– Да ты поэт, Ева! – удивленно произнес Михайловский.
* * *Если бы кто-то сказал Мите, что до следующей встречи с Соней пройдет почти полгода, он бы ни за что не поверил – это раз, и, во-вторых, сама мысль о том, что столько времени придется ждать, свела бы его сразу с ума.
Сначала Соня была с родителями за границей. Потом начались занятия в Красных казармах, и Митя долго не мог добиться увольнительной. Обычно юнкеров отпускали два раза в неделю – на первую половину среды, и в субботу – до вечера. В среду с утра Сонечка находилась в гимназии, и вся надежда была на конец недели, но, как назло, ротный командир, очень вредный дядька, лишил Митю Алиханова увольнительной на несколько суббот подряд.
Потом Митю все-таки отпустили, но встретиться с Соней ему не удалось. Без всякого приглашения и повода явиться в роскошный дом Венедиктовых, который находился неподалеку от Никитских ворот, было невозможно, переслать Соне записочку через важного швейцара, сторожившего парадное, тоже. Швейцар даже за взятку отказался делать это.
Митя тщетно подкарауливал мисс Вернель, стоя в скверике неподалеку, в надежде, что, может быть, та согласится выполнить это поручение, – до тех пор, пока не слег с простудой.
Месяц он валялся в лазарете и, конечно, запустил учебу. Так что пришлось корпеть над учебниками – топография, фортификация, тактика, химия, военная история…
А в конце зимы, незадолго до Великого поста, Макс Эрден прибежал к нему:
– Алиханов, пляши! Твоя Сонечка будет у нас на благотворительном балу. Я узнавал – в нем участвует гимназия Каретиной.
– Врешь! – побледнел Митя.
– Ей-богу!
В самом деле, Александровское училище время от времени устраивало балы, и на них приглашались ученицы старших классов московских гимназий. Эти балы всегда пользовались большим успехом у девиц. Ну как же – юнкера и офицеры, в военной форме, подтянутые и мужественные… Штатские такого впечатления не производили. Кроме того, юнкеров учил танцам сам Манохин, выступавший когда-то в Большом театре, и почти все они были превосходными танцорами.
Митя ждал этого дня не просто с волнением, а с какой-то внутренней дрожью – так он хотел увидеть Соню.
В субботу перед тем Митя вышел в город в первый раз после болезни. Стояли морозы, на перекрестках улиц по распоряжению градоначальника жгли костры для обогрева прохожих.
Митя остановился перед одним из них, протянул к огню ладони. Дрова горели в цилиндрических решетках из железных прутьев. Эти дрова поставляли соседние домохозяева, иногда их сбрасывали с проезжающих мимо возов.
Неподалеку стоял заиндевевший величественный городовой, следил за порядком. У костра с другой стороны грелся бродяжка в рваной одежде, у ног его дрожала тощая ободранная собака с поджатым хвостом. Иногда у костра ненадолго останавливались прохожие, чтобы погреться.
«Как странно… Пройдет всего несколько дней, и я ее увижу. А если она не придет? Господи, сделай так, чтобы она пришла!»
На город медленно спускались фиолетовые сумерки.
– Господа, купите газету! Сенсационная история – ревнивая жена обливает свою соперницу серной кислотой! Жуткие подробности семейной драмы, от которой стынет кровь в жилах!.. – кричал на углу разносчик газет.
Митя постоял еще немного у костра и вернулся в казармы. Гулять ему совершенно расхотелось, он думал только о Соне, о том, увидит он ее или нет.
…Сначала он не понял, что это она. В белом платье на голубом чехле, с широким атласным бантом, завязанным сзади на талии, с румянцем на скулах и серьезным, тревожным взглядом, который метался из стороны в сторону. Но это была она, Соня. «Неужели меня ищет?..»
Митя пробился к ней через толпу.
– Барышня, вы танцуете кадриль? – склонился перед ней прапорщик из первой роты.
– Нет, я занята, – рассеянно ответила она и вдруг увидела Митю. Вспыхнула вся. – Вы!
Они отошли в сторону, встали за колонну.
Первые мгновения Митя не мог произнести ни слова.
– Наконец-то.
– Митя!..
– Послушайте, Соня, мне надо многое вам сказать, – стараясь сохранять на лице спокойствие, произнес он. – Вы должны знать…
– Погодите, здесь очень шумно! – Она подхватила его за руку, повлекла за собой. Они выскользнули из зала. К счастью, в коридоре никого из старших не было.
– Куда? – Митя пытался остановить ее.
– Сюда! – Она потащила его в зимний сад, расположившийся на небольшом застекленном балконе.
– Соня, если нас здесь застанут, и у вас, и у меня будут большие неприятности… – начал Митя, задыхаясь.
