В замке его встречал весь гарнизон. Среди бойцов Гай увидел нового человека, молодого рослого парня с широкими плечами и толстыми мускулистыми руками, привыкшими к тяжелой работе.
Он дружелюбно кивнул ему, догадываясь, что за его короткое отсутствие Беннет и Аустин подобрали для команды еще одного человека, но не стал расспрашивать. Эти двое свое дело знают, оставил Хильда восторженно рассказывать, а сам пошел к себе наверх.
Когда уезжал на турнир, оставил на полпути кучу дел, а теперь надо доделать срочно и смотреть, что навалилось новое…
В дверь тихо постучали, слуга засунул голову в щель и скромненько проговорил:
— Ваша милость, пора.
Гай оторвал затуманенный взгляд от бумаг и перевел на заискивающе улыбающееся лицо.
— Куда?
— В большой зал, — сказал слуга и объяснил, видя его лицо: — Столы уже накрыты, ждут вас.
— Чего это вдруг?
— Так вы ж победитель турнира! — напомнил слуга. — Это событие!.. Все об этом только и говорят. И нам такая честь, такая честь… Хильд все еще рассказывает, а ваш кубок уже посреди стола, все ходят смотреть…
Гай молча ругнулся, ощущение бессилия нахлынуло мощной волной, а покидало по капельке. То, что он двенадцать лет дрался за справедливость, за Святой Город, отстаивал честь и величие Англии, проливал кровь в жарких песках сарацинского мира, — это здесь проходит незамеченным, а вот потешная победа в дурацком соревновании…
А может быть, так и надо жить? Другие живут и… счастливы.
— Скажи, — велел он сердито, — сейчас иду.
Слуга исчез, Гай поднялся, размял спину, за бумагами время тоже летит, никогда бы не подумал…
Внизу в зале ярко и празднично горят все свечи, два стола накрыты, поменьше для хозяина и двух, кого он усадит с собой, и второй побольше — для остальных. Расположены тоже традиционно: хозяйский стол развернут лицом к остальным, но за тем столом сидят с двух сторон, потому он поставлен вдоль, чтобы никто не сидел к властелину замка спиной.
Они уже сидят чинно и ждут, а когда Гай показался в проеме двери, дружно поднялись и, склонившись в поклоне, застыли.
Хильд выждал, когда сюзерен приблизился к столу, и, пока он не успел сесть, сложил ладони у груди и сказал торжественно:
— Господи наш, не взыщи с нас, если мы забыли или погрешили… Господи наш, не возлагай на нас тяготы, как ты возложил на тех, кто был до нас. Господи наш, не возлагай на нас также то, что нам невмочь, избавь нас, прости нам и помилуй нас… Ты наш Владыка, так укрепи наш дух, чтобы мы достойно несли нашу нелегкую ношу!
— Аминь, — сказал Гай нетерпеливо. — За победы!
Он вскинул чашу, простую, медную, его золотой кубок хвастливо остался посреди стола, к Гаю потянулись руки с кубками, чашами и чашками, морды у всех довольные и счастливые, отблеск славы падает и на его людей, и всяк стремится служить у того, кто именит и силен.
Гай отпировал быстро, кивнул Беннету и Аустину, остальным жестом велел продолжать, раз уж еще есть что пить и есть, а с помощниками вышел сперва из-за стола, потом и вовсе из замка на свежий воздух под низкое хмурое небо.
Некоторое время постоял, стараясь угадать, где за тучами прячется заходящее солнце, уже начинает смеркаться, но все еще нет привычного для юга величественного зарева на полнеба, когда небосвод в пурпуре, а пышные облака громоздятся, как огненные горы.
— Все, — сказал он, — праздник кончился, завтра с утра едем проверять работу бейлифов.
Беннет сказал с готовностью:
— У нас никто из них не спит!.. Только вот…
Он умолк, как и Гай, насторожившись, к замку во весь опор скачет всадник в кольчуге до колен, на голове шлем, конь крупный, таких покупают для сражений, а не для упряжи.
И хотя всадник один, в этом неспокойном мире даже одинокий человек может представлять опасность.
Меньше всего Гай ожидал увидеть Дарси Такерда, но это именно он, мальчишка, которому он тогда разбил рот, вот и сейчас видно шрамик на верхней губе.
Все трое молчали, а тот торопливо спрыгнул с коня, подбежал к Гаю и красиво преклонил колено, ладонь правой руки приложив к сердцу, левой упираясь в колено. Голову покорно склонил и так остался.
Гай посмотрел на него, на Беннета и Аустина, те пожали плечами и смолчали.
Гай нахмурился, поинтересовался холодно:
— И что это значит?
