Слишком хорошо знакомое. Далее в заметке рассказывалось, что труп погибшего пока не найден. Придя к совершенно правильному выводу, что тело будут теперь усиленно искать и, обеспокоившись, что вместо тела или вместе с телом могут найти сброшенное в озеро в восемнадцатом году похищенное вами золото, вы решаете отправиться в Казань, чтобы на месте убедиться в сохранности или несохранности этого золота. Труп футболиста находят, золото нет, и вам вроде бы можно отправляться домой. Однако вы узнаете – я пока не знаю, как, надеюсь, вы мне в этом поможете, – что некто рыбак Степан Востриков накануне вылавливает из озера часть клада. Выследив и выпытав у него, куда он спрятал золото, вы его убиваете, а золото либо перепрятываете, либо оставляете в том месте, куда его спрятал Востриков. Для вас неважно это золото, найденное старым рыбаком. Оно является совершенно незначительной частью того огромного клада, что покоится на дне озера. Для вас важно, чтобы найденное золото не всплыло, так сказать, на поверхность, а весть о находке его в озере умерла вместе с Востриковым. Иначе начнутся поиски, и золото в озере рано или поздно найдут. Покончив с Востриковым, вы намереваетесь убраться из Казани, поскольку миссия ваша выполнена. Но вы совершили одну оплошность: решили посетить одно из городских кладбищ. Когда прошлым вечером вы выходили с территории кладбища, вас увидел и узнал один честный человек, который и сообщил нам о вашем нахождении в городе. Остальное, как говорится, было делом техники, – закончил свой рассказ Минибабаев, прилагая большие усилия, чтобы отыскать на лице Родионова хотя бы малейшее замешательство.
Но лицо знаменитого медвежатника по-прежнему оставалось непроницательным. Только в глазах его появились смешливые искорки, чего уж никак не мог ожидать Рахметкул Абдулкаримович.
– Ну, как вам моя версия? – после недолгого молчания поинтересовался он.
Савелий Николаевич пожал плечами:
– Ну что ж, версия как версия. Я бы даже сказал, неплохая. Но она имеет несколько изъянов, которые попросту сводят ее на нет.
– И какие же это изъяны? – постарался придать своему голосу уверенность Минибабаев.
– Первый, – смешливые искорки в глазах Савелия Николаевича потухли. – Я никого никогда не убивал. Это противоречило и посейчас противоречит моим принципам. Подобная версия никогда бы не родилась у ваших коллег, которые знали меня до революции…
– Ну, люди меняются…
– Но не я, – отрезал Родионов. – Мокрушником я никогда не был и быть таковым под старость лет не собираюсь. Пришить мне убийство этого вашего Вострикова вам не удастся. У вас нет никаких улик, да и быть их не может.
– Зато у нас есть мотив.
– Мотив без улик есть пустой звук. И доказательств у вас нет никаких, – сказал Родионов.
– Это дело времени, – заметил ему Рахметкул Абдулкаримович.
– Это тупик, поверьте мне.
– А я не верю, – продолжал настаивать на своем Минибабаев.
– Это ваше право, – откинулся к спинке стула Родионов. – А мое – требовать доказательств. И я их требую.
– Само ваше нахождение в городе доказывает…
– Мое нахождение в городе абсолютно ничего не доказывает, – перебил его Савелий Николаевич. – И любой суд не примет это ваше соображение за доказательство.
– Цель вашего визита в наш город? – уже зло спросил Минибабаев.
– Я уже называл ее: просто походить по улицам и вспомнить о прошлом, – с большим терпением ответил Родионов.
– Вами в восемнадцатом году было совершено разбойное нападение на Государственный банк страны?
– Нет.
– Вы похитили из банка часть золотого запаса России?
– Нет.
– Вы сбросили похищенное из банка золото в озеро Дальний Кабан? – продолжал наседать Минибабаев.
– Нет. Правда, я слышал, что перед захватом Казани чехословаками большевики пытались вывезти часть золотого запаса из города, чтобы она не досталась врагу, но чехи наступали слишком быстро и могли захватить золото. Поэтому оно было сброшено в озеро. Возможно, это озеро и было озером Дальний Кабан.
– У меня есть свидетельские показания, доказывающие, что это вы с вашей бандой совершили налет на банк и похитили золото, – быстро парировал Минибабаев.
– Эти показания ошибочны, уверяю вас, – доброжелательно посмотрел в глаза оперу Родионов. – А, кроме того, как они доказывают мою причастность к убийству рыбака Вострикова?
– Они объясняют мотив…
– Я уже сказал, мотив без улик пустой звук. Вам, господин Минибабаев, это должно быть прекрасно известно, – в свою очередь парировал удар Савелий Николаевич.
– Где вы были в ночь, когда был убит Востриков?
Родионов сморгнул и уставился на Минибабаева.
– За кого вы меня принимаете?
– За вора-рецидивиста и подозреваемого в убийстве, – ответил Рахметкул Абдулкаримович.
– Ну, это понятно, – усмехнулся Савелий Николаевич. – Но почему вы считаете меня за дурака? Это, в конце концов, оскорбительно.
– Я не считаю вас за дурака, – ответил Минибабаев, уже пожалев, что задал такой вопрос.
– Тогда назовите число и время, когда этот ваш Востриков был убит, потому что мне это неизвестно, – буркнул Родионов.
– А я разве не сказал? – изобразил удивление Минибабаев.
– Нет, не сказали.
– Прошу прощения, гражданин Родионов, – произнес Рахметкул Абдулкаримович и прижал ладонь к груди. – Итак: где вы были в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое июля?
– В Москве, – ответил Савелий Николаевич. – И тому имеется масса свидетелей.
– А когда вы приехали в Казань?
– Прилетел, – поправил его Родионов. – Вчера во второй половине дня. Это легко проверить.
– Проверим, – бодро ответил Минибабаев, хотя получилось это у него не очень. Версия, вернее, предположение в той ее части, в которой Родионов подозревался в убийстве Вострикова, летела в тартарары.
Вот, черт. А ведь все так ладно складывалось.