Они спрятались за раскидистую пальму, надежно скрывшую их своими широкими листьями.
– А разве вам не все равно? – шепотом спросила Соня.
Митя посмотрел на нее. А потом кивнул.
Она была близко, совсем рядом. От ее волос едва слышно пахло «виолетт-де-парм».
– Митя, помните, вы провожали меня на вокзале? – улыбаясь, спросила Соня. – Помните? А как вы катали меня в лодке?
Из зала доносилась музыка. Мимо, шурша юбкой, прошла полная дама в пенсне.
– Тс-с… Это наша классная дама! – едва слышно прошептала Соня, невольно пригнув голову. – Мы ее зовем Мухой. Она вечно жужжит какие-то нотации…
– Соня, я люблю вас, – одними губами произнес Митя.
Соня беззвучно ахнула и сделала шаг назад.
– Если вам это неприятно слышать, то я больше ни одного слова…
– Нет! – Она протянула к нему руки. – Митя, на самом деле я тоже…
Она замолчала.
– Что тоже? – не слыша собственного голоса, спросил он. Происходящее ничем не напоминало его прошлые романы, в нем не было ничего легкого, веселого, во всем этом была тяжесть, которая расплющивала его всего. Некая невидимая сила…
– Я люблю вас! – сказала Соня и улыбнулась.
Митя медленно взял девушку за руку, прижал ее ладонь к своей груди.
– Как у вас бьется сердце… – восхищенно и испуганно произнесла Соня.
– Соня, у меня нет никого дороже, чем вы. Вы самая прекрасная, самая красивая девушка на свете… Господи, какие банальные слова! – рассердился Митя. – Нет, я, наверное, не в силах передать, какие чувства вы во мне вызываете, Сонечка. Вы – моя жизнь… – выдохнул он.
Каким-то образом их лица оказались рядом, Соня закрыла глаза… Они поцеловались – Митя даже не понял, слишком быстро или слишком долго длился этот поцелуй.
– Послушайте, Сонечка… Я могу надеяться, что когда-нибудь (вероятно, это произойдет не скоро) я смогу прийти к вашему отцу, Петру Глебовичу, и попросить у него вашей руки? Знаете, мне будет в сто раз легче жить, если я буду знать, что этот день когда-нибудь наступит…
– Да! – не раздумывая, ответила Соня. Глаза ее блестели в полутьме.
Митя снова обнял ее – даже не обнял, а сгреб в охапку, поскольку острота момента сделала его неуклюжим.
– Только не обещайте мне ничего! – счастливо пробормотала Соня, уткнувшись ему лицом в плечо. – Я слышала, мужчины часто не сдерживают своих обещаний… Митенька, если ты передумаешь, я никогда не упрекну тебя.
– «Ты»?
– Да, ты…
– И ты! – Он поцеловал ее в нос. – Ты, ты, ты…
– Послушай, Митя… – нерешительно произнесла она.
– Что?
– Приходи к нам в следующую субботу, я представлю тебя родителям! Да, точно. Как все просто… Придешь?
– Обязательно! – согласился Митя. – Надеюсь, Петр Глебович не выставит меня за порог…
– Ну что ты! – неуверенно пробормотала Соня.
Они стояли, прижавшись друг к другу, и ни за что не хотели расцеплять рук. Лишь только то обстоятельство, что их могли застать в любой момент, заставило Соню и Митю покинуть это место.
– Сначала иди ты, а потом я…
В зале, среди света и музыки, они снова встретились.
Вальс, мазурка, венгерка, испанка, полька… Нестерпимо блестел натертый пол, кружились пары, улыбались разгоряченные лица.
Мелькнул в толпе Макс Эрден в обнимку с какой-то толстой гимназисткой, лихо кивнул Мите с Соней, а потом умчался дальше.
– Так хорошо! – восхищенно прошептала Соня. – Даже плакать хочется…
– И тебе? – засмеялся Митя. – Будет забавно, если мы оба сейчас начнем рыдать!..
В следующую субботу он отправился к Венедиктовым.
– Ты, брат, главное, не пытайся из себя ничего представлять, – перед тем поучал его Эрден. – Некоторые люди от волнения начинают вести себя так, словно они на сцене спектакль разыгрывают. Я не я, а какой-то совершенно другой персонаж, более значительный и важный… И тем сразу портят впечатление о себе.
– С чего ты взял, что я волнуюсь? – насупился Митя.
– Это и слепой заметил бы! Будь самим собой. Помнишь, мы говорили как-то о равноправии? Не думай о том, что ты чем-то хуже этих людей, что ты недостоин Сонечки, что ты менее значителен, чем есть на самом деле… Я тебя сто лет знаю – ты хороший человек, ты имеешь право на счастье. Оно у всех есть, это право!