Дарси вскинул голову, лицо молодое, в глазах непонятные им страх и отчаяние.
— Ваша милость, я умоляю вас взять меня в оруженосцы!
Гай поморщился, отрезал холодно:
— Разве гонец вашего отца не привез мой ответ?
— Он привез, ваша милость…
Гай рыкнул, распаляясь гневом:
— И что? Моего слова «нет» уже недостаточно? Граф высокомерно полагает, что я буду делать то, что возжелает его светлость?
— Но, ваша милость…
— Молчать, — сказал Гай резко. — Вы когда-нибудь слышали о твердом мужском слове?
— Ваша милость!
Гай повторил четко и раздельно:
— Я в оруженосце не нуждаюсь! У меня нет богатого замка, нет обучальщиков… многого нет, что необходимо для воспитания молодого оболтуса. К тому же мне кажется, вы уже так обучились у барона Тошильдера, что вам теперь хоть кол на голове теши.
Дарси, не поднимаясь с колен, вскричал:
— Ваша милость! Я клянусь выполнять все ваши приказы! Беспрекословно! По первому же слову!
Беннет буркнул:
— А надо по взгляду!
Дарси вскрикнул моментально:
— По первому взгляду, жесту! Я буду угадывать ваши желания!
Гай чувствовал нарастающее раздражение и неудобство, по-настоящему сильный не любит, когда перед ним униженно стоят на коленях, вообще не нуждается в таких явных и подчеркнутых знаках подчинения.
— Но все-таки, — сказал он с нажимом, — почему?
— Мой отец считает вас одним из лучших рыцарей Англии!
Гай хмыкнул.
— То отец, а вы ведь себе на уме, у вас свои взгляды, и вы уверены, что тот старый дурак ничего не понимает?
Дарси взглянул на него неожиданно твердо.
— Мой отец не старый дурак. Он участвовал во Втором крестовом, прошел там же, где шли вы с королем Ричардом! И потому, наверное, он о вас такого высокого мнения.
Беннет пробормотал:
— Думаю, не только потому…
Он окинул выразительным взглядом юное румяное лицо со шрамом на губе, полученным вовсе не в бою за правое дело. Щеки Дарси вспыхнули, он было потупил взгляд, но превозмог себя и вскинул голову, вперив в шерифа умоляющий взгляд.
Гай проговорил медленно:
— Давай начистоту. Что-то мне кажется, ты недоговариваешь самое важное.
Дарси сказал торопливо:
— Я все сказал!
Гай поинтересовался:
— И даже можешь поклясться святой Богородицей?
Дарси вздрогнул, поежился, опустил взгляд и пробормотал:
— Ну… какие-то мелочи, может быть, и упустил…
Беннет и Аустин заинтересованно поглядывали то на шерифа, то на бывшего оруженосца барона Тошильдера.
— Знаешь, — сказал Гай, — я не родился шерифом и никогда им не был. Даже не думал, что стану. Но раз уж стал, то стараюсь соответствовать. А это значит, я должен чувствовать, где мне врут, чтобы успевать предотвращать преступления. И вот, представь себе, уже вижу, что врешь. Врешь, стоя на коленях и вот так невинно глядя в глаза.
— Но я не вру, — взмолился Дарси.
Гай отступил на шаг, лица закаменело, кивнул помощникам.
— Проследите, чтобы этот лжец покинул наши земли. Если будет упираться… можете немножко побить.
— Это мы с удовольствием, — отозвался Беннет бодро.
Аустин широко заулыбался, они подхватили Дарси вдвоем, подняли на ноги, но тот отчаянным рывком вырвался и снова упал на колени, теперь уже на оба.
— Ваша милость! — вскричал он отчаянно. — Да, я соврал!.. Отец сказал, что если не сумею получить у вас рыцарские шпоры, то лишит меня не только наследства, но даже имени! Я могу потерять имущество, но быть вычеркнутым из нашего славного рода…
Из глаз хлынули слезы и побежали блестящими струйками по щекам. Гай оторопел, никогда не видел, чтобы слез было так много, даже девушки не ревут так отчаянно. Впечатление такое, что все накопленные с детства слезы выплеснулись вот именно сейчас.
— Значит, — произнес он с отвращением, — дело в деньгах…
Дарси поднял к нему залитое слезами лицо, в глазах отчаянная мольба, вскричал торопливо:
— Нет!.. Я обойдусь без них!.. Но честь? У меня отнимут честь принадлежать к великому роду!
Беннет и Аустин поглядывали уже в нерешительности, Аустин вообще выглядит смущенным, а Беннет повернулся к Гаю.
— Ваша милость…
Гай огрызнулся:
— Что?.. Ради того, чтобы он получил свое, я должен жертвовать своими интересами?
Беннет предположил:
— А если не жертвовать?
— Это как? — спросил Гай зло. — Рыцарь обучает оруженосца всем премудростям, начиная с владения оружием и кончая благородным обхождением! А это займет время и усилия!
Беннет предположил:
— А если не жертвовать?
— Это как? — спросил Гай зло. — Рыцарь обучает оруженосца всем премудростям, начиная с владения оружием и кончая благородным обхождением! А это займет время и усилия!
— А если не займет? — спросил Беннет. — Он будет с нами, и если ничему не научится, находясь с вами рядом и слушая вас, его в самом деле стоит вычеркнуть отовсюду.
Аустин, даже не промычавший ни слова за все это время, повернулся к Гаю.
— Ваша светлость, — громыхнул он. — Даже если спровадим сейчас, отец его снова пришлет, как только до него докатится весть о вашей победе на турнире!
Беннет подтвердил:
— Здесь победы ценятся!
Гай повернулся к коленопреклоненному и, чувствуя, что делает очередную крупную глупость в жизни, сказал сухо:
— Все слышал? Никто с тобой нянчиться не будет. Будешь оруженосцем, а это значит — слугой рыцаря, а вовсе не лихим собутыльником, как у барона Тошильдера.
Дарси вскрикнул:
— Ваша милость! Клянусь…
— Не перебивай, — рыкнул Гай. — Все мои приказы выполняются беспрекословно!..
— Клянусь…
— Запомни, ты ничуть не лучше этих двух моих помощников. Да и остальных в замке. Твое происхождение не дает тебе никакого преимущества. Более того, их опыт и воинское умение ставят их выше тебя. Если все это устраивает… что ж, уважу я просьбу твоего отца, хотя мне это вот так поперек горла!
Дарси рывком ухватил его руку и поцеловал.
— Клянусь, сэр! Всем, что еще есть у меня, клянусь!
Глава 8
Бейлифы собирают суд своей сотни раз в три недели, Гай первые месяцы присутствовал, но хватило и по одной поездке на каждый, чтобы понять: там справляются и без него, хотя общая ответственность все равно лежит на нем и только на нем.
Суд обычно собирается под открытым небом, истцы сидят на скамьях вокруг стола во главе с бейлифом, дела разбирались незначительные: небольшие долги, жалобы на увечье скота, личные оскорбления и ссоры. Более серьезные преступления, такие, как воровство или убийство, раньше передавались шерифом или коронером в королевские суды, но принц Джон ясно дал понять, что ждет от него быстрых и решительных мер по тушению пожара, так что передавать такие дела в Лондон, вместо того чтобы решать на месте, — это подбрасывать в огонь сухой соломки.
Дарси Такерд настолько страшился быть изгнанным из оруженосцев, что в самом деле пытался угадывать мысли шерифа и бросаться их выполнять раньше, чем тот скажет слово.
Беннет и Аустин помыкали им еще больше, но тот сносил все молча и терпеливо, наконец Гай сказал с неудовольствием:
— Знаете ли, он должен научиться не только полы мыть. Беннет, ты учи в свободное время воинским приемам, а ты, Аустин, следи, чтобы он каждое утро бегал вокруг замка с мешком камней на плечах.
Аустин кивнул.
— Уже слежу! И каждый день добавляю в мешок по камешку. Ма-а-аленькому!
— Знаю я твои маленькие, — сказал Гай. — То-то он к вечеру едва ноги волочит!
— Трудно в обученье, — заявил Аустин важно, — легче в сражении.
— Хорошо-хорошо, — сказал Гай, — но не перегибай! Барон из него собутыльника готовил, а вы хотите за пару недель обучить его всему на свете?
Днем он объезжал владения и нещадно карал разбойников, вешал воров, терпеливо учил население сел и деревень защищаться самим, шериф не всегда везде успеет, а вечерами садился за книги, что привез Хильд, и погружался в чтение.
«Вероломство греков, представляющих православную ветвь христианства, вошло в поговорку, ибо не было случая, чтобы православные не предали католиков. Когда Саладин с помощью предательства православных жителей Иерусалима сумел захватить этот город, император Византии Исаак II направил к мусульманскому властелину поздравления по этому поводу и заверил в своей полной поддержке против католиков. Он просил за то, что православные открыли ворота Иерусалима Саладину, все католические храмы передать православным, а католиков убить.
Когда папа римский призвал к Крестовому походу и Фридрих Барбаросса попросил у православного императора Исаака II позволения на проход по византийским владениям на пути в Святую Землю и права закупать провизию для своих отрядов, Исаак дал согласие и тут же отправил гонцов к Саладину, полный желания задержать и уничтожить армию крестоносцев-католиков.