– Это и слепой заметил бы! Будь самим собой. Помнишь, мы говорили как-то о равноправии? Не думай о том, что ты чем-то хуже этих людей, что ты недостоин Сонечки, что ты менее значителен, чем есть на самом деле… Я тебя сто лет знаю – ты хороший человек, ты имеешь право на счастье. Оно у всех есть, это право!
Но Митя все равно продолжал волноваться.
И было из-за чего – приняли его у Венедиктовых довольно сдержанно.
Атмосфера в доме у Никитских ворот была совсем иной, нежели в других знакомых Мите домах. Взять тех же Бобровых, например. С утра до вечера толкутся люди, шум, гам, смех, неиссякаемой рекой льется чай и тоннами поглощаются пирожные, добрейшая Анна Леонидовна тщетно пытается навести порядок, отец семейства вообще ни во что не вникает… Все мило, безалаберно и очень весело, как и во многих других московских семьях.
У Венедиктовых, хоть и были они ближайшими родственниками Бобровых, все обстояло иначе. Да, Митю приняли, но как-то неохотно. Ему даже показалось, что за то, чтобы его соизволили принять, Соня вела упорную борьбу с родителями.
Впрочем, Мите было достаточно того, что ему позволили видеться с Соней – правда, всегда в присутствии мисс Вернель.
Митя стал ходить к Венедиктовым почти каждую неделю, и довольно скоро у него составилось представление обо всех жителях этого дома. Петр Глебович – гений медицины, редко когда снисходил до общения с близкими. Он настолько чувствовал свою исключительность, что говорил с ними всегда усталым, недовольным тоном. Красавец атлетического телосложения, с лицом английского лорда и повадками утомленного льва. С Митей только здоровался, дочери почти никогда не замечал.
Впрочем, такое поведение было вполне объяснимо – с утра до вечера в доме звонил телефон, то и дело являлись посетительницы – то с просьбами, то с благодарностями. Принимать их было не велено, к телефону Петра Глебовича не подзывали – и швейцар, и горничная каждый раз растолковывали женщинам, что «господин Венедиктов дома не принимает, извольте записаться к нему на прием в клинику!»
Мать Сони, Эмма Генриховна, миниатюрная блондинка с пронзительными глазами, тоже очень мало интересовалась Соней и мужем. У нее была своя жизнь, которая проходила на другой половине дома. В эту половину даже вел отдельный вход. У Эммы Генриховны постоянно присутствовали гости, известные люди – писатели, актеры, художники и прочая богема. Говорили о задачах искусства и судьбах Родины.
И отец, и мать не испытывали никакого интереса к жизни дочери, но вместе с тем жизнь Сони была под строгим контролем. Ее редко куда отпускали, рядом всегда была мисс Вернель, подруги в дом не приходили, хотя они были у Сони – общаться с ними можно было только в стенах гимназии.
Однажды она призналась Мите:
– Знаешь, мне в детстве казалось, что я подкидыш!
– Ты?
– Честное слово! Я ведь совершенно не похожа на папу с мамой… Разве не так? Нет, я их родная дочь, но внешне мы все такие разные!
«И внутренне…» – хотел добавить Митя, но промолчал. Соня действительно была другой. Слишком мягкая, слишком добрая и по-хорошему простая. Митя и любил ее за то, что она именно такая. «Милая Соня…»
Начался Великий пост.
В конце марта горничная Наташа, служившая у Венедиктовых, зашла в гостиную, где сидели Соня, Митя и мисс Вернель, так и не выучившая ни одного слова по-русски, и сказала, обращаясь к гостю:
– Петр Глебович вас к себе зовет.
– Меня? – невольно переспросил Митя.
– Да. Вы уж извольте прямо сейчас к нему прийти…
Митя улыбнулся Соне («Не бойся, все будет в порядке!») и пошел вслед за горничной.
…Глава семьи курил, стоя у окна. Выглядел мрачным и утомленным. Указал на черный кожаный диван.
– Прошу, садитесь… Курите? – и протянул Мите золотой, с гравировкой и жемчужным замком портсигар.
– Нет, спасибо. Сейчас не хочу, – честно сказал Митя.
– Дмитрий… э-э… Впрочем, в соответствии с возрастом, я вполне могу обращаться к вам и по имени… – хмурясь, начал Петр Глебович.
– Да, как вам будет угодно. – Митя внимательно смотрел на него. Отец Сони, видимо, собирался в театр – на нем был фрак, из-под которого выглядывала белоснежная рубашка голландского полотна, под стоячим воротничком с отогнутыми уголками – галстук-бабочка, в петлице слева – бутоньерка с орхидеей. Рядом, на полированном столике, лежали белые лайковые перчатки, белое шелковое кашне и, поверх них, трость с набалдашником из слоновой кости.
Вообще, Петр Глебович выглядел в высшей степени безупречно и утонченно, самый придирчивый критик не смог бы найти в нем изъян. Усы а-ля Вильгельм, короткая безукоризненная бородка…
– Сколько вам лет, Дмитрий?
– Девятнадцать.
– А Соне – шестнадцать. М-да… Как я понимаю, вы ходите к нам в дом на правах жениха?
Митя похолодел, но тут же заставил себя собраться:
– Да.
– Замечательно. Просто замечательно… – еще больше помрачнел Петр Глебович. – И я об этом узнаю в самую последнюю очередь!
– Разумеется, Петр Глебович, я собирался с вами поговорить, но… Я думал сделать это позже.
– Он собирался… – вздохнул доктор и вытащил из кармана плоские часы в золотом корпусе на золотой цепочке – марки «Лонжин» (одной из самых дорогих марок), нажал на кнопку, и с мелодичным звоном откинулась крышка с выгравированной на ней лошадиной головой. – Ну-с, времени у меня в обрез, поэтому я буду короток. Соня учится из рук вон плохо, стала рассеянна… Нас с Эммой Генриховной очень беспокоят перемены, произошедшие с ней.
Митя слушал его, почти не дыша, и от неприятного предчувствия у него сжималось сердце.
– Конечно, образование для девушки не главное, мы не собирались делать из нашей дочери синий чулок – этакую стриженую суфражистку в очках и с сигаретой во рту, требующую для себя особых прав… – Петр Глебович усмехнулся. – Но некие знания, определенные представления о мире должны быть у каждого человека. Хотя бы минимум из возможного! – поднял он вверх палец.
– Как я понимаю, вы считаете меня виновником перемен, которые произошли в Соне, – медленно произнес Митя и встал.
– При чем тут вы… – с досадой воскликнул Венедиктов. – Нет, вы, Дмитрий, конечно, очень даже при чем, но на вашем месте мог быть любой другой юноша. Моей дочери пришло время влюбиться, и она влюбилась! И, как я понимаю, вы с ней уже строите какие-то планы на будущее?
– Да.
– О, какая похвальная честность… Но сколько людей испортили себе жизнь подобными планами! Щенячья наивность, которая сродни безумию…
– Петр Глебович, я не позволю оскорблять себя, – вспыхнув, перебил его Митя.
– О, простите, я слишком резок… Но у меня есть опыт, который позволяет мне делать подобные суждения. – Он снова вытащил из кармана часы – и снова нежный мелодичный звон заполнил комнату. – В браке романтика заканчивается, начинаются суровые будни. Скажите, какие у вас перспективы в будущем?
– Через год я заканчиваю Александровское училище, буду служить в полку…
– В каком, позвольте спросить?
– Этого пока еще никто не знает. Распределение будет происходить после экзаменов, – мрачно произнес Митя.
– Что не в столице и не в Москве – это точно. И будет совсем неплохо, если местом вашей службы окажется какой-нибудь крупный губернский город в центральной части России… Но Российская империя огромна! Я наводил справки о вас – вы небогаты, вы не гений военного дела (Кутузов или Суворов вряд ли из вас получится). Вы обычный человек, очень старательный и порядочный, но не из тех, кто хватает звезды с неба. У вас нет связей, нет влиятельных родственников, которые бы за вас похлопотали. Скорее всего, вы будете служить в какой-нибудь Тмутаракани.
– Я люблю Соню, я собираюсь делать карьеру…
– Но сколько лет пройдет, прежде чем вы чего-то добьетесь! – перебил его Венедиктов. – И что же, вы хотите, чтобы все это время моя дочь сопровождала вас, чтобы она жила черт знает где и черт знает как?..
– Я сделаю все, чтобы Соня…
– Да вы ее возненавидите через год такой жизни, вам надоест из себя жилы тянуть! И потом, как я уже упомянул, вы, Дмитрий, слишком порядочны и слишком старательны, чтобы делать карьеру. У вас есть только один шанс – война. Да, если случится война, вы гораздо быстрее добьетесь своего. Но тут есть один минус – вас могут убить…
– Значит, вы не желаете, чтобы я встречался с Соней?..
– А вы и не сможете с ней встречаться. Первое время я смотрел на ваши визиты сквозь пальцы… Она так умоляла принять вас! Но теперь все решено – я перевожу Соню из гимназии в закрытый пансион. Для ее же блага. И теперь даже мы, ее родители, нечасто сможем видеть ее.
Митя стоял перед ним, испытывая и раздражение, и ужас одновременно.
– Так нельзя… – с трудом выдавил он из себя. – Это бесчеловечно, в конце концов!