Саладин тут же призвал мусульман к борьбе против крестоносцев, назвав их лающими псами и безумцами.
Послов Барбароссы в Константинополе схватили и швырнули в тюрьму, где били, унижали и морили голодом. Их великолепных коней подарили послам Саладина, те в насмешку гарцевали перед окнами тюрьмы и выкрикивали оскорбления в адрес католиков. Патриарх Константинопольский в праздничные дни в речах к народу называл паломников-католиков псами и говорил, что любого православного, обвиненного в убийстве десяти людей, если он убьет сотню католиков, от прежнего обвинения в убийствах и от всех его грехов освободит.
Барбаросса, узнав об измене, пришел в ярость и просил у папы дозволения на Крестовый поход против Восточной империи по причине ее предательства и союза с мусульманами, однако папа такой поход запретил.
Посол от православного императора прибыл к Саладину с дарами, ценными подношениями и письмами, в которых выражалось желание напасть и покарать франков. Он предлагал от имени императора объединиться, но действовать не с той беспечностью, с какой выступали против них прежде, а, наоборот, приложив все усилия, внезапно напасть, пока позиция крестоносцев не стала действительно опасной, а вред, какой они наносят, не достиг высшей точки. Император сообщил, что он с оружием в руках помешал им пройти к мусульманским территориям через его государство, но если, дабы удовлетворить свое желание завоевания, они созовут огромную армию и отправят подкрепление к мусульманским землям, он будет вынужден в силу необходимости разрешить им пройти, поэтому настойчиво предлагает заключить союз и соглашение, чтобы бороться против франков и изгнать их из этих мест».
«Мусульмане Багдада, — читал Гай дальше, — воспользовались прибытием византийского посольства, чтобы упрекнуть султана за медлительность, с какой он начинал священную войну. „Значит, ты не боишься кары Аллаха, — кричали они султану, — ты допускаешь, чтобы император Восточного Рима с большим рвением выступал за ислам, чем ты?“»
Хильд ахнул, увидев всегда сурового, невозмутимого, как он считал, крестоносца с красными воспаленными глазами и блестящими полосками слез на щеках.
— Мой господин, — вскричал он, — случилось что?
Гай покачал головой, лицо было таким страшным, что Хильд отшатнулся, но, осенив себя крестным знамением, приблизился и сказал настойчиво:
— Господин, что бы ни случилось, Господь милостив… и он отплатит за наши слезы. Что с вами?
Он проследил за взглядом крестоносца, тот отодвинул толстый том хроники «Историй деяний в заморских странах» архиепископа и хрониста Гийома Тирского.
— Ох, ваша милость, — проговорил он с жалостью, — мне жаль, что я вам и такую книгу принес…
— Она нужна, — сказал Гай страстным голосом, — чтобы мы такое не забывали… И не прощали!
— Господь сказал, — возразил Хильд, — не мстить самим, а оставить мщение Ему!
— Но помочь Ему мы можем, — хрипло сказал Гай. — У меня там страшной смертью погибли отец и два брата, они были в посольстве, а также их семьи… У Тенгеля, старшего брата, была чудесная жена из местных и трое просто волшебных детишек…
Хильд вздохнул, покосился на раскрытую книгу, и взгляд его невольно побежал по строкам хроники:
«…многократно помянутый Андроник, тайно снарядив корабль, ввел в город все множество тех, кого увлек за собой; они, как только вошли, вместе с гражданами ворвались в ту часть города, которую населяли наши, и… буйствуя, перебили мечами.
Итак, забывшие верность и услуги, которые многие наши оказали империи, уничтожив тех, кто, как они видели, мог сопротивляться, предали огню их жилища и всю их область немедленно обратили в пепел; женщины и дети, старики и больные погибли в огне. И не было достаточно их нечестию буйствовать в мирских местах; воистину, они вошли в церкви и чтимые места, к убежищу которых прибегали латиняне, и вместе с ними сожгли дотла святые храмы. И не было различия между народом и клиром, но безжалостно растерзали тех, кто отличался религиозным саном и достоинством. Монахам же и священникам первым причинили несправедливость, и тех, кого нашли, жестоко убили. Среди них достопочтенного мужа по имени Иоанн, субдиакона святой Римской Церкви, которого по церковным делам господин Папа направил туда, схватив, ради поношения Церкви обезглавили, а его голову привязали к хвосту грязной собаки. Но и мертвые, которых обычно щадит всякое нечестие, среди настолько гнусных и злых отцеубийц и святотатцев не были оставлены в покое; их вытаскивали из гробниц и разбрасывали по улицам и дворам, словно чувствующих причиненную несправедливость.